Полная тьма, ни одной звезды - Стивен Кинг

Когда я обернулся, Генри стоял рядом со мной, выглядя бледным и разъяренным.

— Они не могут отослать ее вот так.

Стало быть, он подслушал. Не могу сказать, что был удивлен.

— Могут и отошлют, — сказал я. — И если ты попробуешь выкинуть что-нибудь глупое и своевольное, то только ухудшишь ситуацию.

— Мы можем убежать. Нас не поймают. Если нам сошло с рук… то, что мы сделали… то, полагаю, что мне может сойти с рук побег в Колорадо с моей девушкой.

— Ты не можешь, — сказал я, — потому что у тебя не будет денег. Деньги решают все, сказал он. Ну, а я вот что говорю: деньги не испортят все. Я знаю это, и Шеннон тоже. У нее есть ребенок, не для того чтобы потерять сейчас…

— Нет, если они заставят ее отдать его!

— Этого не изменить, у женщины особое отношение, когда у нее малыш в животе. Малыш делает их расчетливыми, мужчинам этого не понять. Я не потерял уважения к тебе или к ней только, от того что она собирается завести ребенка — вы двое не первые, и не последние, даже если мистеру Зазнайке пришла в голову такая идея, она просто собирается использовать то, что между ее ног в туалете. Но если ты попросишь, чтобы беременная девочка на пятом месяце убежала с тобой… и она согласится… я потеряю уважение к вам обоим.

— Что ты знаешь? — спросил он с бесконечным презрением. — Ты не мог даже перерезать горло, не устроив беспорядок из этого.

Я молчал. Он увидел это, и ушел.

Он отправился в школу на следующий день без возражений, даже при том, что его милой больше не было там. Вероятно потому, что я позволил ему взять грузовик. Парень использует любой предлог, чтобы проехаться на грузовике пока вождение в новинку. Но конечно новизна быстро проходит. Все утрачивает новизну, и обычно это не занимает много времени. Под ней чаще всего оказывается серость и потрепанность. Как прячущаяся крыса.

Как только он ушел, я пошел на кухню. Высыпал сахар, муку, и соль из их оловянных коробок и просеял их. Ничего. Я вошел в спальню и обыскал ее одежду. Ничего. Я посмотрел в ее обуви и ничего. Но каждый раз, когда я ничего не находил, я становился увереннее, в том что было что-то.

У меня была работа в саду, но вместо того, чтобы заняться ею, я пошел обратно к коровнику туда, где был старый колодец. Теперь на нем росли сорняки: просо и золотарник. Элфис была там, и Арлетт тоже. Арлетт с лицом, вскинутым в сторону. Арлетт с усмешкой клоуна. Арлетт в сетке для волос.

— Где они, упрямая ты сука? — Спросил я ее. — Где ты спрятала их?

Я попытался очистить разум, как советовал мне делать отец, когда я положил не на место инструмент или одну из моих немногих драгоценных книг. Вскоре я вернулся в дом, снова в спальню, снова к шкафу. На верхней полке были две шляпных коробки. В первой я нашел только шляпу — белую, которую она носила в церковь (когда она решалась сама пойти, что случалось раз в месяц). Шляпа в другой коробке была красной, и я никогда не видел, чтобы она носила ее. Мне она показалась шляпой шлюхи. Подвернутые атласом с внутренней стороны, свернутые в крошечные квадратики, не больше чем таблетки, были две двадцати долларовые купюры. Я говорю вам сейчас, сидя здесь в этом дешевом номере отеля и слушая крыс шмыгающих и носящихся в стенах (да, мои старые друзья здесь), что эти две двадцати долларовые купюры были печатью на моем проклятии.

Поскольку их было недостаточно. Вы понимаете это, так ведь? Конечно, понимаете. Не нужно быть экспертом в триггерономии, чтобы знать, что нужно добавить 35 к 40, чтобы получить 75. Не слишком то и много, не так ли? Но в те дни ты мог два месяца покупать хорошие продукты на тридцать пять долларов, или прикупить хороший инвентарь в кузнице Лapca Олсена. Ты мог купить билет на поезд до Сакраменто… и порой мне жаль, что я так не сделал.

35.

И порой когда я лежу ночью в кровати, я фактически могу видеть это число. Оно вспыхивает красным, как предупреждение не пересекать дорогу, когда прибывает поезд. В любом случае я попытался пересечь, и поезд переехал меня. Если у каждого из нас есть внутри Заговорщик, то у каждого из нас также есть Сумасшедший. И теми ночами, когда я не мог спать, потому что вспыхивающее число не позволяло мне заснуть, мой Сумасшедший говорил, что это был заговор: что Коттери, Штоппенхаузер, и мошенники из «Фаррингтон» были в этом вместе. Конечно, я знаю лучше (по крайней мере, в дневное время). У Коттери и мистера Адвоката Лестера, вероятно, был позднее разговор со Штоппенхаузером — после того, как я сделал то, что сделал — но он был, конечно, вначале невинный; Штоппенхаузер фактически пытался выручить меня… и естественно сделать небольшой бизнес для «Хоум Бэнк энд Траст». Но когда Харлан или Лестер — или оба — увидели возможность, они воспользовались ей. Заговорщик выбыл из заговора: как вам это нравится? Но тогда меня это почти не волновало, потому что к тому времени я потерял своего сына, но знаете, кого я действительно обвиняю?

Арлетт.

Да.

Поскольку это она, оставила те две купюры в своей красной шлюшьей шляпке, чтобы я нашел. И видите, насколько чертовски умна она была? Поскольку это не сорок долларов прикончили меня; это были деньги между ними и теми что Коттери потребовал для репетитора своей беременной дочери; которые он так хотел, чтобы она могла изучить латынь и не отстать в своей триггерономии.

35, 35, 35.

Я думал о деньгах, которые он хотел на репетитора всю оставшуюся неделю, и в выходные, также. Иногда я доставал те две купюры — я развернул их, но складки все еще остались — и изучал их. В воскресенье вечером я принял решение. Я сказал Генри, что он должен будет взять «Модэл Тн» в школу в понедельник; я должен был поехать в Хемингфорд Хоум и поговорить в банке с мистером Штоппенхаузером насчет краткосрочной ссуды. Маленькой. Всего тридцать пять долларов.

— Зачем? — Генри сидел у окна и угрюмо смотрел на темнеющее западное поле.

Я сказал ему. Я думал, что начнется очередной спор о Шеннон, и в некотором смысле, я хотел этого. Он ничего не сказал о ней за всю неделю, хотя я знал, что Шен уехала. Мерт Донован рассказал мне, когда приехал за семенами кукурузы.

— Уехала в какую-то необычную школу в Омахе, — сказал он. — Ну, больше возможностей для нее, вот, что я думаю. Если они собираются голосовать, им лучше учится. Хотя, — добавил он, подумав, — моя делает то, что я говорю ей. Ей же лучше, если она знает, что для нее хорошо.

Если я знал, что она уехала, Генри также знал, и вероятно раньше меня — школьники обожают сплетни. Но он ничего не сказал. Наверное, я пытался дать ему повод выговорить все обиды и взаимные обвинения. Это было неприятно, но в долгосрочной перспективе это могло быть полезным. Ни одной ране на лбу или в мозгу позади лба нельзя позволять гноиться. Если это произойдет, то инфекция может распространиться.