Райские псы - Абель Поссе

Адмирал записал в своем Секретном дневнике:

«Стройные тела, гладкие волосы, золотистая кожа. Они погибли, ибо были наказаны — наверняка за какие-то любовные шалости — и из райского тепла выброшены в липкий туман ирландских земель».

Адмирал сам был на том берегу, сам любовался нагими телами, вокруг которых уже рыскали бродячие псы. А веснушчатые священники щедро лили на усопших святую воду. Он сразу понял: ангелами они не были. Они — люди, совсем как те, что были раньше, давно, до того, как начали вырождаться в наказание за первородный грех.

И надо найти те бескрайние, счастливые земли! Надо доплыть до них! Только в них спасение. Вот единственная империя, за которую стоит бороться. Все прочие человечьи заботы — замкнутый круг, суета, ничто!

И он, потомок Исайи, должен был взвалить себе на плечи тяжкий груз ответственности. Он откроет то место, где теряют смысл все наши умствования, где разрывается сеть-ловушка, сплетенная из двух нитей: Пространства и Времени.

Нет, он не повторит проступок неразумного Адама. Не станет красть злосчастных яблок. Пришла пора зрелости. Мы должны вновь попасть туда, где растут эти яблоки!

Плыть все время на Запад! Вот путь посвященных. А как поступит Господь? Велит ангелам с огненными мечами покарать их? Сумеет ли он, Адмирал, преодолеть Райскую стену, как когда-то Енох и Иешуа Бен Леви?

Какая тяжкая ноша! Как он одинок! Его цель выше любых самых тщеславных замыслов самых тщеславных из земных героев. Его не оставляют сомнения. Да и просто страх. Он вновь ощутил, как вихри закрутились у него в животе.

Да, он знал — и скромность здесь неуместна, — что идет на подвиг, достойный Авраама, Моисея, Давида…

Его лихорадило, холодный пот проступил на лбу. Казалось, целый мир всей своей тяжестью лег ему на затылок.

Но еще есть время. Бежать!

Представилось: вот он собирает самые важные бумаги (план пути в Рай, заметки к Библии и Кабале), под покровом темноты выскальзывает наружу. «Пойду разомну ноги», — бросает он Пинсонам, стоящим на страже у сходней.

Бросить все! Бежать с Беатрис и мальчуганом. Затеряться в безвестии, научиться радоваться простой — без всяких подвигов — жизни. Открыть аптеку во Фландрии или колбасную лавку в Порто. Бежать от Истории!

Он вернулся в рубку. Ему опять понадобилось ведро. Затем взял бумаги, записи, сделанные за долгую жизнь. Жизнь искателя абсолюта.

Как это легко! Предать всех, бросить за несколько часов до отплытия.

Представилось: «А где Адмирал? Куда подевался Адмирал?» Растерянность в голосах. А он в это время на муле уже едет в сторону Кордовы. И никто-то его не знает, никому-то он не нужен. Как легко!

Он будет растить Эрнандо, научит его ценить уют посредственности, они отгородятся от мира скорлупкой розничной торговли.

Адмирал вышел из рубки, в лицо ему ударил какой-то необычный ветер. Как-то иначе плыли облака. Он упал на колени, пронзенный страшным предчувствием. Жуткий, почти животный страх, паника.

Что-то содрогнулось в небесах. И из мрака ночи явилось Видение. Все вокруг потеряло значимость, умерли звуки на пристани, и слуха его коснулся идущий издалека, звенящий мужеством глас (само собой, не баритон): {68}

— О маловерный! Встань! Я обращаюсь к тебе! Забудь свой страх! Не бойся, верь! Все, что выпадет тебе на долю, начертано на мраморе, и на то есть причины. Разве пойдешь ты против Бога всемогущего? Против того, кто отличил тебя в самый миг твоего рождения, кто скромное твое имя заставил звучать в обители вышней Власти? Внемли: тебе вверяю ключи от пут, замыкающих Море-Океан. В тебе ли должен я обмануться? Какую судьбу изберешь: вола покорного либо орла? Вспомни, что пастуха Давида сделал я царем Иудейским. А тебя — Адмиралом, Сеньором Золотой Шпоры. Вперед! Тебя ожидаю…

Ощутил он гордость и робость пред лицом misterium tremendum*.

Рухнул на палубу, словно лебедь со сломанной шеей. Обессиленный, опустошенный, обмякший.

Затем попытался, как мог, восстановить силы. Так скомканная рубашка жаждет вернуть себе форму тела хозяина.

Меж тем на пристани разложили огромный стяг и краской рисовали на нем крест и инициалы Фердинанда и Изабеллы.

«Здесь только один стремится в Рай, остальные бегут из ада». И как тяжко сие бремя!

Он видит группу евреек из Центральной Европы. Убегая от царских погромов, они попали в иберийскую западню. На них желтые платки, они поют хором, обреченно:

Новый Град!

Новый Град!

Gute Winde!

Gute Winde!*

Четверо молодых священников кокетливо примеряют облачения, сшитые их провинциальными тетушками. Они молитвенно складывают руки, паясничая, делают два-три поворота и наслаждаются собственной развязностью. Грузчики, обливаясь потом, с помощью блоков втаскивают на палубу крест-виселицу. Сооружение из крепкого дерева, годное сразу для двух целей. Оно будет водружено на Эспаньоле (испанское изобретение, имеет надлежащую епископскую лицензию, которая хранится в Ватикане). К его подножию на Святой неделе станут идти via crucis*, и здесь же в течение года (и прямо скажем, довольно часто) будут находить бесславный конец воры, убийцы и бунтовщики.

Падре Лас Касас, непоколебимо уверенный, что со временем быть ему причисленным к лику святых, прощается с сестрицами и кузинами. Они принесли ему в дорогу сахарные леденцы и красные панталоны (весьма похожие на обычные домашние шаровары с резинкой, если говорить честно). Это — намек на ожидающий падре епископский сан. Юный миссионер принимает сей дар со скромным достоинством и извиняюще улыбается.

Фрай Буиль пересчитывает экземпляры «Книги методов ведения следствия», принадлежащей Инквизиции, и все то, что к ней прилагается: блоки, неаполитанские сапоги с трубкой для вливания кипящего масла, две дюжины санбенито из грубого полотна, щипцы для экстракции ногтей, зубодробильные зажимы, тостеры для гениталий, несколько пар китайских крыс на развод. А также пики для церковных дозоров, которым предстоит крушить интиуатанов и других дьявольских идолов.

В спешке, обливаясь потом, прибывают падре Скварчиалуппи и Бонами:

— Credevi che no ce la facevamo!*

Они везут с собой коробку с церковными облатками и две огромные бутыли с вином, чтобы хватило на то время, пока за морем вырастут собственные виноградники.

А озабоченный падре Вальверде, не выпуская из рук кружку для подаяний, вопрошает: {69}

— Не видели, куда подевалась рака с фалангой святой Лусии? Библии, катехизисы, пять пачек чистых бланков с папским благословением и штампом «Aloysus — Cardenalis — Katzoferratus».

Дешевые скрипочки — чтобы укрощать бурные индийские шествия. Трубки для органа. Алтари в стиле барокко — складные, с толстозадыми putti* серийного производства. Одним словом, католицизм, льющий через край, почти — на турецкий манер, почти — как при Бурбонах. Первый великий звуковой фильм Запада, первый son et lumiere*.

Построенные в два ряда, застыли на пристани полторы дюжины новеньких дев. На восковых лицах будто приклеено туповатое и одновременно насмешливое выражение — точно у португальских прачек в день причастия.

Они взойдут на троны в своих святилищах: Канта, Гуадалупе, Мутото, Росарио. Некоторые сделают карьеру: будут творить чудеса или станут покровительницами войска (в походе их повезет на крупе своего коня мрачный полковник, а рядом будут трусить итальянский кардинал и североамериканский консул).

Цыганята крутятся вокруг и задирают подолы их туник, расшитых драгоценностями из бутылочного стекла — ad usum indianis*, — и хотя видят под ними лишь в спешке обструганные и ошкуренные доски, эта первозданная нагота все же возбуждает, и они дружно мастурбируют, точно стайка обезьянок, подражающих скрипачам в аллегро «Полета шмеля».

— Пусть их, ведь девы еще не освящены, — в бессильной злобе шепчет падре Пане.

Ульрих Ницш вместе с другими ландскнехтами пытается проникнуть на корабль. Он делает знаки Адмиралу, стоящему на полуюте, но тот не видит. Он замечает обычно лишь то, что желает замечать.

Прокладывает себе путь доктор Чанка с целым складом лекарств и простейших хирургических инструментов. Еще он несет две посудины с пиявками в иле и, проходя мимо ландскнехта Сведенборга, спотыкается и роняет банки, содержимое которых полагает весьма полезным при лечении простуды и последствий обычной для тропической ночи холодной росы.

Ксимено де Бривьеска, государственный чиновник, спорит с врачом и недоверчиво пересчитывает пачки бельгийских презервативов высшей марки, спрос на которые подозрительно вырос. Он не слушает возражений и заставляет открыть коробки: и видит сухие, сплющенные кишочки, пересыпанные рисовым тальком. Крошечные бледные призраки, точно бесплотные изделия французского пекаря. В те времена они еще делались из бараньих кишок — с узелком на конце (но скоро уже появится и американский каучуковый сок). Сначала их везли, чтобы обойти церковный запрет на «плотские контакты». А теперешний бурный спрос объяснялся быстрым распространением сифилиса (который благодаря семантической победе испанской дипломатии стал называться «французской» либо «неаполитанской» болезнью).