Графиня де Монсоро - Александр Дюма

— Кстати, в аббатстве Валансе пустует место приора, — заметил Шико.

— Слушай, Шико, ты умеешь хранить тайну?

— Недостает приора и в аббатстве Питивье, а там пекут чудесные пироги с жаворонками.

— Несмотря на твои шутовские выходки, — продолжал король, — ты человек отважный.

— Тогда зачем мне аббатство, подари мне лучше полк.

— И даже можешь дать разумный совет.

— В таком случае не надо мне твоего полка, назначь меня советником. Ах, нет, я передумал. Лучше полк или аббатство. Я не хочу быть советником. Тогда мне придется во всем поддакивать королю.

— Замолчи, Шико, замолчи, час приближается, ужасный час.

— Что на тебя опять накатило? — спросил Шико.

— Ты увидишь, ты услышишь.

— Что я увижу? Кого услышу?

— Подожди немного, и ты узнаешь все, все, что хочешь знать. Подожди.

— Нет, нет, ни за что на свете я не стану ждать. И какая бешеная блоха укусила твоего батюшку и твою матушку в ту злосчастную ночь, когда им вздумалось тебя зачать?

— Шико, ты храбрый человек?

— Да, и горжусь этим. Но я не стану подвергать мою храбрость такому испытанию. Сгинь, нечистая сила! Если король Франции и Польши вопит ночью, да так громко, что во всем Лувре поднимается переполох, то с меня-то что взять? Я человек маленький и могу даже опозорить твою опочивальню. Прощай, Генрих, позови своих капитанов, швейцарцев, привратников, аркебузиров, а мне позволь выбраться на свободу. К дьяволу невидимую погибель! К дьяволу невидимую опасность!

— Я тебе приказываю остаться, — властно произнес король.

— Клянусь честью! Вот забавный монарх: он хочет отдавать приказания страху. Я боюсь, боюсь, говорю тебе. Ко мне! На помощь!

И Шико вскочил на стол, несомненно, для того, чтобы заранее занять выгодную позицию на тот случай, если объявится какая-то опасность.

— Ну ладно, шут, раз уж иначе ты не замолчишь, я тебе все расскажу.

— Ага, — сказал Шико, потирая руки. Он осторожно слез со стола и обнажил свою длинную шпагу. — Великое дело знать заранее. Мы это все мигом распутаем. Ну, рассказывай, рассказывай, сын мой. Похоже, тут завелся крокодил, не так ли? Сгинь, нечистая сила! Клинок у меня добрый, и я им каждую неделю мозоли срезаю, а мозоли у меня исключительно твердые.

И Шико удобно расположился в большом кресле, поставив перед собой обнаженную шпагу; ноги его обвились вокруг клинка, как две змеи — символ мира — вокруг жезла Меркурия.

— Прошлой ночью, — начал Генрих, — я спал…

— И я тоже, — подхватил Шико.

— И вдруг ощутил на лице какое-то дуновение…

— Это крокодил, он проголодался и слизывал с тебя помаду.

— Я почти проснулся и почувствовал, что волосы в моей бороде встали дыбом от страха.

— Ах, ты вгоняешь меня в дрожь, — сказал Шико, съежившись в кресле и оперев подбородок на эфес шпаги.

— И тут, — проговорил король голосом настолько слабым и неуверенным, что Шико с большим трудом улавливал слова, — и тут в комнате раздался голос, и звучал он так горестно, что потряс меня до глубины души.

— Голос крокодила, да. Я читал у путешественника Марко Поло, что крокодил обладает необыкновенным голосом, он может даже подражать детскому плачу. Но успокойся, сын мой: если он явится, мы его убьем.

— Слушай внимательно.

— А я что делаю, черт возьми? — возмутился Шико, распрямляясь, как пружина. — Я весь превратился в слух.

Генрих продолжал еще более мрачным и скорбным тоном:

— “Жалкий грешник!..”,— сказал голос…

— Ба! — прервал короля Шико. — Голос произносил слова. Значит, это был не крокодил?

— “Жалкий грешник! — сказал голос. — Я глас Господа Бога твоего!”

Шико подпрыгнул, затем снова расположился в кресле.

— Господа Бога? — переспросил он.

— Ах, Шико, — ответил Генрих, — этот голос ужасал.

— А звучал-то он красиво? — спросил Шико. — И что, он действительно смахивал на трубный глас, как говорится в Писании?

— “Ты здесь? Ты внемлешь? — продолжал голос. — Внемлешь мне, закоренелый грешник? Ты что же, решил по-прежнему коснеть во грехе и погрязать в беззакониях?”

— Скажите, пожалуйста, ай-ай-ай! Однако, насколько я могу судить, глас Божий сходен с голосом твоего народа.

— Затем, — сказал король, — последовала добрая тысяча других попреков, которые, уверяю тебя, Шико, показались мне очень жестокими.

— Ну дальше, рассказывай дальше, сын мой, расскажи, чем тебя попрекал этот голос, я хочу знать — хорошо ли осведомлен Господь Бог.

— Нечестивец! — воскликнул король. — Если ты сомневаешься, я прикажу тебя наказать.

— Я-то? — сказал Шико. — Я не сомневаюсь, нет, но меня удивляет одно: почему Господь Бог ждал до этого дня, чтобы на тебя обрушиться? Неужели со времен потопа он научился терпению? Итак, сын мой, — продолжал Шико, — тебя охватил невыразимый страх.

— О да!

— И было от чего.

— Пот ручьями стекал по моему лицу, мозг застыл в костях.

— Совсем как у Иеремии, а впрочем, это вполне естественно. Ей-Богу, будь я на твоем месте, со мной еще и не такое бы творилось. И тогда ты позвал на помощь?

— Да.

— И все сбежались?

— Да.

— И принялись искать?

— Повсюду.

— И доброго боженьку не нашли?

— Нет. Этот голос умолк.

— Зато раздался твой. Да-а, действительно страшно.

— Так страшно, что я позвал духовника.

— Ага! И он явился?

— Тут же.

— Послушай-ка, сын мой, будь со мной откровенен и, против своего обыкновения, скажи мне правду. Что думает об этом откровении твой духовник?

— Он содрогнулся.

— Еще бы!

— Он перекрестился и так же, как Бог, приказал мне покаяться.

— Отлично, покаяние никогда не мешает. Но о том, что тебе привиделось или, скорее, послышалось, что он сказал?

— Он сказал: это знамение свыше, чудо, и нужно подумать о спасении государства. Поэтому нынче утром я…

— Что ты сделал нынче утром, сын мой?

— Я дал сто тысяч ливров иезуитам.

— Великолепно!

— И я исполосовал плетью свою кожу и кожу молодых любимцев.

— Прекрасно! И это все?

— Как это все? А ты сам что думаешь, Шико? Я не к шуту обращаюсь, а к человеку разумному, к другу.

— Ах, государь, — серьезно сказал Шико, — сдается мне, у вашего величество был кошмар.

— Ты так думаешь?

— Все это привиделось вашему величеству во сне, и сон не повторится, если ваше величество не будет забивать себе голову разными мыслями.

— Сон? — сказал Генрих, с сомнением качая головой. — Нет, нет. Я же не спал, это точно, Шико.