Клодиус Бомбарнак (перевод Е. Брандиса, Н. Брандис) - Жюль Верн

Вот и все воспоминания о туркестанском Риме, для полного осмотра которого нужно не меньше месяца, в моем же распоряжении было лишь несколько часов.

В половине одиннадцатого вернулся к поезду вместе с майором Нольтицем, которого встретил при посадке на узкоколейку. Вокзальные помещения завалены тюками бухарского хлопка и кипами мервской шерсти.

Все номера, включая и немецкого барона, находятся уже на платформе. В хвосте поезда конвойные продолжают добросовестно охранять вагон с телом мандарина Иен Лу. Мне кажется, что трое наших спутников наблюдают за ними с упорным любопытством; это те монголы подозрительного вида, которые сели в Душаке. Проходя мимо, заметил, что Фарускиар сделал им какой-то знак, смысла которого я не уловил. Разве он их знает?.. Вот еще один интригующий момент.

Едва поезд отошел от станции, как пассажиры направились в вагон-ресторан. Рядом с нами оказались свободные места. Этим воспользовался молодой китаец. За ним последовал и доктор Тио Кин. Пан Шао знает, что я сотрудничаю в редакции «XX века», и ему, видимо, хочется познакомиться и поговорить со мною, как и мне с ним.

Я не ошибся в своих предположениях относительно него. Это настоящий парижский бульвардье[60] в одежде китайца. Три года провел во Франции, и не только развлекался, но и набирался знаний. Единственный сын богатого пекинского коммерсанта, он путешествует под крылышком Тио Кина, который именуется доктором, но, в сущности, представляет собой законченный тип лентяя и бездельника.

С тех пор как доктор Тио Кин отыскал у букиниста на набережной Сены книжечку благородного венецианца Корнаро «О воздержанной и правильной жизни, или Искусство долго жить, пребывая в добром здравии», он без конца изучает ее и старается согласовать свое существование с этими правилами. Пан Шао беспрестанно отпускает на его счет злые и меткие шутки, но Тио Кин не обращает на них никакого внимания.

Тут же за завтраком мы могли наблюдать некоторые проявления мании доктора, ибо он так же, как и его ученик, говорит на чистейшем французском языке.

— Прежде чем приняться за завтрак, не будете ли вы, доктор, так любезны и не напомните ли мне, сколько существует основных правил для определения разумной меры еды и питья?

— Семь, мой юный друг, — с полной серьезностью отвечает Тио Кин. — И первое из них — принимать ровно столько пищи, чтобы сразу после еды быть способным приступить к умственным занятиям.

— А второе?..

— Второе — употреблять лишь такое количество питья, чтобы потом не чувствовать ни вялости, ни тяжести в желудке, ни малейшего телесного утомления. Третье…

— Если вы не возражаете, доктор, то на этом мы сегодня остановимся, — прерывает его Пан Шао. — Вот, кстати, пилав, который кажется мне очень хорошо приготовленным и…

— Берегитесь, мой дорогой ученик! Это кушанье — род пудинга и рубленой баранины, смешанной с жиром и пряностями…

Я боюсь, как бы это не обременило…

— Поэтому, доктор, советую вам не есть его. А уж я последую примеру этих господ.

Пан Шао так и поступает и — не зря, так как пилав поистине восхитителен. Доктору же ничего не остается, как довольствоваться самыми легкими блюдами.

По словам майора Нольтица, этот же пилав, приготовленный особым способом на сильном огне и называемый «зенбузи», еще вкуснее. Да и может ли быть иначе, если это слово означает «дамские поцелуи»?

Поскольку господин Катерна выражает сожаление, что этого блюда нет в меню, осмеливаюсь заметить:

— Не кажется ли вам, что зенбузи можно найти не только в Центральной Азии?

А Пан Шао, смеясь, добавляет:

— Лучше всего его готовят в Париже.

Я смотрю на молодого китайца. Он с такой силой двигает челюстями, что это вызывает замечание доктора, предостерегающего его от «неумеренной траты основной влаги, содержащейся в организме».

Завтрак прошел очень весело. Разговор коснулся успешной деятельности русских в Средней Азии, которым удалось создать не только Закаспийскую железную дорогу. С 1888 года они начали производить изыскательные работы по прокладке Транссибирской магистрали. Теперь она уже строится. Вслед за первой линией, соединяющей Ишим, Омск, Томск, Красноярск, Нижнеудинск и Иркутск, должны построить вторую, более южную, через Оренбург, Акмолинск, Минусинск, Абагатуй и Владивосток. Когда весь путь длиною в шесть тысяч километров будет проложен, Петербург окажется в шести днях езды от Японского моря. И эта Транссибирская дорога, которая своей протяженностью превзойдет Трансконтинентальную в Соединенных Штатах, обойдется в семьсот пятьдесят миллионов рублей.

Этот разговор об успехах русских вряд ли понравился сэру Фрэнсису Травельяну: его длинное лицо порозовело, но он не проронил ни слова и даже не поднял глаз от тарелки.

— Эх, друзья мои, а представляете, что увидят наши внуки, когда Великий Трансазиатский путь соединится с Великим Трансафриканским?

— Но как же Азия может соединиться с Африкой железнодорожным путем, господин Бомбарнак? — интересуется майор Нольтиц.

— А очень просто: через Россию, Турцию, Италию, Францию и Испанию. Пассажиры смогут проехать без пересадки от Пекина до мыса Доброй Надежды.

— А как же Гибралтарский пролив? — спрашивает Пан Шао.

При этом упоминании сэр Фрэнсис Травельян настораживается. Как только речь заходит о Гибралтаре, так и кажется, что все Соединенное Королевство приводится в движение единым средиземноморским патриотическим порывом.

— А как же Гибралтар, господин Бомбарнак? — повторяет майор.

— Путь пройдет под ним. Что может быть проще — туннель в каких-нибудь пятнадцать — двадцать километров! Тут не будет английского парламента, который возражает против прорытия туннеля между Кале и Дувром. В один прекрасный день оправдаются слова поэта: «Omnia jam fieri quae posse negabam»[61].

— He подлежит сомнению, — продолжает Пан Шао, — что китайский император был прав, когда предпочел протянуть руку русским, а не англичанам. Вместо того чтобы настаивать на проведении стратегической железной дороги в Маньчжурии, он предпочел соединиться с Транскаспийской магистралью через Китай и китайский Туркестан.

— И поступил очень мудро, — добавляет майор. — Союз с англичанами позволил бы только связать Индию с Европой, тогда как сотрудничество с русскими дало возможность соединить с Европой весь Азиатский континент.

Смотрю на сэра Фрэнсиса Травельяна. На скулах у него появились красные пятна, но он старается не выдавать своих чувств. Интересно, не заставят ли его эти нападки выйти из терпения? Если бы пришлось держать пари, я был бы крайне затруднен.