Аромат лотоса (сборник) - Лора Бекитт

В один из таких дней Камал открыл глаза и посмотрел на Тару вполне осмысленным, удивленным взглядом.

Девушка затаила дыхание. Камал приходил в себя и раньше, но едва ли осознавал, где он и что с ним. У него долго держался жар, он метался и бредил.

Сегодня его лоб был прохладным, а глаза, запавшие и измученные, были ясны и чисты.

– Тара?

Девушка дала себе слово не плакать, но не смогла сдержаться.

– Да, это я.

– Где… мы?

– В английском госпитале, в Калькутте.

Он пытался сосредоточиться.

– Я помню, что меня… убили.

Она улыбнулась сквозь слезы.

– А ты возродился, воскрес, как говорят белые люди. У тебя что-то болит?

– Да. Голова, нога и… совсем нет сил.

– Это пройдет. Надо просто подождать.

– Не уходи! – В его голосе звучал неприкрытый испуг.

– Не уйду. Я все время рядом.

Его лицо исказилось, как от сильной боли.

– Тогда, у высшего жреца, я вел себя… отвратительно. Мне нет прощения.

– Я давно простила, – ответила девушка и нежно коснулась губами его лица.

С этого дня Камал быстро пошел на поправку. Страшная рана на голове начала затягиваться, кости понемногу срастались. Тара ухаживала за ним, как за ребенком: осторожно расчесывала волосы, обмывала тело. Приносила испеченные на молоке лепешки, творог, мед, рисовые шарики, покрытые сахарной глазурью, спелые фрукты. Она кормила Камала и раздавала лакомства другим больным.

Тара не спрашивала себя, сколько времени продлится ее счастье. Она просто жила и наслаждалась им. Камал был беспомощен, не мог вставать, ибо совсем обессилел от страданий и боли, но сейчас он принадлежал не храму, не Шиве, а ей.

Спустя три месяца Фрэнк Хартли снял хитроумные приспособления, и Камал с изумлением и ужасом посмотрел на свою ногу, тонкую, высохшую, утратившую гибкость.

– Так всегда бывает, – сказал молодой доктор. – Чтобы вернуться к танцам, придется приложить немало усилий. – Он повернулся к стоящей рядом Таре. – Это зависит уже от вас.

Когда Фрэнк Хартли ощупывал ногу Камала, девушка видела, как он хмурится.

– Что-то не так?

– Я должен кое-что сообщить, – мрачно произнес Фрэнк. – Ногу удалось спасти, но кость срослась неправильно. К сожалению, я немного ошибся.

– Что это означает? – спросила Тара.

– Он будет хромать.

Девушка постаралась не выдать волнения.

– Это можно исправить?

– Да. Если сломать и сращивать заново.

Тара молчала. Она и Хартли пристально смотрели друг на друга, так, словно между ними была протянута невидимая нить.

– Я могу вообразить что угодно, кроме хромого Натараджи. Ломайте.

– Но это – снова боль и долгое ожидание, – заметил врач.

Девушка глубоко вздохнула.

– Все мы испытываем боль, когда учимся танцевать. Иногда тело ноет так, что хочется умереть. Вероятно, то же самое происходит, когда рождаешься заново. И я, и Камал, мы оба знаем, что значит без конца повторять одно и то же движение, испытывать муки, терпеть, а потом – получать награду.

– Вы должны сказать ему правду, – предупредил ее Хартли. – Конечно, я дам опиум, и все-таки это будет… ужасно.

Тара повернулась к Камалу и что-то произнесла на своем языке.

Ответом был взгляд длиною в жизнь. Фрэнк не увидел в этом взгляде особого мужества, зато в нем было много терпения и, самое главное, – надежда.

Наконец Камал выдавил из себя несколько слов. Тара посмотрела на Хартли и молча кивнула в знак согласия.

Девушка вошла в крохотную хижину, остановилась и оглянулась на своего спутника.

– Это и есть наш дом? – спросил он, осторожно переступая порог.

– Да. Здесь можно спать и укрываться от непогоды. А двор вполне подходит для того, чтобы заниматься танцами.

Таких хижин с плетеными стенами и соломенной крышей было полным-полно на окраине Черного города; они тесно лепились друг к другу.

Со стороны находящегося неподалеку залива долетал острый запах разлагавшейся рыбы. В протекавшие по улицам арыки попадали нечистоты, наполняя воздух зловонными испарениями. В воздухе кружили коршуны и роились тучи мух.

Внутри хижины была старая мебель из тростника, вытертые циновки, кое-какая посуда. Земля в крохотном дворике, вытоптанная людьми и скотом, была твердой как железо.

Тара не сумела найти ничего лучшего, потому что у нее осталось мало денег. К тому же она не знала, сколько времени может пройти, прежде чем Камал окончательно выздоровеет.

Когда девушка заговорила о занятиях танцами, молодой человек украдкой вздохнул. Во второй раз кости срослись как надо, но он не был уверен, что сможет вернуться к прежней жизни. Конечности утратили гибкость, места переломов болели, суставы ныли. Ему казалось, что он потерял все: чувство равновесия, ритма, искусство сочетать движения различных частей тела.

Однако Камал знал: он должен попытаться – если не ради себя, то ради Тары.

Когда-то он считал, что, прежде чем обрести внутреннюю свободу, надо понять драхму, мысленно начертить свой путь, найти смысл жизни. Позже Камал осознал, что свобода ничего не стоит, если в сердце нет настоящей любви. Теперь молодой человек надеялся, что у него появилась возможность соединить огонь призвания с жаром сердца.

Осмотрев хижину, Тара и Камал вышли во двор. Стояла предвечерняя тишина. В листве одиноких деревьев вспыхивали золотистые искорки.

Камал несколько раз пытался начать разговор, но девушка отвечала односложно и старалась не встречаться с ним взглядом.

Когда они наконец покинули госпиталь, Тара резко отдалилась, замкнулась в себе, будто захлопнула и душу, и сердце. Вероятно, ее все еще терзала обида. Некоторые раны не заживают, они все время напоминают о себе.

С наступлением темноты Тара и Камал вернулись в хижину и принялись устраиваться на ночлег.

Девушка села на низкую кровать с решеткой из веревок и травы и показала Камалу на циновку в противоположном углу комнаты.

Потрескавшиеся потолочные балки опутывала паутина. В верхней части одной из стен была дыра, в которую проникал прохладный ветер и светила, словно заключенная в раму, луна. С трудом устроившись на неудобном и жестком ложе, Камал долго смотрел на таинственный серебристый диск. Потом сказал:

– Я благодарен тебе, Тара. Ты вытащила меня из тьмы и создала заново.

Она молчала.

– Из-за меня ты бросила англичанина, – прибавил молодой человек.

– Я бросила англичанина не из-за тебя, а потому что наши отношения себя исчерпали. Я поняла, что вполне могу жить одна.

Он удивился.

– Одна? Ты правда так думаешь?

Тара ничего не ответила, и тогда Камал спросил:

– Ты не хочешь, чтобы мы легли вместе?

Руки девушки, проворно заплетавшие косу, замерли.

– Я изменилась, Камал. Я уже не та женщина, с которой можно запросто «лечь вместе». Я жалею о том, что приходила к тебе по ночам и спала с тобой. Потому что на самом деле я всегда нуждалась в другом. Ты не понял меня и никогда не поймешь.

– Теперь понимаю. – Он поднялся с циновки, его глаза горели. – Известно ли тебе, что после того, как ты уехала с англичанином, я не находил себе места и молил Шиву о милосердии? Я просил или вернуть тебя назад, или исцелить мое сердце. Без тебя моя душа была пуста, как и мое ложе.

– Что ты хочешь этим сказать? – прошептала девушка.

– Я люблю тебя, Тара! Когда-то ты говорила, что готова променять службу в храме на мою любовь. Поверь, я готов сделать то же самое в обмен на твою.

Девушка закрыла лицо руками. Густые черные волосы мягкой волной упали на ее вздрагивающую спину.

Обняв Тару, Камал понял, что творилось у нее внутри. Она была напряжена, издергана и измучена тем, что ей пришлось пережить. Ее душа была похожа на открытую рану, а сердце изорвано в клочья.

За улыбкой таилась печаль, а в движениях, которые любой другой человек нашел бы решительными, скрывалась неуверенность в себе. Вот уже много месяцев ей не на кого было положиться и она ничего не знала о своем будущем.

«Убийство» на краю оврага разорвало нить времени, разделило жизнь Камала на две половины. Ему и правда казалось, будто он умер, а затем родился заново.

Прошлое с его грандиозными празднествами, пышным убранством, требующими отдачи физических и душевных сил обрядами теперь казалось выцветшей, неживой картинкой. Реальностью была эта бедная хижина, его погубленный талант и – Тара.

Они разделись, легли рядом и некоторое время не двигались, слушая стук своих сердец. Потом несмело прильнули друг к другу.

– Почему я был так жесток, почему заставил тебя думать, будто любовь – это зависимость? Нет, это боль! – шептал Камал.

Таре казалось, что она медленно поднимается ввысь. Она чувствовала головокружение, странную беспомощность и невесомость в теле. А еще появилось ощущение потрясающей новизны, будто она никогда не делала того, что собиралась сделать.

Легкие, нежные прикосновения были так же прекрасны, как безумные и жгучие объятия. Каждая секунда раскрывала новые ипостаси ее духовного и телесного существа. Тара поднялась до неизведанных ранее высот страсти, быть может доступных только богам, потому что не только любила, но и была любима.