Покорители вечных бурь - В Сытин

Академик Никольский и Терехов как завороженные смотрели на юго-восток. С вершины холма было хорошо видно, как, теперь уже почти горизонтально, над степью несся огромный, бесформенный темный предмет. Расстояние до него было всего около трех-четырех километров.

- Товарищ академик, разрешите ехать! Упредить их надо! настойчиво попросил дед Дубников.

- Да, да, конечно, поезжайте, Иван Михайлович! Поезжайте скорее, - тихо ответил Никольский и тяжело вздохнул. Он понимал, что приземление СЭС будет происходить в очень неблагоприятных условиях.

- И я поеду с ними! - воскликнул Терехов.

- Нет. Поедете вы, доктор, - коротко приказал академик. А мы попробуем в объезд. Ниже по склону есть рокадная дорога...

Сотрясаясь, звеня и хрипя, снова понеслась трехтонка по степи, но теперь без дороги, по целине. Дубников-старший, не послушавшись уговоров водителя, встал на подножку и, бормоча что-то, не спускал глаз с приближавшейся СЭС. Через несколько минут старому воздухоплавателю стало ясно, что они все же успеют пересечь путь снижающейся СЭС, причем как раз за мощной лесной полосой, которая пролегала наискось через Хребет холма примерно метрах в пятистах впереди.

- Порядок! Ребята, давай прожектор! - не скрывая радости, воскликнул он.

В этот момент в свете фар возникла глубокая промоина, и водитель резко остановил машину. Трехтонка вильнула в сторону и накренилась. Дед Дубников не удержался и плашмя рухнул на землю. Послышался звон стекла, и только что вспыхнувший прожектор погас. Фары машины также.

- Не побились? - спросил водитель, выскакивая из кабины. - Вот еще немного - и...

- Бегом! Бего-о-ом! - дико закричал дед Дубников, поднимаясь и протирая запорошенные глаза. - Все вылезай! Быстро! - Отдуваясь, он вскарабкался на противоположный склон промоины и тяжело побежал.

Молодые ребята из стартовой команды и Николай быстро нагнали его.

Дубников махнул им рукой - обгоняйте, мол! - и, отрывисто, с хрипом выдыхая воздух, напутствовал словами:

- Ловите гайдроп, как учил, и держите его! Поволочет тебя - не бойся! Эх, опоздаем! Дальше они приземлятся...

Баллон СЭС, несшийся над степью, точно гигантский дракон, вдруг заметно замедлил свой полет, будто кто-то стал все сильнее и сильнее придерживать СЭС в воздухе. А через несколько мгновений, когда она достигла зоны многоярусной лесной полосы, баллон вдруг сразу съежился, стремительно уменьшаясь в объеме, и точно остановился на мгновенье в воздухе. Затем, перелетев через лесную полосу, он тихо, как бы нехотя, стал опускаться на землю.

Дубников-старший остановился, разводя руки, чтобы восстановить дыхание.

- Полоса... - прошептал он взволнованно. - Она ветер и сломала. А они воспользовались. Молодцы! Ну, теперь полный порядок! Теперь будем спокойны. Ишь, они приземлились - красота!

Действительно, мощная, в несколько лент, полоса древесных насаждений, погасив скорость приземных потоков воздуха, создала благоприятные условия для приземления СЭС, и ее гондолу протащило всего несколько метров.

- Э-гей! В гондоле! - во весь голос закричал Дубников-старший, останавливаясь, когда гондола и баллон оказались на земле.

- Гей... гей... оле... - донеслось от опушки лесной полосы сквозь свист ветра.

- Отвечают! - радостно воскликнул Николай.

- Помолчи! - прикрикнул на него дед. - Отзвук это.

И снова послал свой призыв. Но и на этот раз никто, кроме эха, ему не откликнулся. Тогда дед Дубников недовольно крякнул и быстро пошел к маячившим около опушки светлым пятнам.

Через минуту он и его спутники были уже около гондолы. Она лежала на своем круглом боку и чуть покачивалась. В шелесте листвы явственно слышались доносившиеся из нее тихие стоны.

- Держите гондолу, чтоб не опрокинулась! - приказал Дубников-старший и полез в люк. - А ты, Николай, посвети. Фонарик есть?

- Есть.

Первое, что бросилось в глаза старику, когда он просунулся в люк гондолы, - смертельно бледное, спокойное лицо Александрова. Он лежал на борту около самого люка. Правая рука его была обмотана красной лентой разрывной вожжи. Дед коснулся пальцами лба Александрова.

- Должен быть живой, - пробормотал он. - Ведь только что разрывное вскрывал. Да и Панюшкин тоже жив. Стонет. Но его я потом выну. Раздевать его придется...

Дед легко приподнял своими могучими руками Александрова, аккуратно просунул его в люк и положил на руки подбежавшему врачу и Николаю. Затем он вскрыл скафандр Панюшкина, освободил его из высотной одежды и также вынул из гондолы.

- Эх, и досталось же ребятам! - горестно развел руками подошедший шофер трехтонки.

Глава IX

ПРИЗЕМЛЕНИЕ МЕЧТЫ

Комиссия по расследованию аварии СЭС прибыла на самолете из Москвы наутро через день. В Состав ее входили известный военный воздухоплаватель Бузулуков, профессор аэродинамики Петров и ЦАГИ и доцент Охлопков из ЦЭИ, а также Никольский и Никитин. Комиссия сразу же приступила к работе. Целый день в "контору" опытной станции вызывались все участники подготовки испытания системы, и с ними велась длительная беседа.

Большинство вызванных после этой беседы выходили из кабинета Никитина взволнованные и злые и на вопросы отвечали одно и то же: "Меня просили пока ни о чем не рассказывать", или просто досадливо махали рукой.

Все это создало напряженную атмосферу на опытной станции. К тому же из районной больницы, куда поместили Александрова и Панюшкина, поступили тревожные вести: оба воздухоплавателя были в тяжелом состоянии. Жизнь их была в опасности.

У Александрова из-за длительного кислородного голодания и огромного перенапряжения сил нарушилась нормальная работа кроветворных органов.

Врачи так и сказали: "Он мобилизовал все внутренние запасы кислорода в организме, когда легкие почти не получали животворного газа. Воля его спасла. Ну, а теперь у него мало в крови красных кровяных телец - мало, слишком мало гемоглобина... И если мы не сможем быстро помочь, то..."

Панюшкин также был плох. У него действительно оказались вывихнутыми коленные суставы обеих ног и, кроме того, сильный нервный шок. И врачи говорили: если бы не молодость и если бы он пробыл в гондоле еще часа два-три, то...

То, чего не договаривали врачи, всем, конечно, было ясно. И тревога за отважных воздухоплавателей усугубляла напряженность атмосферы на опытной станции.

Лену Павленко не вызвали в комиссию, чему она была и рада и не рада.

Рада - потому что она интуитивно чувствовала, что ей будет очень неприятно отвечать, как она предполагала, на "заковыристые" вопросы, за которыми скрывалась угроза обвинения авторов СЭС, и в первую очередь Терехова, в неоправданном прожектерстве. А Терехова Лена не только очень уважала, как талантливого человека, но и, пожалуй, начинала любить.