У смерти твои глаза - Дмитрий Самохин

В дверь настойчиво забарабанили. Кубинец пытался что-то мне втолковать, но я не слышал. Я отключился от мира, оставшегося за запертой дверью. Мне нужно было подумать. Оценить положение и понять, как действовать, как поступить.

Ангелина умерла. Ее убили. Кто в этом виноват? Вопрос элементарен. Ответ возникает тут же – Гоша Кочевей. Что следует сделать с человеком, отдавшим приказ на ликвидацию моей невесты? Убить, безусловно, убить. Но не тут-то было. Вкрадываются нюансы, которые стоит учитывать до вынесения приговора. Кочевей убил Ангелину, дабы я начал шевелиться и не отступил от задуманного. Да мне-то какое дело, зачем он это сделал. Смерть взывает к смерти.

В конце концов я не Гамлет, чтобы страдать от интеллигентского мыслеблудия, мне все равно, чем руководствовался Качели. Он убийца. Он должен получить сполна.

И получит.

Только сперва разобраться нужно с Мертвым и Пятиримовым. Именно они стояли во главе преступления. Они отправили Ангелину, пускай чужими руками, на смерть. Но этим вурдалаки не удовлетворились. Им весь город подавай. Сколько народу погибнет, если им даже просто удастся захватить императора. Полиция будет давить всех, кто им попадется под руки, не разбирая, кто действительно причастен, а кто мимо случайно проходил.

Могу ли я в ситуации разобраться? Способен ли помочь? Вполне. Если верить Кочевею, я единственный, кто может справиться в этой ситуации. Конечно, с поддержки того же самого Качели и его соратников: Тихорея и Каратая. Но не будет ли это предательством? Не окажусь ли я в числе отрекшихся? Вот в чем вопрос. Вот в чем дилемма. Я должен понять, какую сторону принять. Отказаться от предложения Кочевея, стало быть, пусть и пассивно, но встать на сторону Пятиримова и его группы. Принять предложение Качели и оказаться в союзе с кровным враг, ом. Поразительный расклад. Куда там Гамлету.

Как же получилось, что я вынужден встать на сторону своего врага?

Я дотянулся до коробки с сигарами и вытащил одну, но раскурить не успел. В дверь вновь забарабанили.

– Открывай. – Услышал я, хоть и не хотел ничего слышать.

Я отпил из бокала.

– К нам пришли, – вновь донеслось из-за двери.

Какой настойчивый.

– Кто? – выкрикнул я.

– Крабов.

– Что он хочет?

– Слушай, Даг. Глупо через стены кричать, давай открывай, – настойчиво требовал Гонза.

С большой неохотой я поднялся из кресла. Стоило труда оторвать задницу и доплестись до двери, чтобы увидеть гневное лицо Кубинца. Он мне напомнил статую Марса в стране, где уже лет сто пятьдесят не было войн.

– Где ты пропадал? В чем проблема? – накинулся на меня Кубинец.

Я молчал, не сводя глаз с Гонзы, решая про себя, рассказать ли ему обо всем, что я сумел вызнать, либо утаить. Решил все-таки, что это моя ответственность. Мой грех.

– Что ты, говорить разучился?!

– Решил прогуляться и посидел в кафе, – неуверенно произнес я.

– Ага. – Недоверие и ирония распирали Кубинца. – Твой запас пива безбожно гибнет. А ты вдруг удумал в кафешке посидеть, романтическим грезам предаться. Что за чушь. Может, я и поверил бы в это, если бы Химера не видела, как тебя под руки с нашего крыльца уносили. Что происходит, Даг? С чего это ты вдруг решил мне соврать?

– Кубинец-, мы с тобой знакомы уже пятнадцать лет. Я никогда тебе не врал. Ничего не утаивал. Но сейчас не лезь. Я не могу тебе сказать. Это моя тайна. Одно знай, что меня похитили. Люди Мертвого. А потом спасли. Кто спас? Кочевей. Зачем ему это надо было? Чтобы я начал сотрудничать с ним. А вот почему я такой подавленный, не спрашивай. Ответить не могу. Может, потом.

Гонза промолчал. Он опустил свой вопрос в долгий ящик.

– Там правда пришел Крабов? – спросил я.

– И очень хочет с тобой побеседовать. Прямо горит желанием. Но состояние у него такое же, как у тебя.

– Я сейчас спущусь.

Кубинец кивнул и ушел.

Я замер на пороге, успокаивая дыхание. Решение принято. Я понял, что фактически готов был к нему еще при разговоре с Гошей, но только сейчас осознал это. Мне не избежать временного союза с Кочевеем, но потом… Я буду ждать. Я буду долго выжидать, пока не нанесу удар. Я уничтожу его. Я обязан сделать это. Иначе не смогу жить дальше.

Приняв решение, я успокоился, собрался с силами, выровнял дыхание и покинул кабинет. Легко сбежав по ступенькам – ныне они не казались мне зыбучими песками, так и норовящими поглотить меня, – я вошел в гостиную, обогнул инспектора Крабова, развалившегося в красном кресле напротив моего стола, и опустился в свое кресло. Окинув взглядом присутствующих, я обнаружил, что помимо Крабова и Кубинца в кабинете находились Сфинкс и Химера, сидевшие на стульях возле двери, и поручик Ираклий Стеблин, казалось, дремавший на диване.

– Добрый день, инспектор, – поздоровался я. – Признаться честно, чертовски рад вас видеть.

– Хотел бы то же самое сказать о вас, Туровский, но не могу. Я совсем не рад вас видеть. И мечтаю не видеть вас никогда, – стал заводиться Крабов.

– Так зачем вы появились в моем доме? – добродушно удивился я.

– Потому что обязан, – огрызнулся инспектор. – Я обязан вернуть вам лицензию. И извиниться за мое… недоверие вашим словам…

Признание давалось инспектору с трудом. Он мучился. Даже покраснел, болезный, от переживаний.

– Я слушаю вас, инспектор. За что вы должны извиниться передо мной? И как это понимать, что вы возвращаете мне лицензию? С меня сняты обвинения?

– Полностью, – сказал Крабов, точно признавался в супружеской измене собственным детям. – Сегодня в участок пришел человек, в точности соответствующий вашему описанию. Он признался в совершенном убийстве.

– Но признание не есть доказательство, – возразил я.

– Он принес вещдоки, которые могли быть только у убийцы. Он описал все в мельчайших подробностях.

– Какие вещдоки? – поинтересовался я.

– Лист из бумаг профессора, залитый кровью. Клок волос девушки. Их уже определили. Предварительная экспертиза показала, что они… это волосы Ангелины. Есть еще ряд нюансов, но я не имею права раскрывать вам детали следствия. Да это и не важно. Я убежден, что это убийца. Настоящий убийца.

– Так же убеждены, как и со мной? – ехидно и горько одновременно спросил я.

– Я понимаю вашу иронию, Туровский. – Крабов чувствовал себя неловко. Он дорого бы заплатил, чтобы оказаться сейчас где-нибудь далеко отсюда. Но он вынужден был сидеть передо мной и исповедоваться. – Я слишком погрузился в свою неприязнь к вам, поэтому перестал замечать реальные факты. Теперь я понимаю, что поступил по-свински. Я обвинил человека, потерявшего любимую, в ее убийстве. Я слишком сильно жаждал вашей крови. Теперь раскаиваюсь, и что удивительно, я больше не испытываю к вам неприязни. Я честный человек, Туровский. Поэтому пришел и признался. Хотя мог этого не делать.

– Я ценю это, инспектор, – принял я извинение лисы, хотя не верил им ни на грош.

Крабов поднялся и грузно направился к выходу.

– Может, заключим мир, инспектор? – предложил я.

– Нет. Это уже слишком, – пробурчал он и ушел, погруженный в себя настолько, что позабыл у нас на диване спящего Ираклия Стеблина.

За Крабовым последовала Химера.

Стоило инспектору удалиться, Стеблин раскрыл глаза, потянулся и пересел в красное кресло, которое ранее занимал его начальник.

Он, не говоря ни слова, забрался в карман форменного кителя и, достав из него конверт, положил его передо мной на стол.

– Что это? – спросил я.

– Думаю, тебе это покажется интересным.

Я раскрыл конверт и достал из него фотографию, сделанную явно в полиции. На фотографии был запечатлен мужчина. Тот самый, с которым я столкнулся в лифте, после чего получил удар по голове. Я перевернул фотографию. На ней значилось имя – Артемий Варшавский (Том Варшава). Помимо фотографии в конверте находился сложенный вчетверо лист бумаги формата А4, испещренный машинописным текстом.

– Вам известен этот человек? – спросил я.

– Да. Уже давно. Вор-рецидивист. На «мокруху» он не пойдет. Не знаю, что толкнуло его. Но то, что убил он, сомнений нет. Все факты налицо. Мы за ним уже давно охотились, только никак не удавалось схватить. Это еще одна причина, почему Крабов нервничает.

– Спасибо, Стеблин. Я тебе признателен. Я оставлю это у себя.

– Конечно, Туровский, для этого и принес. Ладно, я пойду.

Я не видел, как Стеблин ушел. И не интересовался этим обстоятельством. Я развернул лист бумаги и углубился в чтение.

Глава 20

Артемий Варшавский, он же Том Варшава, родился в 1964 году в Санкт-Петрополисе, в семье учителя физкультуры Степана Варшавского и театрального критика Елены Рубиновой-Варшавской. Семья Варшавских колебалась между бедностью и нищетой. Мальчик рос подвижным, послушным. В школе успевал. Даже в восьмом классе добился императорской грамоты за достижения в области правоведения. Он написал вось-мистраничный реферат на тему: «Свобода и монархия». В одно из посещений Санкт-Петрополиса Его августейшим величеством губернатор города передал Артемию Варшавскому приглашение на аудиенцию с императором всея Руси Николаем III. Родители Артема были непередаваемо счастливы. Об этом спустя долгие годы вспоминали родственники и знакомые Варшавы. Встреча императора и мальчика не состоялась. Артемий в сопровождении родителей прибыл к назначенному времени в Зимний дворец. Доставили семью Варшавских на лимузине, присланном губернатором. У дворца их встретила охрана, которая и препроводила их в зал ожидания, где помимо Варшавских своей очереди дожидалось человек двести. Мальчик радовался и с нескрываемым восхищением ждал встречи с императором. Церемониймейстер оповестил Варшавских, что император примет Артемия через пятнадцать минут. Но прошло пятнадцать… сорок… час, два, а никто не приходил. По одному впускали ожидающих, но очередь все не доходила до семьи мальчика. Радость медленно таяла, как прошлогодний снег в испорченном холодильнике, и вскоре осталась одна тоска. Родители мальчика уже не скрывали собственной подавленности. Взгляд терялся, блуждал по стенам, переставал быть осмысленным. Спустя восемь часов бесплодных ожиданий, когда в зале осталось человек восемьдесят, из резных, украшенных золотом дверей появился церемониймейстер. Он торжественно замер в приоткрытых дверях и тихо объявил: «Император устал. Всех, кого он не принял сегодня, завтра к тому же часу. Большое спасибо за внимание. До свидания». На следующий день аудиенция все-таки состоялась. Семья Варшавских приехала к двенадцати дня, а император уделил им внимание в пять вечера. Устало выслушал вялые хвалебные речи Степана Варшавского, потрепал Артемия по голове и проследовал в закрытые для посетителей покои. На всю жизнь у Артемия остался немой вопрос: «И все?»