Боратынский - Валерий Михайлов

В поэме «Пиры», написанной годом позже, воспета бесшабашная разгульная молодость, которой каждый из них заплатил добрую дань.

Узы сердца и песенного дара скрепили союз поэтов — так назвал Вильгельм Кюхельбекер поэтическое братство, куда вошли кроме него Пушкин, Дельвиг и Боратынский.

Всем четверым — по двадцать лет или около того: духом вольны, блестяще даровиты, умны, образованны — и каждый на взлёте своей судьбы. И все при этом — разные, каждый самобытен по стихам, образу мыслей, характеру..

Так! Не умрёт и наш союз,Свободный, радостный и гордый,И в счастье, и в ненастье твёрдый,Союз любимцев вечных Муз! —

писал восторженный Кюхля в 1820 году в стихотворении «Поэты».

А Боратынский обратил свою поэму «Пиры» к Пушкину и Дельвигу…

Поначалу он пробовал свою лиру лишь в стихах на случай. Альбомные мадригалы, задорные эпиграммы, пока ещё неумелые:

Здесь погребён армейский капитан.Он честно жил и грешен не во многом:          Родился пьян и умер пьян,          Вот весь ответ его пред Богом.

Потом он открывает для себя послания — свободный, искромётный, прихотливый жанр, где всё непосредственно, живо, где лирика мешается с остротами, древний миф соседствует с современностью, пафос — с бытовым разговором.

Так, любезный мой Гораций,Так, хоть рад, хотя не рад,Но теперь я муз и грацийПроменял на вахтпарад;Сыну милому Венеры,Рощам Пафоса, Цитеры,Приуныв, прости сказал;Гордый лавр и мирт весёлыйКивер воина тяжёлыйНа главе моей измял.Строю нет в забытой лире,Хладно день за днём идёт,И теперь меня в мундиреГений мой не узнаёт! <…>

Далее он рисует образ друга, «любимца души» — бегло, но с удивительной верностью и свободным изяществом:

Вольный баловень забавы,Ты, которому даютГоворливые дубравыПоэтический приют,Для кого в долине злачной,Извиваясь, ключ прозрачныйВдохновительно журчит,Ты, кого зовут к свирелиСоловья живые трели,Пой, любимец аонид!В тихой, сладостной кручинеСлушать буду голос твой,Как внимают на чужбинеЯзыку страны родной.

Антон Дельвиг не заставил себя ждать с ответом и откликнулся посланием — «Евгению»:

За то ль, Евгений, я Гораций,Что пьяный, в миртовом венке,Пою вино, любовь и граций,Как он, от шума вдалеке,И что друзей люблю — старинных,А жриц Венеры — молодых. <…>

Благоуханной головоюПоникнув, Лидии младойПриятно нежить слух игрою,Воспеть беспечность и покой,И сладострастия томленье,И пламенный восторг любви,

Покинуть гордые желанья,В венок свой лавров не вплетатьИ в час весёлого мечтаньяТихонько Флакку подражатьВ науке дивной, в наслажденьи,И с ним забавы петь свои.

Дельвиг душой — словно бы в Древней Греции, и в своей воображаемой эпикурейской неге не желает знать никаких забот. На каменных мостовых северной российской столицы, ещё веющей промозглым духом попранных Петром болот, ему чудятся Парнас, светлое вино, храм Цитеры, лавровые венки. Ему дела нет до караулов, разводов, вахтпарадов. — Вольный баловень забавы, любимец аонид!..

Но этот потомок прибалтийских баронов вслед за счастливым детством человечества — Древней Грецией — потянулся душой к русской старине, к народной песне, к её прямоте и простодушию. Никакого противоречия! — Миф тоже был песней, сказочной, эпической, а русская песня — это народная поэзия, родом из древнего мифа, растворившая его в своём естестве.

Не кто иной, как баловень и ленивец Дельвиг оказался на редкость способным к действию: он сразу же почуял в Боратынском дарование и отнёс его первые, далеко не совершенные стихи в журнал. По семейному преданию, Дельвиг сделал это, не спросив разрешения у Боратынского. Это семейное предание, замечает Г. Хетсо, «подкрепляется ещё и Я. К. Гротом, утверждавшим, что Баратынский осмелился явиться в печати „только по приговору своего лицейского судьи“. Любопытно в этом отношении, что барон Дельвиг, по-видимому, „устраивал в печать“ и первые стихи Пушкина». В конце февраля 1819 года в «Благонамеренном» А. Е. Измайлова был напечатан мадригал «Пожилой женщине и всё ещё прекрасной», подписанный инициалами «Е. Б.». Там же, в «Благонамеренном», в марте появились: «К Алине», «Любовь и дружба», «Портрет В…» — уже с подписью: Е. Боратынскiй.

«Боратынский часто вспоминал о том тягостном впечатлении, которое произвело в нём это неожиданное появление его стихов, и говорил, что никакой впоследствии успех не мог выкупить этой мучительной минуты», — вспоминал Николай Путята.

Филолог А. Р. Зарецкий предполагает другое: более вероятно, что «неприятное впечатление» вызвала у Боратынского публикация трёх стихотворений за полной подписью, нежели мадригал, под которым были только инициалы. — Что ни говори, а причина досады в том, что стихи вышли без ведома автора.

«Роль Дельвига в качестве ментора и поэтического руководителя, может быть, несколько преувеличена, но влияние его на Баратынского отрицать не приходится, — писала филолог Ирина Медведева в работе „Ранний Баратынский“ (1936). — Это было влияние человека с гораздо большей культурой, с огромным пониманием стиха и тонким литературным вкусом. Вероятно, именно он учуял в Баратынском элегика и направил его по пути, где он мог, и подражая, оставаться оригинальным. Он помог ему, явившемуся в литературу с традиционными стишками „на случай“, найти свой путь. Отсюда: „Ты ввёл меня в семейство добрых Муз“ и „Певца пиров я с Музой подружил“.

В частности, влияние Дельвига сказалось в метрическом разнообразии поэзии Баратынского. Разнообразие размеров (у Баратынского гораздо больше, чем у Пушкина) характерно было именно для Дельвига. Делал попытку Баратынский пойти по пути Дельвига и в жанре песни. Русская песня, однако, не удержалась в поэзии Баратынского, и единственный опыт в этой области как бы выпадает из его творчества. Можно наблюдать влияние Дельвига также в культуре горацианских посланий Баратынского, хотя здесь возможен только толчок уже усвоенному у Батюшкова и Парни».