Конец смены - Стивен Кинг

Дженис Эллертон (вдова)

Нэнси Элдерсон (вдова)

И другие. И она — она тоже старая дева. Пит Хантли — разведен. Сам Ходжес — также.

У холостых в два раза больше вероятность самоубийства. У разведенных — в четыре раза.

— Брейди Хартсфилд любил самоубийства, — бормочет она. — Это было его хобби.

Под именами написаны непонятные ей слова: «Список посетителей? Что за список?»

Она жмет первую попавшуюся клавишу — и компьютер Билла просыпается, показав рабочий стол, по которому разбросаны все его файлы. Холли то и дело ругает Билла за это, говорит: это все равно, что не закрывать дверь, уходя из дома, причем еще и разложить перед этим все ценное на кухонном столе и добавить записку: «Воруйте, не стесняйтесь». Он всегда обещает прекратить это безобразие — и так и не прекращает. Правда, для самой Холли это значения не имеет, она знает его пароль, он сам его дал. Вдруг что со мной случится, говорил он. Теперь она действительно боится такого «вдруг».

Одного взгляда на экран достаточно, чтобы понять: речь идет не о язве. На столе — новая папка со страшным названием. Холли щелкает по ней. Файл начинается такими жуткими готическими буквами, что сразу становится ясно: это последняя воля Кермита Уильяма Ходжеса, его завещание. Она быстро закрывает файл. У неё нет никакого желания изучать его предсмертную волю. Достаточно уже того, что такой документ существует и что он его открывал сегодня. Даже предостаточно.

Холли стоит, держа себя за плечи и кусая губы. Следующий шаг — это уже будет хуже, чем подглядывание. Это вмешательство не в свое дело. Это вламывание в чужую жизнь.

Ну уж дошло до такого — так действуй.

— Да, я должна это сделать, — шепчет Холли и нажимает на иконку с изображением почтовой марки, говоря себе, что, может, ничего там такого и не найдет. Но находится. Последнее письмо пришло, видимо, тогда, когда они разговаривали о том, что он под утро обнаружил «Под синим зонтом». Письмо от того врача, к которому он ходил, его фамилия Стамос. Она открывает письмо и читает: «Вот вам копия результатов анализов, чтобы была у вас».

Холли вводит пароль, чтобы открыть добавленный файл, садится в кресло Билла, наклоняется вперед, крепко сцепив руки на коленях. Просмотрев лишь две из восьми страниц, она начинает плакать.

Ходжес не успевает как следует усесться на заднем сидении «пятерки», как у него в кармане бьется стекло, и мальчишки кричат «Хоумран», только что разбив окно гостиной миссис О'Лири. Мужчина в деловом костюме поднимает глаза от «Уолл Стрит Джорнал» и бросает на Ходжеса осуждающий взгляд.

— Простите, — извиняется Ходжес, — все собираюсь поменять звонок…

— С этого надо начинать! — говорит бизнесмен и возвращается к своей газете.

СМС пришла от старого напарника. Снова. С мощным ощущением дежавю Ходжес перезванивает.

— Пит, — говорит он, — ну что ты все с этими сообщениями? Ведь у тебя есть номер мой в быстром наборе.

— Я так понимаю, Холи программировала тебе телефон и какой-то убойный рингтон поставила, — отвечает Пит. — По ее мнению, ужасно смешной. А еще, прихожу к выводу, что ты звук на максимум поставил, глухомань!

— Текстовые сообщения на полную громкость сигналят, — объясняет Ходжес. — Когда звонок — то телефон просто мини-оргазмирует о мою ногу.

— Так поменяй сигнал!

Несколько часов назад он узнал, что ему осталось жить несколько месяцев. А сейчас он обсуждает громкость рингтона…

— Сделаю, как скажешь! А теперь говори, что тебе нужно.

— Здесь среди компьютерных экспертов чувак один оказался: вцепился в ваш игровой гаджет, как муха в дерьмо. Ему эта штука страшно нравится: «ретро», он говорит. Веришь? Игрушку сделали лет пять назад, а она уже ретро!

— Мир ускоряется.

— И что-то такое произошло. В любом случае, ваш «Заппит», похоже, запнулся. Наши в него свежие батарейки сунули, он синим, раз пять моргнул, а потом сдох.

— А что с ним такое?

— Теоретически возможен какой-то вирус, потому что у этой штуки как бы есть вай-фай, а именно через него всю эту заразу загружают, — но он говорит, что, скорее всего там микросхема неисправна или сгорело что-то. Я хочу сказать — ничего это не значит. Эллертон не могла им пользоваться.

— Так чего она в таком случае заряжала его там, в дочкиной ванной?

Пит на мгновение замолкает. Потом говорит:

— Ну, может, он какое-то время поработал, а потом чип сдох. Или что там с ними бывает.

Он работал, думает Ходжес. Она на нем пасьянсы раскладывала на кухонном столе. Всякие — «Клондайк», «Пирамида», «Картина» и тому подобное. О чем бы ты узнал, дорогой мой Пит, если бы поговорил с Нэнси Элдерсон. Это еще должно быть в твоем списке.

— Хорошо, — говорит Ходжес. — Спасибо за новости.

— Это последние для тебя новости, Кермит. У меня есть напарница, с которой я вполне удачно работал с тех пор, как ты ушел, — и пусть бы она праздновала со мной мой выход на пенсию, а не сидела на работе и обижалась, что я променял ее на тебя.

Ходжес мог бы еще это пообсуждать, но до больницы уже остается две остановки. Также он вдруг обнаруживает, что хотел бы отделиться от Пита и Иззи и заняться этим делом самостоятельно. Пит возится, а Иззи, собственно, ползет, как черепаха. А Ходжесу хочется бегом, учитывая больную поджелудочную и все такое.

— Слышу, — говорит он. — И еще раз спасибо.

— Дело закрыто?

— Финита ля комедия!

Его взгляд скользит вверх и влево.

В девятнадцати кварталах оттуда, где Ходжес кладет айфон обратно в карман пальто, лежит другой мир. Не лучший из возможных. И в том мире находится сестра Джерома Робинсона; она в беде.

Хорошенькая и серьезная в форме школы «Чэпл-Ридж» (серый шерстяной пиджак, серая юбка, белые гольфы, красный платочек на шее), Барбара идет по Мартин Лютер Кинг — авеню. Ее руки в перчатках держат желтый «Заппит Коммандер».

МЛК — одна из двух главных улиц этого района, Лоутауна, и, хотя обитают там, в основном черные, а Барбара и сама черная (ну, скажем, не совсем черная, а цвета кофе с молоком), она никогда там не бывала и от одного этого чувствует себя глупой и никчемной. Это часть ее народа: их общие предки, возможно, таскали баржи и грузили мешки на одной и той же плантации когда-то давным-давно, насколько она понимает, однако, она никогда здесь не бывала. Ни разу. И родители, и брат строго наказывали: не ходи сюда.

— Лоутаун — это такой район, где пиво выпьют, а бутылкой закусят, — как-то сказал ей Джером. — Такой девочке, как ты, там не место.

Такой девочке, как я, думает она. Такой хорошей девочке из верхушки среднего класса, которая ходит в хорошую частную школу, дружит с хорошими белыми девочками и имеет кучу хорошей школьной формы и карманных денег. И даже банковская карточка у меня есть! Я могу снять с банкомата шестьдесят долларов, когда только захочу! Офигеть!

Она идет словно во сне, и это действительно похоже на сон: все такое странное, но при этом менее чем в двух милях — так уж сложились обстоятельства — находится её уютный дом в стиле Кейп-кода, при котором гараж на две машины и весь кредит за который уже выплачен. Она идет мимо дешевых магазинов и ломбардов, которые завалены гитарами, радио и опасными бритвами с блестящими перламутровыми ручками. Она проходит мимо бара, откуда пахнет пивом даже из-за закрытых в январский холод дверей. Она идет мимо закусочной на вынос, откуда пахнет жиром. Здесь продают пиццу кусками, там китайскую еду. В одном окошке надпись: «Кукурзники и листовая капуста, как готовила ваша мама».

Ну, не моя мама точно, думает Барбара. Даже не знаю, что это за блюдо — кукурузники. Блины? Пончики?

На углу — на каждом углу, как ей кажется, — зависают какие-то парни в длинных шортах и мешковатых джинсах. Некоторые из них греется возле ржавых бочек, в которых горит огонь, кое-кто подбрасывает ногой носок с горохом, а кто-то просто пританцовывает в своих огромных кроссовках, не застегивая куртку, несмотря на стужу. Они кричат «Йо!» своим друзьям и машут машинам, которые проезжают мимо. Когда какая-то из машин останавливается, парень засовывает в открытое окно маленький бумажный конверт. Барбара идет по МЛК, минуя квартал за кварталом (девять, десять, может, двенадцать — она сбилась со счета), и на каждом углу покупают наркотики, не выходя из машины, как гамбургеры или тако.

Барбара проходит мимо женщин в мини-шортах, коротких курточках из искусственного меха и блестящих ботинках, их головы украшают диковинные разноцветные парики. Проходит она и мимо пустых домов с окнами, забитыми досками. Мимо машины, с которой сняты все колеса, покрытой подписями разных банд. Мимо женщины с перевязанным грязной тряпкой глазом. Она тянет за руку малыша лет двух-трех, который визжит и упирается. Мимо человека, который сидит на полу, пьет вино прямо из бутылки и показывает ей серый язык. Здесь нищета, безнадега — и это было здесь все время, а она ничего не сделала, чтобы им помочь. Ничего не сделала? И она даже не думала об этом. Она только и делала, что домашнее задание. Только и делала, что болтала по телефону и вечером слала эсэмэски лучшим подружкам. Только и делала, что обновляла статус в Фейсбуке и переживала, хороший ли у нее цвет лица. Она — типичный подросток-паразит, она питается в хороших ресторанах с мамой и папой, а тем временем ее братья и сестры — вот прямо здесь, в двух милях от ее великолепного домика, за алкоголем и наркотиками пытаются забыться, отдохнуть от своей ужасной жизни. Ей стыдно за то, как ровно спадает на плечи ее волосы. Стыдно за чистенькие белые гольфы. Стыдно за свой цвет кожи — потому что он такой же, как у них.