Банкетный зал (сборник) - Виктория Токарева

Директор смотрел на Алену без раздражения, как лев на кошку. Может быть, почувствовал их родственность, ведь в конце концов – лев тоже кошка.

– Ну, я пойду, – предупредила Алена и действительно пошла, отодвигая от деловых людей свой праздничный облик.

Перед тем как скрыться за дверью, обернулась и тщательно попрощалась с секретаршей.

…Телефона у Николаева не было. Он жил в новом районе, и телефон здесь планировали на 1979 год.

Дверь отворила мамаша Николаева. Это была кокетливая старуха. Вечная женщина. Алена про себя называла ее «жабка» – уменьшительно от слова «жаба». Жаба – грубо. А жабка – как раз.

Николаев был связан со своей мамой таким образом, будто ему при рождении забыли обрезать пуповину, и у них до сих пор общее кровообращение. Николаеву шел тридцать второй год, но он был пристегнут к жабкиной юбке большой английской булавкой.

Таких мальчишек в своем отрочестве Алена дразнила «мамсик». У них во дворе жил такой. У него, наверное, было какое-то имя, но его никто не знал. Все звали его «мамсик».

Иногда Николаев устраивал бунт и исчезал. Жабка не волновалась. Она знала: ее бре-ке-кекс вернется в болото, она накормит его червями и личинками и сама приведет ему дюймовочку. Так оно и бывало!

Однажды жабка сказала Алене: «У меня в вашем возрасте уже было двое детей». Алена ее поняла. Она хотела сказать: «Выходите замуж, обзаводитесь семьей, а не теряйте времени возле моего сына. Все равно у вас с ним ничего не получится».

Алена и жабка не нравились друг другу. Без причин. Просто не совпадали электрические поля. А может быть, была причина: Николаев. У них был один объект любви, и каждой хотелось владеть им безраздельно.

– Здравствуйте, – поздоровалась Алена.

– Добрый день, – отозвалась жабка, несколько удивившись появлению Алены и ее боевому оперению.

– А Саша дома? – спросила Алена.

– Саша на работе, – ответила жабка очень вежливо и даже как бы сострадая, что Алена до сих пор не обзавелась семьей, а бесперспективно бегает за ее сыном.

– Его на работе нет. Я только что оттуда.

– Не знаю. Во всяком случае, мне он сказал, что он ушел на работу.

Алене захотелось сказать: «Жаба». Но она справилась с желанием и сказала:

– До свидания.

Алена спустилась пешком до первого этажа. Вышла на улицу.

Двор перед домом был засажен зеленью. Высокая костистая старуха широко шагала, как послушник, тащила за собой шланг.

Алена остановилась в раздумье. Николаев пошел на работу и не пришел на работу. Значит, что-то случилось. Может быть, он попал под машину?

Она подняла голову, разыскивая глазами окна Николаева.

Жабка маячила в окне, и даже отсюда были видны ее остановившиеся встревоженные глаза. Видимо, ход ее мыслей был тот же, что и у Алены. Определенные ситуации рождают определенный штамп мышления.

– Вера Петровна! – позвала Алена.

Жабка тут же высунулась в окно.

– А вы не знаете, где бюро несчастных случаев?

Жабка тут же исчезла, может быть, рухнула в обморок.

Алена подождала немножко, потом пошла, в раздумье, к автобусной остановке.

Если Николаев попал под машину, то его скорее всего отвезли в Склифосовского. Можно выпросить халат и войти к нему в палату. Войти и осторожно лечь возле него на кровать. Николаев будет лежать в ее флюидах, как в теплой ванне, и ему не будет больно. И не будет страшно. Она подвинет губы к его уху, тихо спросит:

– Ты меня слышишь?

Он сомкнет и разомкнет ресницы, как бы кивнет ресницами.

– Я устала, – прошепчет Алена. – Мне надоело. Я больше ничего не хочу.

Он опустит ресницы на щеки. От угла глаза к уху двинется некрупная, непрозрачная слеза.

Николаев пошел на работу и не пришел на работу. Может быть, с ним действительно что-то случилось. А может быть, и другое. Вернее, Другая.

Алена остановилась, парализованная догадкой. Она вспомнила, как однажды, в начале их любви, Николаев не пошел на работу. Алена была тогда для него важнее всех тайн Земли. Он не боялся бесчестья, которое падет на голову прогульщика, не побоялся бы любого возмездия. Он тогда не пошел на работу, и они отправились в кино. Из кино в кафе. Потом бродили по улицам, сцепив руки.

То же самое и сегодня. Те же поступки. Те же слова. А в сущности, почему он должен придумывать какие-то новые слова и совершать другие поступки. Меняется объект любви, а человек остается тем же. И так же выражает свои чувства.

Он и Другая сидят сейчас в кино, в том же самом кинотеатре, локоть к локтю. Плечо к плечу. Он смотрит на экран. Она – на него. Он оборачивается и чуть кивает в сторону экрана, дескать: туда смотри. Но она смотрит на него. И он тоже смотрит на нее, и в темноте мерцают его глаза.

Кто знает: о чем человек думает в последние секунды своей жизни? Этого еще никто не рассказал. Но вполне может быть, что в последние секунды Алена увидит его мерцающие в полумраке сильные глаза. Лучше бы он действительно попал под машину и был сейчас по ту сторону времени, чем здесь. С Другой.

…Они посмотрели кино и зашли в кафе. Он жует с сомкнутыми губами, и не отрываясь смотрит на Другую, и не понимает, как он был влюблен в кого-то, кроме нее. Она красивее Алены, моложе, элегантнее и нравится жабке. Николаев развлекает ее по знакомой программе: сначала детство, в котором он не мамсик, а полуголодный шантрапа. Потом Институт физики Земли, в котором он не показушник, а вольнодумец и борец. Директор пытается понять его, но Николаев не умещается в рамки чужого понимания. Его никто, никто не может понять… Другая проводит тонкой ладошкой по его щеке и говорит: «Я тебя понимаю. Ты лучше всех. Ты – единственный». Николаев снимает ее ладошку со щеки и целует каждый палец. А она склоняет лицо и целует его руки – тоже каждый палец… Она, конечно же, знает об Алене и называет ее «твоя певичка». Он смущенно молчит, как бы извиняясь за прошлое и зачеркивая его своим молчанием.

– Ваш билет, – проговорили сверху над ухом Алены.

Алена очнулась. Над ней стояли две женщины, а сама она сидела в автобусе. Алена не помнила, как она оказалась в автобусе, и не понимала, что от нее хотят незнакомые женщины. Она подняла на них глаза, полные горя. Потом встала со своего места и пошла, ни на кого не глядя.

Женщины, оробев, посторонились и пропустили Алену.

– Нахалка, – сказал кто-то за спиной.

– Молодая, а бессовестная.

Алена вышла на остановке, которая называлась «Фестивальная улица». Что это за улица? Как она сюда заехала? Должно быть, села не в ту сторону. Или не на тот автобус. А скорее всего то и другое.

Возле фонарного столба лежала убитая дворняга. Ее, наверное, сбила машина и кто-то оттащил в сторону. К столбу. Собака была большая, белая и грязная. Алена увидела собаку, как макет своей будущей жизни.

Те двое сидели в кафе. В тепле. Ели и пили. Они – там. А она – тут, на другом конце города. Отверженная, голодная, к тому же еще нахалка и бессовестная в общественном мнении.

А жизнь тем временем шла своим чередом. На смену дню плыл вечер. Облака стояли величественные и равнодушные ко всему, что делалось на Земле. Что такое одна судьба в общем вареве мироздания? Уцелевшие собаки бежали трусцой в поисках пищи и ласки.

Что делать? Как постоять за себя?

Можно выброситься при нем из окна. Будет он ее помнить. Не забудет, даже если и захочет. Она мертвая станет между ними и разлучит.

Впрочем, зачем убивать себя, если можно убить его.

Алена услышала вдруг резкий холод. Она задохнулась. Потом с нее ручьями пошла вода.

Мимо проехала поливальная машина. Шофер, высунувшись, что-то кричал. Похоже, сердился.

Машина проехала. Алена осталась стоять возле автобусной остановки. Волосы ее обвисли. Ресницы текли по лицу черными дорожками. Брюки облепили ноги. Вода натекла в туфли.

Николаев и Другая сейчас гуляют по городу и вполне могут завернуть на Фестивальную улицу. Они пройдут мимо Алены, держась за руки, спаянные радостным чувством.

Николаев узнает Алену, поздоровается: «Привет». Она ответит: «Привет». Потом он скажет: «Пока». Она ответит: «Пока».

Они пройдут мимо. Через несколько шагов та обернется, коротко и цепко обежит Алену глазами.

Это ему надоело. Это он больше ничего не хочет. А она бегает за ним по всему городу, чтобы сказать восемь слов.

Алена пережила унижение – такое сильное, будто встреча произошла на самом деле. Это унижение переплавилось каким-то образом в новое, гордое чувство, и это новое чувство не позволило ей стоять на месте.

Алена пошла по Фестивальной улице. Идти в мокрых туфлях было неудобно. Она сняла их, взяла в руку и пошла босая по теплому асфальту.

Встречные люди оборачивались и смотрели на Алену с удивлением и завистью. Им тоже хотелось снять с себя душную обувь и пойти, как в детстве, легко и полетно. Но все они были не свободны в силу разных причин. Каждый от чего-то зависел.

* * *

Лифт в доме не работал. Он не работал именно потому, что в Алене закончились последние силы. Если бы она хорошо себя чувствовала, то лифт, конечно же, был бы в полной исправности. Алена уже давно заметила подобные совпадения в своей жизни и даже вывела из них закон, который назвала «закон подлости».