Третьего не дано? - Валерий Елманов

Да и не сразу начал Федор Никитич рассказывать пареньку, как да что, — норовил обиняками, вскользь, впрямую же ничего не бухал.

А малец и впрямь оказался не только смышленый, но и сдержанный, умеющий хранить тайну. Сказанное из уст в уста, один на один, никому не передавал, ни с кем не делился, иначе до верного Кудряша, у которого повсюду среди дворни имелись слухачи, непременно дошло бы, что юный Смирной-Отрепьев несет невесть что, и тут же последовал бы незамедлительный донос самому боярину.

Но все было тихо.

Впрочем, Федор Никитич на всякий случай все равно продолжал осторожничать. Впрямую о том, что Юрко на самом деле спасенный из Углича царевич Дмитрий, он подростку ни разу не сказал.

Просто передавал некие слухи, якобы бродящие в народе, что на самом деле царевич не погиб, а был вовремя подменен неким лекарем Симоном, который и вывез последнего сына Иоанна в безопасное место.

— Сказывают тако же, будто Симон вскорости дитя передал иному человеку, ибо лекарь царевича приметен и, найдя его, злоумышленники могли сразу же понять, что за отрок рядом с ним, а там… Потому тот другой даже упросил царевича откликаться на имя Юрий, кое тако же выбрано с умыслом, в честь Егория Победоносца, кой был неустрашимым воем и даже одолел дракона.

— И мое имечко тож Юрий?! — не выдержал юноша.

Глаза его горели.

Федор Никитич откашлялся, не торопясь с ответом, после чего солидно кивнул:

— Верно. И твое, — с особым нажимом произнес он последнее слово. — Опять же и на печатях государевых тот Егорий в самой середке означен. Для тех, кто понимает иную смыслу, такого предостаточно, чтоб понять, хто пред ним.

Говорил Федор Никитич и про «черную немочь» — падучую болезнь, которой долго страдал царевич, но потом божьим велением Симон изгнал ее из тела Димитрия.

Токмо один раз опосля, как сказывали некие люди, она к нему возвернулась, но убить не сумела — лишь стерла память о царском происхождении, да и то до поры до времени, дабы надежнее сберечь последнего Рюриковича для нужного времени.

И видел боярин, что с каждым его рассказом юноша все больше и больше уверяется в том, что все это — о нем.

Да и как не увериться, если подробности прежнего житья-бытья в память так и не приходили, а нынешнее чуть ли не каждый день доказывало ему, что он в своих догадках на верном пути.

Разве стали бы сына безвестного стрелецкого сотника, пускай и сыновца боярыни Ксении Ивановны, так старательно обучать и верховной езде, и бою на сабельках, и удалой охоте на волков, лисиц, а то и медведей?

Опять же не забывали и про святые книги, и про грамоту.

Тут и менее легковерный поверит, что уж говорить про мальчишку шестнадцати годов от роду.

А следующей осенью Федор Никитич подарил ему саблю и, когда вручал, вскользь заметил:

— Ныне денек непростой. В сей день царевич Димитрий на свет божий появился, потому ему и дадено второе имечко Уар в честь оного мученика.

— А я… когда… народился? — с замиранием сердца, запинаясь на каждом слове, спросил Юрий.

— Я ж сказывал, в одно лето с царевичем. Али запамятовал? — удивился Федор Никитич.

— Отчего ж, помню, — возразил юноша. — Токмо про день ты мне не сказывал. День-то с месяцем какие были? И отчего ты, боярин, именно в сей день решил меня сабелькой одарить? — настойчиво продолжил он.

— Так… — начал было Федор Никитич и осекся.

Получилось не специально — в последний миг он просто вновь испугался — случись что, на дыбе Юрий непременно все расскажет, и тут уж не отделаешься тем, что передавал парню обычные слухи да сплетни.

— Так уж сложилось, — выдавил он из себя, но чуть погодя, не удержавшись, добавил: — О том понимай как знаешь.

Однако так получилось еще лучше. Вроде бы и хотел сказать правду, но уж больно велика тайна, потому и поостерегся открыть полностью, но намек дал…

А спустя еще полгода, в лето 7108-е[42] от Сотворения мира, Федор Никитич решил, что пришла пора. Уж больно тяжко захворал царь Борис.

Так тяжко, что можно было ожидать всего…

Глава 8

Хочу в шпиёны!

Вечер перед решающим днем выпал у меня свободным, и я целиком посвятил его деловым раздумьям о Квентине.

Итак, что мы имеем? Если кратко и грубо — парень влетел по-крупному. Можно и хуже, но некуда.

Да, виноват. Но ведь любовь проклятущая.

Когда-то и у меня была совсем такая же. Только я прошел через нее куда как раньше, да и закончилась она гораздо хуже.

Впрочем, об этом я как-то уже рассказывал, так что повторяться не стану.

С тех самых пор словно отрезало. Нет, с женским полом я общался довольно охотно, но только телесно, а вот духовно как-то не получалось — глаза Оксанки так и не выходили из головы.

Какая тут, к черту, любовь при таких воспоминаниях.

Так что мальчишку Дугласа я хорошо понимал.

Даже слишком хорошо.

И вообще, к шутам всю лирику, ибо там у меня произошло непоправимое, а тут должны найтись шансы на спасение парня. Пока человек жив, они всегда есть, надо только их отыскать…

Вот только как воздействовать на Годунова?

Расклад выходил неутешительный. Выклянчить жизнь парню в обмен на свое расследование не получится — узнал многое, возможно, даже очень многое, но все не то.

Да и проку в том, что я с точностью до девяноста процентов вычислил происхождение Лжедмитрия? Девяносто — не сто.

Нет, я конечно же все равно доберусь до истины и перелопачу всех холопов с московских подворий братьев Романовых — спортивное любопытство взыграло не на шутку. Но пока что моих данных, чтобы клянчить награду в виде жизни Квентина, явно маловато.

Получалось, что просьбы бесполезны.

Следовательно, надо сплести какую-нибудь хитромудрую комбинацию, непременным участником которой должен стать несчастный Дуглас. Вот только какую?

А думать надо быстрее, со временем у меня и без того напряг.

Радовало лишь то, что вроде как влюбленного шотландца не пытают, и даже если я сегодня ничего не надумаю, то у меня есть в запасе второй день, третий и так далее. Хотя тоже особо медлить нельзя.

Во-первых, подземные казематы для его чахлого здоровья вредны сами по себе, а во-вторых, когда там, согласно царским словам, убывают английские послы? Вроде бы за седмицу до Великого поста. А он у нас сколько? Сорок восемь дней до Пасхи. А когда Пасха? Тьфу ты, не силен я в поповских праздниках.

Пришлось идти вызнавать у притихшей, ибо никогда не видели меня в таком состоянии, дворни, а потом вновь садиться за стол и вычислять далее.

Получалось, если Пасха в этом году в последний день марта, то Великий пост начинается одиннадцатого февраля. Значит, «за неделю» означает четвертое.

А сегодня вроде бы восемнадцатое января.

Да уж, припозднился я с Угличем.

Но все равно время у меня есть, хотя весьма желательно уложиться чуть раньше, как минимум на недельку, чтобы, если вдруг ни одна из моих задумок не удастся, не только разработать, но и осуществить план побега.

Ближе к полуночи в голове что-то зашевелилось. Так-так. Получалось, что в лазутчики придется переквалифицироваться мне. И никуда не денешься.

«Ну прямо в точности по дядькиным стопам иду, — подумалось вдруг. — Только у меня все время уровень выше. Он учителем у сына Висковатого, а я у царевича, да и в шпиёны тоже не куда-нибудь подамся, а к еще одному будущему царю. Не иначе как акселерация виновата. — И тут же осадил себя: — Гляди, не самообольщайся. Парить в небесах здорово, зато лететь с них вниз…»

Впрочем, последнее было излишне. От своего нынешнего высокого положения я ни разу не пришел в восторг. Лишь в самом начале, да и то здесь скорее имела место не гордость, а попросту захватило дух — уж очень быстрым оказался набор высоты.

Со своим замыслом я двинулся на следующий день в Кремль, рассчитывая после занятий с царевичем выйти на Бориса Федоровича, посвятить его в свою идею и всерьез заинтересовать ею.

О несчастном Дугласе при этом вообще ни слова, будто я забыл о нем.

А уж потом, когда «таможня даст добро», выдать кое-какие подробности плана, которые впрямую касаются Квентина. Мол, увы, государь, но придется пожертвовать сладостью предвкушаемой тобой мести, поскольку лучшей кандидатуры у меня не имеется.

Что касается самого свидания с царем, то получилось даже лучше, чем я надеялся, — он сам заглянул в класс, где я с помощью Макиавелли вразумлял Федора, каким надлежит быть государю, чтобы удержаться на троне.

Воистину, никогда не знаешь, что окажется полезным в жизни и как хитры и причудливы извивы судьбы. Если бы я не прочитал в свое время, что «Государь» был настольной книгой Сталина, то навряд ли заинтересовался бы ею в университете.

Получается, спасибо дорогому Иосифу Виссарионовичу за проведенное с пользой время.