Я, Хуан де Пареха - Элизабет Бортон де Тревиньо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Растения и, в особенности, цветы она тоже обожала и порой останавливалась, чтобы погладить их и поговорить — точно с живыми существами. Повара иногда приносили ей вазоны с травами, которые они выращивали для королевского стола, — чтобы она пошептала над ними и благословила. Во дворце считалось, что под руками у Пакиты всё растет втрое быстрее.
Помню, в тот день по пути домой она затащила меня на цветочный рынок и купила какое-то растение в горшочке. Погода стояла зимняя, стылая; выбора на рынке никакого. В сущности, тут и брать-то было нечего, кроме этого чахлого стебелька с красными цветочками о трёх лепестках.
— Ах, какой ты отважный, выпустил бутончики, расцвел в такие холода! — приговаривала Пакита, склонившись над цветком и пытаясь согреть его своим дыханием. — Я тебя непременно отсюда заберу!
Почуяв настоящего покупателя, цветочница собралась уже набивать цену, но, обезоруженная очевидной искренностью и воодушевлением Пакиты, продала нам растение почти за бесценок. Красному цветку суждено будет сыграть в последующих событиях немаловажную роль.
Несколько дней спустя, улучив минуту, когда дон Диего вышел из мастерской, Хуан Батиста сунул мне письмо и попросил передать его Паките. Я испуганно замотал головой: не дай Бог мне, рабу, ввязываться в дела господ. Так можно лишиться добрых хозяев и даже самой жизни, я такие истории слышал: разгневанные отцы, потеряв голову, способны на всё. Что до моих собственных хозяев, мне представлялось, что если от Мастера ещё можно что-то утаить, то его жена всегда настороже и всё мгновенно подмечает. Потому-то я отказал Хуану Батисте и с тех пор старался держаться от него подальше, — а то ещё ударит или заставит взять письмо, которое, по моим представлениям, придётся уничтожить. Нет уж, потакать влюблённым я был не намерен.
Но одно дело — отказать Хуану Батисте, и совсем другое — устоять перед Пакитой. Она прекрасно знала, что я её боготворю и не способен сказать ей «нет». Поэтому сердце у меня ушло в пятки, когда она шёпотом окликнула меня и подала сигнал, чтобы я подошёл к ней понезаметнее. Я понял, что она задумала, ещё прежде, чем она протянула свою записку — сложенный во много раз листок.
— Передай это Хуану Батисте. Только так, чтобы папа не видел, ладно, Хуанико? Я на тебя надеюсь!
Я нерешительно замер, держа записку в руке.
— Ну же, Хуанико! — воскликнула она сердито, видя моё разнесчастное лицо, и топнула ножкой. — Там ничего нет! Ни словечка! Только красный цветочек. Он видел, как я поливаю цветок, и сообразит, что я имею в виду.
На душе у меня немного полегчало: цветок всё-таки не письмо. Это не так опасно. Накрывая вечером на стол, я оставил письмецо возле тарелки Хуана Батисты и проследил, как он спрятал его за обшлагом{34} рукава таким привычным движением, что я испугался за юную хозяйку. Неужели этот молодой человек — искусный соблазнитель?
Мои неумелые ухищрения не помогли: вскоре я оказался втянут в тайны влюблённых и вынужденно помогал им во всём, хотя меня это сильно тревожило и угнетало. Однако не я первый вступил на путь греха с тяжёлым сердцем. Беда в том, что пути назад в таких случаях нет. Жалей, не жалей — выбор сделан.
Не прошло и нескольких дней, а влюблённые уже начали встречаться в заброшенных коридорах дворца, чтобы украдкой шепнуть друг другу пару слов. Я же стоял в отдалении: следил, чтобы не обидели саму Пакиту, и сторожил, чтобы их никто не застал. Лучшим местом для встреч оказались картинные галереи короля Филиппа, поскольку их, как это ни прискорбно, посещали очень редко.
Я пытался оправдать себя тем, что Хуан Батиста влюблён в нашу плутовку Пакиту по-настоящему. Он потерял аппетит, похудел, осунулся и порой, в приливе уныния, вовсе не мог работать. Всё это — признаки истинной любви, описанные во множестве стихов и песен с древности и до наших дней. Следовало ожидать, что Мастер заметит такие перемены в настроении своего лучшего ученика. Но Мастер молчал.
Пакита же, напротив, стала ещё веселее, румянее и шаловливее. Мать наблюдала за ней с беспокойством, да и Мастер за ужином подолгу останавливал на дочери задумчивый взгляд.
— Пакита, ты растёшь не по дням, а по часам, — сказал он ей однажды. — Пожалуй, пора искать тебе жениха.
Девушка ахнула от неожиданности, просияла и смутилась.
А Мастер продолжал, не обращая внимания на смену её эмоций:
— Напишу-ка я твой портрет и отправлю в Португалию, у нас там есть дальние родственники. Хорошо бы выдать тебя замуж в Португалию. Уж очень я люблю тамошние вина.
Сказав это, Мастер принялся невозмутимо чистить апельсин. Хуан Батиста уронил ложку и надолго скрылся под столом, пытаясь её найти, а Пакита то подносила бокал к губам, то ставила обратно, не отпив ни глотка.
— Приходи в мастерскую завтра к девяти утра, — велел дочери Мастер. — Непременно в коричневом платье. Начнём портрет.
— Хорошо, папа. — Девушка не перечила, но в глазах у неё вскипели слёзы.
Мастер же еле заметно улыбнулся в усы, и я задумался: знает ли он о том, что происходит у него в семье?
Утром Мастер сделал несколько беглых набросков, а потом велел Паките надеть перчатки, набросить на голову тёмную накидку и взять в руки чётки с веером.
Разумеется, позировала она не весь день и даже не каждый день. Одновременно, к моему ужасу, влюблённые удвоили свой пыл: их встречи участились, а записки так и летали взад-вперёд. Пакита оказалась на редкость изобретательна и умудрялась бегать на свидания в картинную галерею так, что об этом не ведала даже родная мать. Когда же свидание по какой-то причине было невозможно, я носил от одного к другому красный цветочек: то в молитвенник заложу, меж страниц, то спрячу в носовом платке.
Портрет тем временем продвигался, но я видел, что Мастер всё откладывает, всё не начинает писать лицо. И округлый лоб, и
