Стихотворения - Эдуард Асадов

Когда пришла революция, Алимхан бросил всех своих красавиц и почти всех своих жен, кроме двух или трех, но золото и драгоценности взял полностью, не оставил ни монетки, и удрал в Афганистан. Деньги были важнее.

Вот что рассказал Рахим Раджабович о «проклятом прошлом» на своей родине и, рассказывая, мечтательно жмурился и ласково и томно вздыхал. Потом еще раз сладко вздохнул и сказал:

— Вот, Эдуард, какие безобразные вэщи тварилысь в Бухаре. Нэ дай бог, нэ дай бог! А мэжду прочим, в Таджикистане в горных районах есть такие же красивые дэвушки и тэпер. До них никакая цывылизация нэ доходит. Они вэликолэпно танцуют, поют и красоты такой, что жутко делается. Фигуры у них — как стройные тополя. Их с дэтства учат носить на галавэ вэдро вады. Она берет вэдро и полкиломэтра несет в гору. И так несет на головэ своей, что ни одна капля не шелохнется. А косы до самой земли! Я уже говорил с моим сыном Мариком, чтобы он женился на такой. Повезу его в горы. Он согласился. Сичас кончает Московский уныверсытет, а тогда едем с ним в Таджикистан! Да, ужасные безобразия творились в Бухаре, нэ дай бог, нэ дай бог!..

Кавказские сердцееды

Летом 1966 года отдыхал и работал я в Доме творчества в Ялте. Жил на втором этаже главного корпуса в самом хорошем двухкомнатном номере. В углу на подоконнике лежала маленькая записка: «Дорогой друг! Живи и работай тут плодотворно. Но если хочешь жить спокойно, не дружи и не ссорься с двумя шумными кавказцами. Ты их быстро узнаешь. Это я просто на всякий случай. С приветом К. П.».

Я показал эту записку пожилой дежурной по корпусу и спросил о ее авторе. Она улыбнулась:

— Это Константин Георгиевич Паустовский. Он вчера уехал. Видите, какой предупредительный и заботливый человек! Просто сама деликатность. Ну, а насчет шумных кавказцев, так лучше я ничего не скажу. Сами очень быстро узнаете.

Святая правда! Я познакомился с ними уже через пару часов. Один Г. Ж., другой Рафик — оба поэты. Первый — лезгин, а второй — сын азербайджанского народа. Они подошли ко мне возле столовой и, темпераментно поздоровавшись, представились. Сказали, что давно знают и любят мои стихи и вообще очень рады со мной познакомиться. Ребята молодые, жизнерадостные и бесшабашные. И все же чем же они так запомнились? А вот чем: жизнелюбием и женолюбием. Но больше даже последним.

Оба красивые, яркие и пренахальные, хотя добрые и простые. Каждый вечер они надевали белоснежные нейлоновые рубашки (тогда они были в моде), черные отутюженные костюмы, несмотря на довольно теплые вечера, и шли на набережную знакомиться с женщинами. Как они рассказали мне потом, делалось это так. Рафик — мягкий, полноватый и томный — изображал из себя турецкого писателя. А в ту пору иностранцы были редкими гостями у нас. Делать это ему было нетрудно, так как азербайджанский и турецкий языки абсолютно одинаковы слово в слово. Рафик садился на скамейку и устремлял в море задумчивый взгляд. В это время Г. Ж. высматривал где-нибудь молоденьких женщин. Наконец, избрав подходящих, бросался к ним навстречу, показывал членский билет Союза писателей и представлялся другом и переводчиком «турецкого писателя». При этом он говорил:

— Одну минуточку! Ви мнэ простите, я переводчик и друг турэцкого гостя. Это классик турэцкой литературы. Он хател с вами знакомится и кое-что спрашивает.

Но в ту пору, повторяю, знакомство с иностранным гостем было событием. А тут тем более писатель! Завязывалось знакомство. Г. Ж. на тарабарском языке смеси лезгинского и азербайджанского, да еще и русского с аварским что-нибудь говорил Рафику. А тот, надувая щеки от важности и еле сдерживая хохот, что-то на таком же редкостном лексическом сплаве отвечал «другу и переводчику». А дальше женщин приглашали в ресторан на горе. В те годы пригласить девушек в ресторан стоило практически рублей двадцать, не больше, а то и того меньше. Что происходило потом? А потом все шло по уже проигранному не раз сценарию. После какой-то рюмки «турецкий гость и друг России» вдруг начинал вспоминать когда-то знакомый ему русский язык. Женщины ему дружно помогали. И постепенно он так хорошо постигал «иностранную речь», что ввертывал даже порой не очень приличные фразы. Все ахали, охали, верещали. Ну, а когда дамы были уже в хорошем подпитии, их приглашали в гости в Дом творчества писателей. И вот веселая компания где-то часов около двенадцати ночи с хохотом, притоптываниями и визгом подходила к подъезду нашего корпуса, как раз над которым был мой балкон. Женщин уводили в дом. Ну, а остальное, как принято говорить, было уже делом техники. Ночью или утром женщин отпускали домой. Днем «турецкий гость» и его «друг-переводчик» отдыхали. А вечером снова, как всегда, надевали белые нейлоновые рубашки и черные отутюженные костюмы и шли на набережную Ялты.

Затем сцена знакомства «турецкого писателя» с российскими девушками повторялась все по той же отработанной схеме. При этом строго соблюдалось одно условие — каждый раз приводить новых женщин. Никогда не повторяться. А так как летом, в разгар курортного сезона, молоденьких барышень было более чем достаточно, а ребята наши были молодые, крепкие, веселые и красивые, то дело шло как по маслу.

Сон у меня плохой. И если, после того как я засну, меня разбудить, то потом уже ни о каком засыпании не может быть даже речи. Поэтому, чтобы страстные кавказцы меня не разбудили, я терпеливо лежал перед открытой дверью балкона и ждал, когда вдали послышатся мужской хохот, женские взвизгивания, притоптывания, прихлопывания, что-то вроде лезгинки на ходу. И только после того, как друзья-соблазнители уводили своих жертв внутрь здания, я мог, облегченно вздохнув, погрузиться в объятия Морфея. Наконец администрации надоели эти ночные приходы и шумная гульба. Дирекция распорядилась девиц в здание по ночам не пускать. Но бурных соблазнителей и весельчаков это обстоятельство ничуть не обескуражило. Они придумали такой выход из положения. Сами заходили в корпус, а девиц стали втаскивать в окошко, благо жили страстные кавказцы на первом этаже.

Где-то в середине сезона случилось неожиданное: от переутомления и перенапряжения на эротическом фронте Рафик днем прямо посреди Дома творчества на дорожке упал и потерял сознание! Медработники его отпоили, откачали и велели ровно неделю сидеть дома и никуда не отлучаться. Вот я иду днем обедать, а Рафик сидит внизу на веранде с головой, завязанной полотенцем, томный и грустный. Увидев меня, здоровается тихим, расслабленным голосом:

— Здравствуйте, Эдвард Аркадьевич! Как здоровье?

— Да мое-то что?! Вот как ваше, Рафик? Вы, говорят, рухнули на боевом посту?

— Да, Эдвард Аркадьевич, — с тихим вздохом доверительно говорит Рафик. — Немножко, кажется, творчески переутомился.

У столовой встречаю Г. Ж. Говорю ему:

— Итак, дорогой Г. Ж., друг ваш заболел. Так что придется вам недельку попоститься. Отдохнуть от ваших девиц, пока Рафик не поправится.

Г. Ж. даже задохнулся от удивления:

— Эдуард Аркадьевич! Дорогой друг! Да вы что?! Как это отдохнуть? Наоборот, на меня теперь ложится двойная нагрузка: за себя и за друга! Разве можно сдавать позиции? Никогда в жизни!

Спустя какое-то время гуляю я с супругой по дорожкам Дома творчества, и вдруг подходит Г. Ж. Улыбается ослепительно и говорит:

— Вы разрешите, я погуляю вместе с вами немного?

Спрашиваю:

— Послушайте, Г. Ж., у вас, кажется, в комнате была барышня. Вы ее уже отпустили домой?

Хохочет:

— Да что вы, Эдуард Аркадьевич! Зачем отпустил! Ни в коем случае! Я просто закрыл ее на замок. Я ведь тоже не железный, надо нэмного отдохнуть. А чтобы барышня нэ сбежала, закрывал ее на замок. Пусть нэмного поскучает, пока я немножко отдохну. Я ведь тоже нэ машина! Вэрно?!!

Однажды посреди ночи возле нашего корпуса раздался какой-то женский визг и потом возня. Но наши кавказцы были тут, как я думаю, ни при чем. Из соседнего корпуса выскочил отдыхавший там милиционер Коля, что-то громко крикнул, и дорожка опустела. Никого. А утром все увидели посреди песчаной дорожки новые шелковые женские трусики. Татарская поэтесса Марзия Файзуллина осмотрела находку и с грустью изрекла: «Вот я уже двадцать лет член Союза писателей, а у меня таких отличных трусиков еще нет. А тут какая-то паршивая потаскушка, и вот такие наряды под платьем!»

Я спрашиваю Г. Ж.:

— Простите, а случайно это не вы виновник ночного происшествия?

И Г. Ж. ответил мне, я бы сказал, классической фразой:

— Эдуард Аркадьевич, надо быть скромным! От неожиданности я потерял дар речи, а потом стал бурно смеяться:

— Простите, Г. Ж., но из ваших уст слова о скромности — это какой-то анахронизм.

Он понял, о чем идет речь, и весело улыбнулся:

— Нэт, Эдуард Аркадьевич, вы мнэ нэ так поняли. Я говорю, надо быть скромным в том смысле, что силу нэ надо никогда применять. Нужно так дэлат, чтобы женщина сама с удовольствием выполняла твои желания! Понимаете, с удовольствием!