Великая степь - Виктор Точинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иру Багинцеву никто не назвал бы ханжой или монашкой, но любовь ее походила на любовь хищницы, встречающей не уступающего силой самца в освещенных луной джунглях, — а утром расстающейся с ним навсегда.
…Багира поправила на нем черный капюшон — материнским движением. И сказала:
— Удачной охоты, Маленький Брат.
Он не хотел быть Маленьким Братом, он любил Багиру. Но оставался для нее лишь Лягушонком…
2
Грозный. Семь лет назад.
…«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД!!!» — огромные красные буквы на серой бетонной стене встретили их при въезде в город. И это был редкий случай, когда реклама ни в чем не лгала. Для Лягушонка — тогда даже не Лягушонка, а двадцатилетнего контрактника, механика-водителя Сашки Фирсова — тот бой стал коротким. И непонятным. На срочной, на учениях все происходило по-другому. На учениях никто не загоняет бронетехнику на узкие улицы городов. Пушка грохочет. Двигатель ревет. Взрывы. В шлемофоне обрывки команд. Стена впереди рушится. Кто-то в камуфляже выскакивает прямо под гусеницы — руки раскинуты, лицо — кровавая маска. Свой? Чужой? Уже неважно, многотонная громада не чувствует, как плющится под ней хрупкое тело. Сквозь помутневшую оптику ничего не видно. Пушка грохочет. Двигатель ревет, захлебываясь.
Взрыв. Боль. Темнота. Тишина…
Потом все исчезло…
…Он выползал из темной пропасти медленно, словно по частям. Первой вернулась боль — в боку и в правой ноге. Болело у Сашки и многое другое — но эта боль заглушала все. Вернулись звуки, странно ослабленные, как будто голову завернули в ком ваты, но вполне опознаваемые — взрывы, и выстрелы, и грохот рушащихся зданий, и рев стальных птиц, рвущих небо. Бой не закончен, понял Сашка, надо встать, надо открыть глаза, — и не смог ни того и ни другого, а может и смог, но не понял этого, и снова для него все кончилось…
…Потом были руки, что-то делающие с ним, сильные и осторожные руки, и был голос, хриплый, сорванный, говоривший странные слова: «Ты будешь жить, Лягушонок!», и Сашка как-то понял, что Лягушонок — это он, но не это главное, а что главное, он не успел понять, потому что снова умер…
Сашка пришел в себя на третий день. Последствия контузии помаленьку проходили, а раны оказались несерьезными — для госпиталя. Но вокруг был не госпиталь. Вокруг — со всех сторон — громоздилась вздыбленная земля, и изломанный бетон, и искореженное железо. Подвал, раскуроченный парой прямых попаданий. Вернее, уцелевшая часть засыпанного подвала. Дрожащий огонек слаженной на скорую руку коптилки освещал все это — и человека в камуфляже, чем-то занятого в углу.
Было больно.
Было холодно.
Сашка застонал.
Человек в камуфляже оказался рядом. И — оказался женщиной.
— Жив, Лягушонок?
Он узнал ее — Багира, командовавшая взводом десантников, еще в Моздоке он попытался подбить к ней клинья, до тех пор синеглазый шатен Сашка знал мало отказов от женщин… тогда получилось смешно, тогда получилось стыдно, но сейчас это не имело значения. «Хреновые дела, — сказала Багира, — надо выбираться, Лягушонок…» Отзвуки боя здесь едва слышались. Штурм провалился. Они остались вдвоем — в окружении. Надо выбираться. Сашка не мог. Слишком много крови потерял он до тех пор, пока Багира — последняя уцелевшая из десанта — оттащила его в эту берлогу и перевязала. Надо было выбираться — неизвестно сколько времени пришлось бы сидеть тут, в холоде и без продуктов. Он поднялся с ее помощью на ноги, и сделал два шага, и оплыл на земляной пол, и сказал, чтобы она шла одна. Багира молчала, сидела рядом, без всякого выражения рассматривала нашивку на сашкином комбезе. Группа крови. Его крови, которой осталось так мало. Под вечер она ушла, сказав, что вернется. И не вернулась — ни ночью, ни утром. Он понял, что остался один — ненадолго, до самой смерти. Боли не было. Сил тоже. Холод Сашка не чувствовал — лишь легкую приятную прохладу. Он надеялся, что умрет легко. И надеялся, что Багира дошла.
Она вернулась.
Багира пришла через сутки, и она пришла не одна, — первым в щель между изломанными плитами проскользнул человечек с испуганным лицом. Человечек тащил ящик защитного цвета. Доктор. Лягушонок до сих пор не знал, как Багира умудрилась умыкнуть его из госпиталя дудаевцев. Увидев, где и как ему предлагают делать переливание, эскулап-сепаратист протестовал долго и бурно, мешая русские и чеченские слова. Но десантный нож Багиры хорошо умел убеждать… Потом — побледневшая, потерявшая восемьсот кубиков — она сказала ему: мы теперь одной крови, ты и я. Шли, пошатываясь от слабости, поддерживая друг друга. На окраине, у завода ЖБИ, шел бой, снаряды залетали и сюда, осколки раздирали стылый воздух…
Они вышли.
Бандитский доктор навсегда остался в холодном подвале.
3
С тех пор они были рядом — все семь лет необъявленных войн.
Она учила его всему, что умела — а умела Багира в основном убивать и не дать убить себя. Он оказался способным учеником. И смешное, немного детское прозвище «Лягушонок» стало звучать для тех, кто знал Сашу Фирсова, вовсе не смешно.
С тех пор они были рядом — но не вместе.
XII. Путч
1
И многочисленные авантюрно-исторические романы, и вполне серьезные историки утверждают, что дворцовые и иные перевороты лучше всего производить под покровом ночной тьмы.
Романы, понятное дело, воспевают романтическую таинственность: загадочных посланцев, закутанных в плащи до пят, и кинжалы, сверкающие под луной, и заговорщиков, бесшумными тенями врывающихся в монаршие покои, и вспоротые штыком, во избежание тревоги, барабаны…
Историки оперируют фактами и в качестве самого весомого приводят события семнадцатого года в городе трех революций. Отчего большевики опозорились при июльском своем выступлении и взяли блистательный реванш в октябре? Причина одна: питерское лето со знаменитыми белыми ночами. Короче: темнота друг заговорщика, — учат в один голос ученые и романисты.
Не совсем так.
Лучшее время для переворота в маленьких, затерянных в степи военных городках — шестой час вечера.
Оппоненты заговорщиков тоже ведь читали романы и научные исследования, поэтому ночью: а) усиливают наряды, посты, караулы; б) включают всевозможные системы сигнализации в местах, где днем они отключены; в) активно используют для подсветки ключевых объектов фонари, прожектора и т. д., сводя на нет преимущества ночной тьмы.
Кроме того, ночью личный состав по большей части спит в казарме — вскочить, одеться недолго, натренированы учебными тревогами, большей частью ночными… Опять же оружейная комната в двух шагах. А офицеры (кроме дежурных и гусарствующей молодежи) спят по домам и могут быть быстро оповещены по телефону или посыльными…
В шестом же часу вечера офицеры недавно отправились со службы по домам — и многие не дошли. Кто где, кто в магазин зашел, кто еще куда… А у дежурных наступает некая расслабленность, самая напряженная часть дежурства прошла — впереди ночь, когда можно и подремать. Если, конечно, дежуришь не на периметре и хочешь при этом проснуться…
С бойцами та же картина. У старослужащих (а они, что о дедовщине не думай, самые боеспособные солдаты) — личное время. И быть они могут где угодно, по тревоге не в один момент соберутся. У черпаков личное время бывает лишь в теории — но и они с теми или другими заданиями могут пребывать в самых отдаленных местах… Нет, что бы ни писали в романах, лучшее время для путча в военных городках — шестой час вечера.
«Орлята» назначили выступление на 17.30.
2
17.14. Крыша сорок пятого дома.
Он не волновался — старший сержант Шугарев по кличке Щука — словно всю свою двадцатилетнюю жизнь регулярно принимал участие в военных переворотах. На самом деле, конечно, этот стал для него первым — но кое в чем, порой весьма в серьезном, старший сержант успел поучаствовать на гражданке. В шахтерском поселке под Карагандой, откуда Шугарева призвали, и сейчас, наверное, парни вспоминали его имя с уважительным страхом (или будут вспоминать — неспособный к абстракциям Щука не разбирался в проблеме хроносдвигов).
Загремело железо пожарной лестницы — кто-то поднимался. Щука для порядка высунул голову над краем крыши, хотя именно сейчас ждал конкретного человека… Так и есть, лейтенант Старченко. Одолел восемь громыхающих под ногами пролетов, шагнул на крышу. Весь потный — не то упарился, не то бздит по-черному. Щука презрительно сплюнул под ноги, не сделав даже попытки встать и поприветствовать начальство. Глянул вопросительно.
— Все в порядке, — зачем-то шепотом сказал Старченко. — Начинаем в расчетное время.
