Секретный сотрудник - Хуан Мирамар

– Вот и у меня немного, – сказал Кузниц, – поэтому пошли в нашу столовку.

Уже в столовой, подозрительно разглядывая плов в своей тарелке, Хосе вернулся к теме Гонты и «меченых».

– Тебя особисты тоже дернут, не расслабляйся, – сказал он, – их, похоже, «меченые» очень интересуют – заговор они подозревают против власти.

– Какой заговор? – искренне удивился Кузниц.

– Такой, – загадочно ответил Хосе и замолчал. А Кузница это неожиданно разозлило, разозлил весь этот разговор, который завел Хосе, все эти тайны многозначительные. Надоели они ему не только сейчас, а всю жизнь его преследовали эти многозначительные недомолвки, которые так любила власть и за которыми всегда стояла очередная пакость. С Хосе он дружил и знал, что не в его духе было делать таинственные намеки: «идите работайте, мы подумаем». Тем более неприятно было, что он опускается до этих намеков, и обижало.

– Что ты ведешь себя, как сталинский следователь! – Хосе удивленно поднял голову от плова, который после тщательной экспертизы все же счел достойным своего внимания. – Знаешь что, так и скажи, а не знаешь, не хрена строить из себя «секретоносителя».

– Ты что?! – Хосе чуть не подавился.

– А то, что надоели мне эти секреты-оперетты. Я Гонту после Островов и не видел, понятия не имею, где он и что с ним. Я даже Абдула как-то о нем спрашивал, но Абдул тоже ничего не знал или говорить не захотел. А ты вроде меня подозреваешь в чем-то. Расскажи, что эти гэбисты там придумали, если уж начал, – Кузниц выдал всю эту тираду одним духом и даже пожалел Хосе, настолько тот растерялся.

– Да ничего я не знаю, – сказал он и отодвинул тарелку, – все, что знал, я уже рассказал. Думаю, что это Гонта натворил там что-то и они теперь дергают всех, кто его знал. Меня тоже расспрашивали о нем.

– И обо мне? – Кузниц и сам жалел, что начал этот разговор, но остановиться уже не мог, хорошо, что у Хосе хватило ума не обидеться.

– И о тебе, – подтвердил он, – но я дал тебе превосходную характеристику: сказал, что ты отличник боевой и политической подготовки.

– Так оно и есть, – усмехнулся Кузниц, злость на гэбэшное племя, вдруг охватившая его, прошла: Хосе-то тут при чем? – Ты извини, – сказал он, – просто надоело мне все: и служба, и секреты эти идиотские. Подам я, наверно, рапорт, вот завтра с утра и подам.

– Смотри – твое дело. А куда подашься? К Ариелю? – спросил Хосе.

– Ну да, в свободные художники, – не совсем уверенно ответил Кузниц. – Переводов вроде много стало, и семинары, говорят, опять пошли.

После обеда Хосе вернулся на службу – дело у него там еще какое-то оставалось, а Кузниц пошел домой. Он шел и думал, что внезапно пришедшее решение уйти из армии было, пожалуй, правильным. Ничего ему в армии, как говорится, не светило, и, если признаться честно, то любил он армию исключительно за чувство безответственности и принадлежность к некоему замкнутому ордену со своим сводом правил, придававшим членам этого ордена уверенность и ощущение своей избранности, так ценимые в молодости. «Но пора уже и повзрослеть», – сказал он себе и тут впервые обратил внимание на окружающее.

Как раз в этот момент он перешел дорогу от «красного» корпуса Университета и вошел в парк Шевченко. В небольшом этом парке, окружавшем памятник поэту, в такое время, ближе к вечеру, обычно собирались университетские студенты со своим неизменным пивом и звенящими на разные голоса мобилками, да в одном его углу устраивали шахматные турниры «на интерес» городские старики. Однако сейчас не было видно ни тех, ни других, а парк заполнили «меченые». Они сидели на всех скамейках и стояли большими группами на открытом пространстве перед памятником. Больше всего это было похоже на сбор перед каким-то митингом.

Давно, задолго до независимости, у этого памятника собирались местные, как сейчас говорят, национал-патриоты, находившиеся у прежней власти в немилости – тогда их называли просто националистами. Кузница как-то затащил на такой сбор приятель, и обстановка там была очень похожая – люди собирались тесными группками, говорили вполголоса, оглядываясь на оцепивших парк милиционеров и дружинников. И сейчас тоже у выходов из парка стояли полицейские патрули, вооруженные автоматами.

«Интересно, что это тут у них намечается», – подумал он и сначала остановился у входа возле полицейского патруля, а потом пристроился сбоку на одной из скамеек. Сидевшие на скамейке недовольно на него покосились, но не прогнали.

«Меченые» появились в городе уже давно. Как оказалось, не только на Островах оружие стало «стрелять» безвредными лазерными лучами, были и другие случаи: в России, в Афганистане, на Ближнем Востоке. Разными путями они проникали на Украину – у одних были здесь родственники, кто-то хотел пробраться дальше в Европу, другие просто забрели сюда без определенной цели, уходя от своей незавидной судьбы в других местах.

А судьба их и впрямь оказалась печальна. Пятна, оставляемые лучами, нельзя было ничем вывести – они переходили с одной одежды на другую, и человек с такими пятнами на одежде выделялся в любой обстановке. О них стали ходить сплетни самого гнусного толка: говорили, что они заразны, что это живые трупы, зомби, говорили, что они пьют кровь, как вампиры, и воруют детей. Короче говоря, постигла их участь, которая постигает в этом обществе всех, кто чем-либо явно выделяется, – они стали изгоями. Гонимые отовсюду, они затаили злобу на людей, говорили даже, что они объединяются в банды, безжалостно грабят и убивают.

Однако в городе «меченые» вели себя тихо, бродили по улицам, чаще всего в одиночку, сторонясь прохожих, рылись в мусорных баках и, в сущности, мало чем отличались от прочих городских нищих и бродяг. Кроме, пожалуй, одежды – все они были одеты в черную полувоенную форму, которой, по слухам, снабжал их бесплатно какой-то благотворительный фонд.

Как и все горожане, Кузниц обычно их сторонился и в разговоры не вступал, хотя раньше, сразу после Островов, когда он еще носил форму, они с ним как с военным иногда заговаривали, но разговоры все были одинаковые, с жалобами на начальство, родственников и несчастную судьбу. Он бы и сейчас прошел мимо их сборища, но уж больно любопытно было посмотреть, зачем они здесь собрались в таком количестве.

Он закурил и покосился на соседей: рядом с ним сидели трое – двое молодых солдатиков и один дядька в годах, явно сержантского вида; все они были одеты в черное, и на груди у всех была нашита какая-то эмблема – какая, он не рассмотрел. Он хотел было спросить, что это за эмблема, и вообще, узнать, по какому поводу сбор, чтобы потом рассказать карассу, но тут к скамейке подошел «меченый» очень добродушного вида: низенький, толстенький, щекастый, в левой руке он держал сигарету.