Этюды Черни - Анна Берсенева

Саша слушала открыв рот – буквально. Ей казалось, что она стоит под огромным звездным куполом, и звезды загадочно подмигивают ей, и гудит вокруг нее пространство, летает над нею и сквозь нее какой-то неведомый дух, а внутри у нее – точно такое же пространство, и в нем, подобно звездам, подмигивают какие-то загадочные точки, происходит особенная, стройная, неведомая ей и не зависящая от нее игра…

– А делать надо то, что подсказывает совесть, – неожиданно сказал дед. – Все остальные подсказки можно трактовать как угодно, а приказы совести надо просто выполнять. Вот если бы твой возлюбленный – бывший возлюбленный, – уточнил он, – был бы декабристом и его сослали бы во глубину сибирских руд, то я с уверенностью сказал бы: поезжай за ним. Вот в этом случае от тебя требовалось бы решение. А когда дурь девичья в голове гуляет… Можно поехать. Можно не поехать. По большому счету это не имеет никакого значения.

– Ага, не имеет! – возмутилась Саша. – От этого вся моя жизнь зависит!

– Жизнь зависит не от этого, – пожал плечами дед. И прежде чем Саша успела спросить, от чего же зависит жизнь, нетерпеливо сказал: – Все, душа моя. Наша содержательная беседа окончена. Мне надоело резонерствовать. Дальше разбирайся сама. А мне хотя бы в этих нотах разобраться.

И он погрузился в свои ноты. А Саше ничего не оставалось, как выйти из кабинета, чтобы попытаться самостоятельно понять, правильно или неправильно поступать так, как диктует сердечный порыв, или гормональная игра, или что-то еще, чего она не знает и, может быть, никогда не узнает. А попробуй-ка разберись в том, чего не знаешь!

Она и не разобралась, вероятно.

Саша спустилась по откосу, по скользкой осенней траве, и остановилась у самой воды пруда.

Что произошло в ее организме сейчас, что всколыхнулось, какая началась игра? И почему все это вышло так жестоко и, главное, для чего, для чего?..

Никакой великой причины, следствием которой являлись бы изменения, произошедшие с ее связками, она определить не могла.

Подсказок совести ожидать не приходилось тоже. Не считать же расставание с Оливером предательством декабриста! Не слишком-то их обоих расстроило это расставание, оба они понимали его естественность. Да и уехал он отнюдь не во глубину сибирских руд, а в родной туманный Альбион, где у него был назначен очередной концерт из расписанных на пять лет вперед… Господи, да при чем тут вообще Оливер!

Саша потрясла головой, прогоняя глупые мысли. И, словно бы от резкого движения, в голову ей сразу пришла мысль разумная.

«А может быть, это произошло ради Филиппа, – подумала она. – Не зря же он так неожиданно появился в моей жизни. Если бы с голосом ничего не случилось, я прошла бы мимо него. Да я просто уехала бы в Кельн, потом в Братиславу, потом в Милан, потом в Вену вернулась бы. И думать бы о нем забыла. А теперь…»

Что будет теперь, она не знала. Но мысль о Филиппе согрела ее изнутри так, как прежде согревали только звуки, которые в ней рождались. И ужас, охвативший ее, когда она узнала о состоянии своих связок, не то чтобы исчез, но как будто отступил. Самую чуточку отступил, на один шажочек. Но Саше сейчас и это показалось милосердным подарком.

Глава 11

Больше всего она боялась выдать себя.

Весь опыт Сашиных отношений с мужчинами свидетельствовал: показывать, что они тебе нужны, нельзя ни в коем случае. Иначе они тут же вообразят, что ты принадлежишь им со всеми потрохами, никуда от них не денешься, и тут же им станет с тобой скучно, и ты им надоешь. Мужчины бывают разные, умные и не очень – совсем уж глупых она в свою жизнь не допускала, – талантливые и просто самоуверенные, молодые и постарше. Но эта черта у всех у них одинакова.

Саша никогда не звонила Филиппу сама. Впрочем, он звонил ей так часто, что в этом и не было необходимости. Как только она просыпалась утром и включала телефон, то сразу же обнаруживала его звонки. И весь последующий день, который с неизбежностью должен был бы тянуться у нее теперь тягуче, бессмысленно, бездельно, сразу же приобретал стройную структуру, становился осмысленным, проникался множеством маленьких целей, за которыми маячила главная цель: встреча, разговоры, общий вечер, поцелуи, постель… Любовь.

За осмысленность, которую он вносил в ее жизнь, Саша была ему благодарна. Но благодарности своей она не высказывала и даже не выказывала. Да Филипп и не требовал от нее благодарности – сам был благодарен ей за воодушевление, которое она вызвала в нем. И он-то как раз своего воодушевления не скрывал.

– При мысли, что ты есть и вечером я тебя увижу, весь день чувствую себя шариком, который надули гелием, – говорил он.

Иногда Саша оставалась у него, иногда он приезжал к ней на ночь, однажды они уехали в спортивный комплекс в Подмосковье и до темноты катались на лыжах, и в темноте еще катались, потому что склон был ярко освещен, а потом полночи сидели на веранде своего номера, пили вино, болтали, смеялись, а потом такая была любовь, что заснули только на рассвете, который зимой бывает вовсе не рано…

Саша правильно догадалась: Филипп оказался не только замечательным любовником, но и таким же собеседником. Он мыслил глубоко и свободно, как может мыслить только человек, сумевший реализоваться полностью и не обремененный поэтому злобными комплексами неудачника. И если он говорил, что ему что-то не удалось, то ни в словах его, ни в интонациях, которые правдивее слов, не было ни тени досады.

– Я не сделал ничего великого в высоких технологиях, – сказал он. – Потому что не сумел связать их с великой задачей.

– Это с какой, например? – удивилась Саша.

Разговор происходил как раз в ночь после катания на лыжах. Мороз был не жгучий, сидеть на веранде благодаря меховым мешкам, в которые они закутались, было так же приятно, как летом. А веранда напоминала палубу корабля, плывущего прямо в лес, под заснеженные сосны.