Горькая истина. Записки и очерки - Леонид Николаевич Кутуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну и отлично, прапорщик, так и сделаем.
Сборы кончились, все собрались на плацу. Каждая рота теснится, как стадо баранов и, наконец, это полчище повалило на улицу с криком, с бранью, со свистом и угрозами.
За ними ехало два грузовика с вещевыми мешками и патронными сумками: солдаты отказались их нести на себе, так как это им слишком тяжело.
Казармы опустели. Странное дело, с немцами не хотят драться, а по приказу совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов пошли воевать против своих же русских.
Дай Бог удачи Корнилову; ведь наша сволочь разбежится при первом выстреле. Надо думать, что всё это учтено генералом Корниловым, и он наведет, наконец, порядок, восстановит дисциплину, разгонит совдеп и предложит временному Правительству спуститься на землю с их республиканско-демократических облаков. Кажется, нашелся решительный человек, который спасет Россию.
Позавтракал в одиночестве. Так тихо, хорошо в казармах. Остались одни нестроевые. Пошел осматривать помещения. Грязь всюду невероятная. Кабак, не казарма. Зашел на кухню.
Оставшиеся повара показали мне сильно испортившуюся солонину. Я сказал им, что и мы в собрании едим ежедневно котлеты из такой же солонины. Я попробовал пищу и так увлекся, что съел целую тарелку пшенной каши с подсолнечным маслом. Очень вкусно.
Ночь прошла спокойно. Никто меня не тревожил, не вызывал к телефону.
На другой день, часов в 11 утра, влетают на плац два грузовика с нашими солдатами в совершенно обалделом и испуганном виде, ругающиеся как волжские грузчики.
— Товарищ, — обращаются они ко мне, — мы за патронами приехали. Спешно требуем выдать нам.
— А что, у вас не хватает что ли, бой идет?
— Какой бой, стрелять нечем, боя еще нет. А вот когда вскрыли ящики, то в русских цинках оказались немецкие патроны, мы покажем изменникам.
— У меня нет патронов в цейхгаузе, — говорю я, похолодев от удовольствия, — поезжайте на патронный завод.
Ничего им там не дадут, думаю я про себя, пускай поездят, время сейчас дорого. Патронов в цейхгаузе сколько угодно, но я им не дам.
Грузовики с грохотом вылетают с плаца. Нашлись же люди, думаю я, всё подготовили, снабдили наши винтовки немецкими патронами в русских ящиках. Ловко проделано.
К вечеру пришли новости с «фронта».
Там творится невероятное безобразие. Солдатня наша заколола попавшуюся под руки корову и варит суп. Роют крестьянскую картошку.
Поют песни и хулиганствуют. «Неприятеля» нет.
Ничего не понимаю.
На другой день к вечеру вся наша банда победоносно возвращается в казармы.
Стон стоит от трехэтажной ругани. Корнилов отступил от Петрограда…
Конец остатков дисциплины
Солдаты потеряли последнюю видимость дисциплины. Роты, чуть ли не в штыки, идут друг на друга при спорах, которой из них идти в караул.
Лишенные всякого руководства, предоставленные самим себе, они являют собою звериное лицо массового психоза.
Почему они не расходятся по своим деревням, а продолжают вариться в котле распущенности и животной большевицкой пропаганды? Я изредка захожу в казармы. Руку держу всегда в кармане с заряженным браунингом.
При входе в мое ротное помещение стоит группа солдат и читает приклеенную к стене бумагу. Подхожу. Озаглавлено: «кого надо убить». Следует список некоторых офицеров. Читаю мою фамилию и… отхожу в сторону.
Выхожу из казарм и иду по пустынному Лесному проспекту. Вдруг сзади раздается оглушительный выстрел из винтовки. Оборачиваюсь, выхватывая из кармана револьвер. Вижу ухмыляющуюся солдатскую рожу.
— Ты что? — кричу я.
— Попугал, ха, ха! — смеется товарищ-солдат. Подпоручик Закревский, служивший в полку в мирное время в качестве вольноопределяющегося, тяжело раненый в славном бою под Тарнавкой, не выдержал происходящего позора и застрелился.
Каждый день на плацу толпятся солдаты и выслушивают речи большевицких ораторов, пропаганда приняла массовые размеры. Разные ораторы приезжают один за другим по несколько раз в день. Солдаты совершенно наэлектризованы и не скрывают своего враждебного к нам отношения. Прямо опасно появляться в расположение казарм. Развязка приближается, что-то должно случиться.
Немцы начали наступление на Ригу. На «фронте» идет «братание». Наши солдаты обменивают пулеметы за бутылку коньяка. Орудие стоит немного дороже.
Говорят, под Ригой один наш пехотный полк связал и обезоружил офицеров, сорвав с них погоны, а затем в полном составе сдался немцам. Император Вильгельм приехал на фронт и решил посмотреть сдавшийся полк.
Когда все были выстроены, Император приказал выйти вперед тем солдатам, которые связывали своих офицеров. Те охотно вышли вперед, думая получить награду за свой подлый поступок. Вильгельм приказал их немедленно расстрелять, а русских офицеров освободить, возвратить им оружие и просить одеть погоны.
Приказ о выступлении в поход
К нам в резервный полк пришел приказ готовиться в поход, чтобы «на подступах к Петрограду разбить наступающего неприятеля».
Как же это мы пойдем воевать с такой бандой озверелых и распропагандированных солдат? Что они, окончательно с ума, что ли, сошли наши временные правители, чтобы посылать такие приказы?
Трудно себе представить, до какой степени ослепления дошли эти интеллигенты, профессора, присяжные поверенные и идейные революционеры. А ведь еще так недавно они так искусно ставили палки в колеса Императорскому Правительству.
Повторяю их же словами: «что же это — глупость или измена»? Мне кажется, что это глупость. Я беру на себя смелость высказывать эти мои мысли не потому, что я из себя что-то представляю; я знаю, что просто ничтожный прапорщик, с удовольствием ведущий праздную жизнь и всё более входящий во вкус ничегонеделания. Но это не мешает мне болеть душей и видеть, что теперь уже всё окончательно пропало.
В этом не трудно убедиться, стоит только прийти в казармы и посмотреть, что там делается. Но зачем временное правительство допустило это? Зачем? Неужели же исключительно для того, чтобы применить, наконец, на практике интегральную свободу? Разве они имеют право делать над Россией вивисекцию!
Пришел приказ, отменяющий выступление на позицию на подступах к Петрограду.
Приезд в полк штабс-капитана Кузьмина
Сегодня на плацу большое оживление. Должен приехать командующий Петроградским военным округом штабс-капитан Кузьмин[90], чтобы произнести речь.
В 1905 году в г. Красноярске он в течение двух месяцев возглавлял «республику». После подавления бунта был арестован и приговорен военным судом к повешению. Государь помиловал его, заменив повешение бессрочным заключением в Шлиссельбургскую крепость, где он и провел 12 лет. После 27 февраля был освобожден, Керенский произвел его в штабс-капитаны.
Штабс-капитан Кузьмин приезжает прямо в полковой комитет. Выносят стол на плац. Он влезает
