Старшая сестра - Любовь Воронкова

– А я нахожу, что это возмутительно! – говорила Антонина Андроновна. – Я берегу девочку, чтобы никакой работы, никакой заботы, не позволяю ей носового платка выстирать! Да-да, и незачем ей это делать, у нас есть Ирина, мы ей за это деньги платим… Естественно. А тебе непременно нужно, чтобы Тамара шла к каким-то Стрешневым что-то мыть, что-то убирать!

– Ничего позорного не вижу, – холодно отвечал отец. – Моя мать сама мыла полы, обшивала и обстирывала всех своих детей, а у неё нас было пятеро. И ничего не внушала людям, кроме уважения.

– Что ты всё говоришь мне о своей матери! Вот ещё! У твоей матери отец не был главным инженером. Какое сравнение!

– Ох, не кричи так!

Отец резко отодвинул тарелку, и что-то со звоном полетело на пол.

– Как это – не кричи? – прибавила голосу Антонина Андроновна. – Я и так всё одна. Весь дом на моих плечах, а ты даже и посоветовать ничего не хочешь.

– Я тебе уже сказал, что девчонка могла бы пойти и помочь подруге в такой день, как сегодня. Ведь там матери нет! Доходит это до тебя или не доходит? А ты боишься, как бы она ручки не запачкала…

– Если твоя мамаша мыла полы, то, значит, не надо нашей дочери создавать хорошую жизнь?

– Ах, создавай, создавай, пожалуйста! Делай из неё парикмахерскую куклу без души и сердца!.. Такую же, как ты сама!

– Ну вот, ну вот! – Антонина Андроновна заплакала. – Если я люблю культуру… если ты сам отсталый… грубый…

Отец стремительно вышел из столовой и захлопнул за собой дверь кабинета.

Тамара неподвижно стояла у вешалки, наполовину расстегнув шубку. Праздничное настроение – ёлки, подарки, Новый год – сразу исчезло. Она медленно разделась и подошла к большому зеркалу. «Парикмахерская кукла»… Почему «парикмахерская кукла»? Она уже не носит клетчатого банта на голове, а форменное платье у неё такое же, как у всех девочек, только получше сшито. Почему же «парикмахерская кукла»? Может, потому, что её рыжеватые кудри копной стоят на голове? Но ведь она их приглаживает и примачивает, когда идёт в школу: ей уже не раз доставалось за эти завитки от учительницы. Так почему же «парикмахерская кукла»?

И вдруг она догадалась: «…без души и сердца!»

А-а, значит, вот почему! Но разве отец знает, почему Тамара не пошла к Зине сегодня? Разве он знает, как Зина ответила ей однажды: «Ты ко мне? А меня нет дома!»?

Горькие, противоречивые чувства кипели в сердце Тамары. Каждый раз, когда отец и мать ссорились, Тамаре казалось, что в квартиру входила тоска, наполняла все комнаты, придавая каждой вещи мрачное выражение. Так и сегодня: всё сделалось скучным и тёмным. Даже огромная ёлка, протянувшая во все стороны тяжёлые от игрушек лапы, словно скучала и томилась в углу её спальни.

Как быть Тамаре? На чью сторону стать, за кого заступаться? А ссорятся они чаще всего именно из-за неё. Как-то отец послал Тамару за хлебом (Ирина была в отпуску), но мать не пустила её и пошла за хлебом сама. Отец тогда так рассердился, что уехал без обеда. Так же рассердился он из-за дорогого шёлкового платья, которое мать сделала ей к Первому мая. Он сказал, что девчонкам, которые ещё не знают, как зарабатывать на хлеб, незачем носить дорогие платья. Ну, мать, конечно, тоже не молчала – она так кричала на отца, что он сразу убежал из дому. Они кричали и бранились, не выбирая выражений, а Тамара так и не знала: кто же из них прав? И как ей жить на свете: так, как велит мама, или как живёт отец? Её избалованным рукам нравилось безделье, шёлковые платья ей тоже нравились… Но Тамара уже начинала понимать, что отец презирает мать за её праздную жизнь, за её самомнение, за эгоизм, за то, что от неё на земле «ни пользы, ни радости людям»… Ведь она не раз слышала всё это, при ней не стеснялись высказываться. Раньше, когда Тамара была поменьше, всё было просто: мать балует её – значит, мать и права. А на отца вообще нечего обращать внимание: он отсталый, некультурный, и считаться с ним не стоит. Даже Ирина и та с ним не считается!

Но теперь, особенно после того, как Тамара увидела своего отца на заводе и почувствовала, каким уважением и симпатией он там окружён и что как раз с ним-то очень считаются, тревожные и трудные мысли стали одолевать Тамару. Так ли уж права её мать? И такой ли уж отсталый и некультурный у неё отец? И почему директор сколько раз приглашал к себе отца на совет, а потом увозил его домой и там принимал как гостя, а мать в это время сидела дома? Тамара слышала, как она горько пеняла отцу за это. И почему Екатерина Егоровна так любила Зинину мать, а прийти к Тамариной матери отказалась? И почему теперь – Тамара чувствует это – подруги всё дальше дальше отходят от неё самой?

Тамара сумерничала в своей комнате и думала. Алые отблески дня, горевшие в бусах и цветных ёлочных шарах, тускнели и гасли один за другим. Слышно было, как ходит за стеной мать, как Ирина убирает со стола, гремя посудой… Только в кабинете отца стояла тишина. Вдруг мать, шурша жёстким шёлком, вошла в комнату и включила свет.

– Ты здесь? – удивилась она, увидев Тамару. – Ты не обедала?

– Нет.

– А почему же? Какие странные фантазии! Может, потому, что у твоего отца мамаша нередко без обеда оставалась?

Тамара понимала, что это говорится для отца, и молчала.

– Иди обедай сейчас же! – приказала мать. – Что это за фокусы? Сидит одна и думает о чём-то, будто какой-нибудь Стократ.

Лукавое лицо Ирины, проходившей мимо с посудой, появилось в двери:

– Как, Антонина Андроновна? Как его звали?

– Кого? – гордо спросила Антонина Андроновна, чувствуя, что у неё краснеют уши.

– Ну, вот того, кто сидел и думал?.. Стократ? Может, Сократ?

– Делай своё дело и не лезь, где тебя не спрашивают!

Ирина тотчас скрылась, но Тамара уловила насмешливую улыбку, скользнувшую по её круглому лицу.

– Ступай обедай! – приказала Антонина Андроновна дочери. – Скоро собираться надо – Новый год встречать. Только я и заботься обо всех! Всё я да я. А больше никому и дела нет! Стократ, Сократ – подумаешь, разница!

На улице стемнело. Тамара пообедала и уселась с книгой в уголок дивана. Но ей не читалось. Шум улицы и блеск праздничных огней не проникал в её окна, плотно закрытые шторами. Вечер, от которого она ожидала столько радостей, тянулся медленно и как-то бесцельно и никаких радостей не приносил.

Между тем её мать готовилась к банкету. Новое ярко-фиолетовое платье лежало на кресле, широко раскинув модные рукава. Антонина Андроновна причёсывалась перед зеркалом.

– Тамара, что же ты сидишь? – укладывая крутые локоны, спросила она. – Ты бы хоть платье примерила. А вдруг что не так? Тогда в последнюю минуту и начнётся горячка!

– В последнюю минуту я лягу спать, – ответила Тамара.

Антонина Андроновна чуть не выронила щипцы из рук:

– Что такое? Ляжешь спать?

– Да.

– А что же к Шурочке?..

– Она меня не звала.

– Вон как! – Антонина Андроновна начала яростно накручивать на щипцы прядь волос. – Знаться не хотят! А кого же они позвали, интересно?

– Никого. Они сами к Стрешневым пошли.

– Чудно! – Антонина Андроновна усмехнулась и пожала плечами. – Подходящее общество для директорской семьи! Ну так поедем, как и собирались, к Лидии Константиновне. Я тебя взяла бы на банкет, но это неудобно, неприлично!

– Я не поеду к Лидии Константиновне.

– Как? Но не сидеть же мне с тобой дома?

– Я буду сидеть одна. А ты не сиди.

– Опять фокусы! – закричала Антонина Андроновна.

Тамара заткнула уши.

Мелодично прозвенел телефон. Антонина Андроновна поспешно взяла трубку, но звали не её, а Николая Сергеевича. Она остановилась у двери и стала слушать. Тамара видела, что мать стоит и слушает, и тотчас представила, как она сама не раз подслушивала у двери. Тамара отвернулась.

– Сейчас приехать? – говорил кому-то отец. – А вы тоже у Стрешневых?.. Хорошо. А как же банкет, Владимир Никитич?.. Успеем? Хорошо, Владимир Никитич. А Стрешнева нельзя с собой утащить?.. Хочет побыть с детьми?.. Да, да. Он прав. Хорошо, еду.

– Это куда такое, разрешите спросить? – вскинулась Антонина Андроновна.

– К Стрешневу. А ты бери машину и поезжай на банкет…

– Одна? При живом муже?

– Пригласи Петушковых. Я потом приеду.

Отец оделся и ушёл. Мать, разгневанная, скрылась в спальне.

Тамара сидела в уголке дивана и прислушивалась, что делает мать. Вдруг она сейчас выйдет из спальни в своём домашнем халате, с косой, заплетённой на ночь, и скажет:

«Стрешнев хочет побыть с детьми сегодня. Знаешь, я тоже решила сегодня побыть со своей дочкой».

«Да, да, мамочка! – закричит тогда Тамара, вскочит с дивана и закружится по комнате. – Как я рада, что мы с тобой будем встречать Новый год! Мы накроем стол, поставим всё, что у нас есть, зажжём ёлку. Потом мы с тобой споём песенку, которую ты пела мне, когда я была совсем маленькая. Помнишь? Я ложилась спать, а ты около меня пела, и я засыпала… Такая хорошая песенка! Отец ушёл. Он сказал, что Стрешнев сегодня хочет побыть с детьми. А у нашего отца, значит, нет никого! Ну и ладно. А мы с тобой встретим Новый год, мамочка! Ты со мной не соскучишься, вот увидишь!»