Интенсивная терапия. Истории о врачах, пациентах и о том, как их изменила пандемия - Гэвин Фрэнсис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако в большинстве районов города сохранялись открытые сточные канавы. К 1830 году эпидемии холеры достигли Эдинбурга. Человеческие, конские, ослиные, собачьи, кошачьи, свиные и коровьи экскременты сбрасывались в канавы, которые часто выходили из берегов. К концу XIX века корреляция между бедностью и ранней смертью, сохраняющаяся и сегодня, укрепилась.
К 6 мая в Великобритании было зафиксировано 29 тысяч смертей от коронавируса – максимум в Европе. На следующий день первый министр Шотландии Никола Стерджен продлила локдаун, а еще через несколько дней призвала носить маски в общественном транспорте, магазинах и других местах, где соблюдение социальной дистанции было невозможным.
Премьер-министр Великобритании Борис Джонсон 10 мая смягчил локдаун в Англии. Он позволил людям вернуться на работу, но попросил по возможности не пользоваться общественным транспортом. Джонсон пообещал, что поездки на работу и к местам занятия спортом на личных автомобилях будут разрешены. Теперь людей призывали не оставаться дома, а сохранять бдительность. Как сохранять бдительность по отношению к вирусу 0,000012 см в диаметре, было непонятно. Я спросил своего друга, работавшего в отделении интенсивной терапии в Мидлендсе, что он думал об этом.
– Никакого упоминания о масках в общественных местах? Все должны передвигаться на машинах? Я думаю, что это эксперимент на англичанах, – ответил он.
Никола Стерджен ясно дала понять, что подход Бориса Джонсона ее не впечатлил: «Я попросила правительство Великобритании воздержаться от ведения своей кампании в Шотландии». В Шотландии посыл был не «оставайтесь дома по возможности», а «оставайтесь дома в любом случае».
Однако желание общения, хотя бы минимального, подавить было невозможно. Как врачу общей практики мне было очевидно, что принятые меры имели катастрофические социальные и экономические последствия, и я надеялся, что жертвы, на которые пошли мои пациенты, стоили того и этот локдаун будет последним. Увольнения, суициды, бессонница, банкротство… Я даже не буду говорить о последствиях локдауна для детей, которые лишились школьной структуры, физических нагрузок и возможности играть со сверстниками. Хотя людей временно перестали выселять из жилья, при отсутствии надежного жилищного законодательства число бездомных на фоне безработицы неизбежно увеличилось бы.
«Лучшая защита от коронавируса – входная дверь вашего дома» – это лозунг, который часто повторяли политики во время первого локдауна. Каждый раз, когда я его слышал, мне хотелось возразить: «А если у человека нет дома?»
Фраза «оставайтесь дома» была повсюду: на телевидении, радио, щитах вдоль дорог и в социальных сетях.
Предоставить бездомным «дом», чтобы укрыться от коронавируса или восстановиться после него, было не гуманитарным идеалом, а необходимостью общественного здравоохранения.
Шотландское правительство, органы общественного здравоохранения, благотворительные организации и местные советы объединились 23 марта, чтобы сократить последствия пандемии для бездомных. Эта инициатива была поддержана благотворительными организациями «Стритворк», «Сиренианс» и «Бетани-Траст». Гостиница на 80 мест, где обычно проживали обеспеченные туристы, была выкуплена правительством, и уже к вечеру 24 марта ее заполнили бездомные. Также была арендована гостиница меньшего размера для бездомных женщин. Зимний приют, который обычно работал до Пасхи, уже закрылся, чтобы сократить распространение COVID-19. Вскоре после этого третья гостиница была реорганизована в место, где можно было переночевать. В каждой из этих гостиниц заработали мобильные медицинские пункты, и врачи предлагали быструю детоксикацию и метадон всем, кто в этом нуждался.
* * *Мне нужно было приехать в одну из гостиниц для бездомных 7 мая, но накануне у меня появились головная боль, слабость, тошнота и озноб. Вместо того чтобы ехать в клинику, я отправился делать тест на коронавирус по направлению Департамента общественного здравоохранения.
– Напишите имя и дату рождения на листке бумаги и припишите: «Я ЕДУ ДЕЛАТЬ ТЕСТ НА КОРОНАВИРУС», – сказала мне оператор по телефону.
– Что мне делать с этой бумагой? – спросил я.
– Если полиция вас остановит, не открывайте окно, просто приложите к нему записку, – ответила она.
Центр тестирования располагался на пустой автостоянке колледжа. Когда я ехал по безлюдным улицам, все казалось каким-то нереалистичным. Мои конечности были будто из свинца, накатывали волны тошноты, и головная боль была такой, словно крошечный маньяк натирал внутреннюю поверхность моего лба битым стеклом. Ко мне вышла женщина-сторож в светоотражающем жилете, и я, словно королевский проситель, показал ей листок бумаги. Она помогла мне проехать по лабиринту из дорожных конусов к вагончику. Я видел фотографии из Южной Кореи, на которых медицинские работники, сидящие в акриловых боксах, брали мазки у пациентов, просовывая руки в длинных резиновых перчатках из отверстий в боксе. Однако женщина, которая брала мазок у меня, была в очках и обычной хирургической маске. Она стояла у моего автомобиля в таком же хлипком одноразовом фартуке, как у меня, надетом поверх спортивной куртки. Мне хотелось ее спросить, насколько защищенной она себя чувствовала, но из-за мер предосторожности сделать это не представлялось возможным. Во время нашего короткого разговора стекло моей машины было закрыто, а женщина оставалась в очках и маске. Она записала мое имя и дату рождения и попросила опустить стекло. Тампоном, похожим на вязальную спицу, она скребла мое горло до тех пор, пока я не смог больше сдерживать кашель. После этого она засунула тот же тампон мне в нос. На этом все закончилось. Я поднял стекло, снова проехал по лабиринту из дорожных конусов, миновал сторожа в светоотражающем жилете и направился домой.
Я не мог приступить к работе. Врачи любых специальностей знают, насколько велико может быть желание вернуться на работу, как бы плохо вы себя ни чувствовали.
Смертоносная пандемия изменила все, и никто не хотел стать причиной вспышки заболеваемости.
Я лежал в постели, чувствуя себя так, будто мой костный мозг превратился в камень. На меня накатывали волны тошноты, и мне приходилось сдерживаться. Коллеги, взявшие на себя моих пациентов, осторожно интересовались, когда, по моему мнению, я смогу вернуться на работу. После двух суток, проведенных в постели, я получил сообщение о том, что результат теста отрицательный. В отличие от моей подруги Полли из Шанхая, получившей результат через шесть часов, мне пришлось прождать гораздо дольше, но он хотя бы пришел.
Врачи и медсестры, которые получали отрицательный результат теста и чувствовали себя
