Метели ложаться у ног - Василий Ледков

Когда под лучами вечернего солнца улыбчиво открылся полукругом обрывистый берег какой-то реки, Делюк залюбовался и остановил упряжку. Не в силах оторвать взгляд от такой красоты, он и не заметил, как подъехал к нему Сэхэро Егор. Тот долго смотрел молча на застывшего на месте Делюка, пытаясь понять, что с ним, и сказал:

— Вот это и есть река Варакута. Каждой весной сюда прилетают гнездиться вара[54] — аж неба не видно от них! Здесь где-то и должен быть чум Лабуты Ламбэя.

— Красиво! Дух захватывает! — разведя руками, вздохнул Делюк и спросил удивленно: — Чум? Лабуты Ламбэя?!

— Да, чум Лабуты где-то здесь должен быть, — подтвердил Сэхэро Егор. — Весной-то он возле этого Ястребиного берега стоял.

— Красивые здесь места! — сказал снова Делюк, всё ещё восхищаясь. — И названия красивые. — Повернулся к Сэхэро Егору: — Найдем. Без оленей не уйдет твой Лабута Ламбэй.

— Это так, — подтвердил Сэхэро Егор и всё же добавил: — По полной воде и на лодке можно уйти.

— На лодке можно уйти, — рассудил Делюк. — Но я бы не ушел от такого места. Красота! И рыба, и зверь, и гусь — всё тут, что надо для жизни. И дикий олень здесь, наверно, летует?

— Его-то здесь и зимой много, да только не всегда на лет стрелы подпускает.

— А эти сопки… эти крутые берега на что? Природа сама всё сделала, чтобы только охотиться на дикарей, — сказал Делюк, и глаза его загорелись в охотничьем азарте, будто он уже шел на диких оленей. — Из-за любой сопки можно подойти на выстрел. Из-за любого мыска! Хочешь — сверху стреляй, хочешь — снизу!

— Верно. Это верно, когда на оседлости. А если у тебя олени? Не будешь же ты их на черной земле держать? Пасти?

Делюк взглянул на Сэхэро Егора с укоризной.

— Хэ! Я и говорю об оседлости. Такая земля не даст человеку помереть с голоду. — Делюк вдруг поднял голову и медленно повернулся лицом к ветру. — Чуешь? Дымом пахнет. Ивовым дымом.

Сэхэро Егор тоже понюхал воздух и сказал:

— Да, дымом пахнет.

Не евшие толком олени, которых гнали почти двое суток, густо облепили склоны холмов, на одном из которых стояли упряжки. Олени жадно хватали ягель, травы и цветы, и казалось, они не прочь обглодать и холм до песка и глины.

Не обронив ни слова, друзья молча подняли хореи, взяли вожжи и поехали. Резвоногие упряжные мигом вынесли их на ближний, тоже высокий берег реки. Делюк и Сэхэро Егор увидели на пойменной низине чум в белых берестяных нюках. Сверху он казался белой лепешкой на ровном зеленом лугу.

Сойдя с нарт, они осторожно спустили упряжки вниз и, оказавшись на пойменном лугу, которым ещё не овладели осенние ветры, подъехали к чуму. На лай собак высунулась из чума женская голова и тотчас же скрылась за пологом.

Егор и Делюк стояли возле своих нарт, глядя на чум. Над санями без постромок, вздернутыми на груды камней, на сыромятных ремнях, натянутых между воткнутыми в землю шестами, висели тушки рыб и жирные их пупки. Пахло ивовым дымом, речной тиной, топленым рыбьим жиром.

— Смотри, — Делюк показал рукой левее чума, и Егор увидел нарезанное тонкими пластами оленье мясо, которое вялилось. — А ты говорил — дикари на лет стрелы не подпускают! Не тынзеем же он его поймал.

Вскоре вышел из чума мужчина, видимо, сам хозяин чума. Он на миг поднес ко лбу согнутую кисть руки и широким уверенным шагом направился к приезжим, заранее протягивая руку для приветствия Сэхэро Егору.

— Здорова! Опять здорова, Егор! — говорил он, пожимая руку своего старого друга и бросая любопытные взгляды на Делюка. Голос его звучал будто из порожней бочки. — Вижу, ты не один стал ездить по тундре. Кто же он — твой напарник? Глазами какого рода он смотрит на свет? — и он подал руку Делюку. — Лабута я. Из рода Ламбэй. Думаю, ты — наш, свой. Чужие люди не ездят с Сэхэро Егором. Кто же ты? Корни твои — кто?

Совсем ещё юное лицо Делюка выражало явное смущение, он растерянно переводил взгляд то на Егора, то на Лабуту.

— Делюк, — сказал он, пожав руку Лабуте. — Отец мой был Паханзеда, а дед — не знаю… тоже, конечно, Паханзеда.

— Слышал про такой род. Слышал. На Камень и на Ямал иногда они заезжают. Большой это род. Сильный.

— Не знаю, — обронил бесхитростно Делюк и добавил: — Корней своего рода я не искал, и они, думаю, не искали меня.

Когда Делюк говорил, от смущения глядя себе под ноги, Сэхэро Егор толкнул Лабуту локтем — ты, мол, не наседай на него: не простой он человек. Тот хотя и не совсем понял Егора, но у него мигом улетучилась бесцеремонность, которая сменилась чуть ли не испугом. Лабута знал, что бесстрашный Егор зря предупреждать не будет: Делюк, выходит, — птица не рядовая, шаман он — не меньше!

Подавив волнение, Лабута улыбнулся широко и сказал, разведя руками:

— Что мы тут языки чешем! Чума, что ли, нет? Добрые люди добрые слова в чуме сказывают. Идем!

И они пошли. Когда Делюк оказался на шаг впереди, Лабута взглянул на Егора, и тот повел рукой вокруг головы против хода солнца. И этот знак языка жестов подтвердил догадку Лабуты, что они имеют дело с могучим шаманом. И Лабута всё понял, а потому плечи у него заметно упали, сделались покатыми, сам он сгорбился слегка и стал вроде бы ниже ростом. Егору теперь Лабута Ламбэй показался стариком, хотя было ему только сорок два года от роду.

В чуме горел костер, но пламя было бледным. Зато большая дыра макодана довольно хорошо освещала внутреннее пространство, и было светло.

На жилой половине чума, на латах, суетилась возле костра женщина лет сорока. Она выбирала из закипающего котла накипь. На крюке рядом с котлом уже бунтовал чайник, выплевывая из горлышка прозрачную Струю. Женщина спешно отодвинула чайник от огня, сняла его с крюка и поставила на край тюмю — железного листа, на котором пылал костер.

Увидев вошедших, женщина встала в растерянности, разведя слегка руки, будто могла упасть. Ещё по-молодому румяное её лицо, озаренное пламенем, было мило и привлекательно. Большие черные глаза её под густыми неширокими бровями на высоком лбу часто мигали, видимо, от дыма, аккуратный прямой нос чуть-чуть подался кверху.

— Здоровы будем! — сказал Делюк, глядя на неё, потом перевел взгляд на пелейко и застыл на месте: на коврике из ивовых прутьев, вытянув ноги, сидела румяная девушка и шила пимы. Не в силах оторвать взгляда от её милого лица и аккуратных проворных рук, он молча смотрел на неё, потом перевел взгляд на Лабуту и обронил тихо:

— Так и живем?

— Живем, — ответил тот после некоторой паузы и добавил: — Как ещё жить-то?

Делюк, не ожидавший такого вопроса, пожал плечами, но тут же нашелся:

— Надо жить.

«Сопляк! Под носом ещё не высохло, а жить чуть ли не учит!» — подумала Нюдяне, жена Лабуты Ламбэя, и, поджав зло губы, отвернулась презрительно.

Мужчины рассаживались на край оленьих шкур на постели, подбирая аккуратно ноги. Нюдяне поставила на латы перед ними стол на низких ножках, который через минуту ломился от снеди. Это были вяленые пупки пеляди, чира, сига, их соленые тушки, а в большой деревянной чашке, слезясь от жира, горели ало нежные куски гольца и семги. Тут же рядом, тоже в открытой деревянной чашке, лежали куски свежего мяса дикого оленя. Пахло аппетитно жареным мясом. Это Нюдяне обжаривала на огне посыпанные солью оленьи ребра.

— Ешьте с дороги да рассказывайте, чем земля живет? О чём она говорит? — сказал Лабута, первым принимаясь за еду.

— Земля-то живет, как жила, — улыбаясь лукаво, посмотрел на Лабуту Сэхэро Егор. — А вот Ячи поклон тебе шлет.

Руки у Лабуты мелко задрожали, брови насупились, лицо скривила злая улыбка. Делюк этого не видел, он невольно тянулся глазами на другую половину чума, где шила пимы девушка. «Это дочь его или сестра жены? — думал про себя Делюк. — Красива!»

— Ячи, говоришь? — повернулся, наконец, лицом к Сэхэро Егору Лабута Ламбэй. — Будь он проклят твой Ячи! Волки бы его живьем разорвали! Или же… его же бешеные собаки!

Сэхэро Егор опять улыбнулся, посмотрел сначала на Лабуту, потом на Делюка и, увидев, что тот отвлекся, махнул рукой.

— Разорвут ли Ячи волки или бешеные собаки — не знаю, — заговорил он и снова взглянул на Делюка, который сидел безучастно, поглядывая то на макодан, то на пелейко. — А около пятисот рогатых от Ячи мы тебе пригнали. — Он кивнул на Делюка. — С ним вот, с Делюком, пригнали.

Лабута Ламбэй растерялся. Он знал, что не верить Сэхэро Егору нельзя. Если он говорит, то это так и есть.

Пришел, наконец, в себя и Делюк.

— Да, мы уже пригнали оленей. От Ячи пригнали, — сказал он, принимаясь за еду. — Тут, недалеко они… на сопках пасутся.

Лабута не знал, что сказать, а потому долгим вопросительным взглядом уставился на жену. Кивком головы показала та на подушки.

— В конце зимы, уже весной, волоча маленькие санки, я в Салехард ходил. Мешок песцов, две шкуры волка да шкуру росомахи надо было сдать, — сказал он, просунув руку к основаниям шестов под подушками и достал небольшой, литров на пять, дубовый бочонок. Спросил: — А эту еду вы… берете ли?