Алиса в Хуливуде - Роберт Кемпбелл

Так кем же он теперь стал? Судя по внешним признакам, Савода перестал строить из себя мужчину-педика и превратился в более или менее приличную потаскушку женского пола, выгравшись в эту роль по жизни, а не только на вечерушках с любовниками. Судя по внешним признакам, он стал трансвеститом.

Давным-давно, прежде чем Твелвтрис стал такой шишкой, они с Риальто любили здесь околачиваться. Твелвтрис, наширявшись, увидел Саводу и объявил Риальто, что ему приспичило провести с тем ночь. Риальто пробовал отговорить его, утверждая, что, когда приспичило, это всегда может обернуться неприятностями, но Твелвтрис стоял на своем:

– Какого хера? Попытка не пытка.

Так Риальто и познакомился с Яном Саводой.

Тот меж тем вынул из-под стойки сумку и прошел куда-то в глубь помещения. Спиннерен пошел следом. Когда они проходили мимо Риальто, тот сделал вид, будто углубился в чтение.

– Черт побери, но когда же, по их словам, у них будет готово? – услышал он слова Спиннерена.

– Они говорят: через неделю, но ты же знаешь механиков.

Голос Саводы звучал теперь высоко и напоминал флейту.

Когда эта парочка покинула магазин, ее проводили взглядом практически все присутствующие. И практически каждый позавидовал либо одному, либо другому.

Было времечко, когда Свистун, полный сил и надежд, присущих молодости, торчал бы здесь до Двух, если не до трех часов ночи, таращась во все слипающиеся от усталости глаза, лишь бы не упустить из виду малейшей детали: мимолетной вспышки интереса в глазах у какой-нибудь не слишком знаменитой потаскушки, промелькнувшего в разрезе юбки бедра, на котором аршинными буквами было бы написано приглашение, и тому подобное.

Было времечко, когда Нелли тоже старалась бы задержаться подольше, опасаясь того, что причитающийся ей шанс обозначится ровно через минуту после ее ухода, и не спешила бы домой – на узкую кровать, к плитке шоколада, чтобы зажевать привкус горечи и разочарования.

Становясь старше, становишься и мудрее. И отправляешься домой пораньше, чтобы выспаться.

Уход отсюда оказался более быстрой и искренней церемонией, чем приход. На выходе никто не тряс тебе руку на прощание. Парень с прыщавой шеей, торчащей из ворота красной ливреи, нажал кнопку дверного механизма, получил честно заработанную пятерку и бросился на поиски потрепанного «шевроле».

– Вы дали ему пятерку? – удивилась Нелли.

– А что? Мне и самому доводилось зарабатывать себе на хлеб этим. Кроме того, если бы я дал ему доллар, он, не исключено, и вовсе бы не нашел мою машину. В таком возрасте любая бедность, кроме собственной, кажется отвратительной.

На обратном пути к Мэри Бет они первое время ехали в уютном молчании. У Свистуна настроение было идиллически домашним, словно они с Нелли были мужем и женой, – он, допустим, страховым агентом, а она домохозяйкой, работающей на полставки в соседнем магазине. И вот они поужинали у друзей или у родственников и едут домой.

– Хорошенькая пчелка, верно?

Нелли смотрела не на Свистуна, а строго на дорогу.

– О чем это вы?

– Хорошенькая пчелка. Медовая пчелка. И глазки. И губки.

– Вы про Дженни?

Нелли резко повернулась к нему.

– Да уж, конечно, не про стареющую актрису с рыжими волосами, которую вы прижали в уголке, к аспидистре.

– А это еще что за штука – аспидистра? Надо бы посмотреть в словаре.

– Высокое домашнее растение.

– У меня есть высокое домашнее растение. Оно называется фикус.

– Не перестаю удивляться, глядя на вас, Уистлер.

– Расскажите мне о Дженни.

– Вы хотите сказать, она еще не успела сделать это сама? Разве она не устроила вам спектакль, взывая к дружбе в экстремальной ситуации? Я же сама видела. И, кстати, для меня в свое время был разыгран точно такой же.

– Она же такая молоденькая.

– Эта возрастная категория называется «от двадцати одного до шестидесяти».

– Может быть, все это звучит несколько искусственно, потому что мы чуть ли не в каждой ситуации подражаем героям кинокартин?

– Очнитесь, младенец. Сформулируем так: эта сучка пробудила во мне до поры до времени дремавшую стервозность.

– Подобно рыжей актрисе?

– И она тоже, ублюдок вы несчастный. Она вся на подтяжках, а у меня все свое.

– Это я знаю.

– В вашей ситуации это звучит двусмысленно. Нелли улыбнулась.

– Так что насчет Дженни?

– Она была у Роджера первым ребенком. И родилась, когда он был никому не известным комедиантом, разъезжающим по захолустным городкам, еще толком не решив, кому из великих комиков лучше всего подражать. Еще одна деталь про Роджера. Когда он начинает рассказывать байки о прошлом, то в этом отсутствует малейшая сентиментальность. В отличие от многих других, у кого тут же становятся глаза на мокром месте. Он говорит, что это были страшные дыры и что он не вернется ни в одну из них, даже посули ему хозяин собственную жену и семь невинных дочерей в придачу. А поскольку Твелвтрис коллекционирует баб, как, допустим, некоторые старые девы коллекционируют кошек, это доказывает, насколько невыносимым было для него «славное времечко».

– Многие говорят о самых суровых испытаниях как о прекрасной поре лишь потому, что они тогда были молоды.

– Верно. Но Твелвтрис и мысли не допускает о том, что он уже не молод. Ему кажется, будто он родился в тот миг, когда началось его полуночное шоу. Перед этим? Тогда все было не в счет. Вот почему он ощущает себя подростком.

– А вы знакомы с матерью Дженни?

– Нет, но кое-что про нее слышала. Я знаю практически все о каждой женщине, с которой Роджер когда-либо переспал, каждую самую ничтожную и отвратительную подробность. Про Мэрилин это мать Дженни – он объяснил, что интимная часть у нее устроена по принципу мышеловки. Я даже не слишком понимаю, что это такое, но, по словам Роджера, этого оказалось достаточно, чтобы он решил, будто влюблен в нее. Достаточно, чтобы жениться на ней и прожить столько, чтобы она успела родить ему двух детей.

– А с этим – вторым – ребенком вы когда-нибудь сталкивались?

– С братцем Дженни? Роджер-младший заехал к нам один-единственный раз. Еще до того, как из небытия материализовалась сама Дженни. Он приехал к Роджеру просить денег. Парень ненавидит отца и даже не скрывал этого. Роджер приютил его на неделю в домике у бассейна, дал ему сотню и отправил восвояси. А мне сказал, что этого парня рано или поздно где-нибудь прирежут. И был прав. Три месяца назад его тело обнаружили в Сиетле. С перерезанным горлом.

– И как воспринял это Твелвтрис?

– Я толком не поняла. Он едва знал парня, а тот при единственной встрече и не пытался внушить, будто он без ума от папаши. Так что в плане личных взаимоотношений здесь ничего не было и быть не могло. Роджер всегда понимает, когда теряет аудиторию или же с самого начала не может к ней прорваться. Он часто говорил мне это. А к Роджеру-младшему он так и не прорвался. Тот был на четыре года моложе Дженни. И когда Твелвтрис ушел из семьи, сыну стукнуло только шесть.

– Он ушел к другой женщине?

– К другим женщинам. Но ничего серьезного. Наряду с прочими, он пользовал поломойку на железнодорожном вокзале и певичку из своего дневного шоу.

– Я помню.

– Что это вы помните?

– Я помню певичку. Мы с ней были, можно сказать, чуть ли не друзьями.

– Да уж, ничего не скажешь. В этом городе каждый мужик похож на помоечного кота, – сказала Нелли, но сказала она это с грустью, словно на любовь и верность в таком краю нечего было и рассчитывать.

Затем она замолчала.

А Свистун принялся вспоминать певичку.

Ее звали Джиной Баколла. У нее были короткие черные курчавые волосы, плясавшие на голове, когда она разговаривала. Она вечно старалась как-то пригладить их, но у нее ничего не получалось. И то, что у нее вообще ничего не получается, чаще всего можно было прочитать по ее глазам. И что-нибудь с лицом вечно было у нее не в порядке. То тени расползутся, то капля шоколада или майонеза, то неудачно стертый грим. Или влажная полоска от прокатившейся по щеке слезы, хотя плакала она не часто, а в основном хохотала во все горло.

Они познакомились. Свистун уже не помнил, где, когда и при каких обстоятельствах. Главным образом ему запомнилось, как отчаянно она жаждала славы. И на каких кричащих контрастах держалась вся ее жизнь. Все, что происходило с ней, непременно оборачивалось триумфом или несчастьем. Тьмой или светом. Черным или белым. Штормом или штилем. И ничего в промежутке.

Роман со Свистуном она закрутила на всю катушку, исполненная самозабвения, а закончила, предъявив ему длинный, как список белья, отданного в прачечную, перечень обид, нанесенных ей любовником. И опять-таки посередине не было практически ничего. Но она думала о карьере и разрабатывала хитроумную стратегию, не говоря уж о мелкой тактике, которая должна была предопределить для нее светлое будущее.