Черные ангелы - Франсуа Мориак

Старика трясло от страха. Мы строим планы и полагаем, что события будут развиваться так, как мы задумали, а они вдруг поворачиваются к нам самой неожиданной стороной, смешивая все наши карты. Градера предполагалось застигнуть врасплох, спящим. При этом Деба и Катрин совершенно не учитывали особый дар проницательности, который в силу необходимости развивается у подобного рода людей.

Симфорьен подходит к окну, отодвигает занавеску, но ставни заперты, и открыть их ему не под силу. Тогда он приотворяет дверь, выходит на лестничную площадку, освещенную люстрой из вестибюля, спускается на несколько ступенек, перегибается через перила. Внизу, у журнального стола, сидит перед развернутой газетой Андрес, уронив голову на руки.

Старик возвращается в свое кресло; дышит прерывисто, не столько от физических усилий, сколько от волнения и ужаса. Когда он слышит шаги на крыльце, паника его усиливается, ему и самому начинает казаться, что он не вынесет напряжения. Он встает, вцепляется в спинку кресла. Входит Катрин — одна.

— Я никого не встретила, — говорит она, снимая пальто.

— Ты хорошо смотрела? Может, эта алкоголичка напилась и заснула в вагоне…

Катрин уверяет, что прошла по вагонам. В первом и втором классе не было ни души. Деба вздыхает с облегчением: развязка откладывается. Он успокаивает себя:

— Наверное, она просто еще больна… Меня, правда, удивляет, что она не дала телеграммы. Может, из осторожности… От такой особы не знаешь, чего и ждать. Ты не согласна?

Он внимательно посмотрел на хмурое, задумчивое лицо дочери и вдруг заорал:

— Тебе что-то известно!

Она замотала головой, но как-то неуверенно. Он настаивал.

— Ты волнуешься! Дергаешься! — прошептала она. — Обещай мне вести себя благоразумно, не принимать все слишком близко к сердцу.

Сама же она не могла скрыть беспокойства.

— Значит, так… Поезд опаздывал. В ожидании газет на вокзале собралось много народу, в частности, телефонистка, мадемуазель Пибест.

Катрин сделала паузу. Отец дышал тяжело, с присвистом. Надо было проявить выдержку, не говорить ему ничего. Ну а теперь уже лучше выложить все разом.

— Мы разговорились о телефонных звонках из Парижа. Она сказала, что в Льожа такое случается редко…

Симфорьен догадался, у него похолодело внутри еще до того, как она произнесла:

— В понедельник мне никто не звонил из Парижа. Звонили с почты в Люгдюно.

Первые несколько минут старик был не в силах вымолвить ни слова. Потом пробормотал:

— Но голос? Хриплый голос?

Катрин пожала плечами: Андрес ведь рассказывал однажды, что его отец великолепно их всех копирует и у него это очень потешно получается. Разве он не помнит?

— Но в таком случае… в таком случае… Она, может быть, и приехала в понедельник… Да нет! Какой же я дурак! Он конечно же телеграфировал ей из Люгдюно, чтобы она не приезжала, и подписал моим именем…

Катрин ответила:

— Да, возможно… — Из чего старик заключил, что она в это не верит.

Она приоткрыла дверь: с первого этажа доносилось равномерное постукивание.

— Это Андрес, он готовит патроны, — прошептала Катрин. — За ним тоже нужен глаз да глаз. Я вчера сказала об этом маме, и представляешь, что она мне ответила? Что он ее избегает и шарахается от нее, когда она заходит в комнату…

— Твоя мать… — перебил ее Деба.

— Да, да! Не сомневайся! Она нас предала. Будет тебе урок! — бросила Катрин с яростью.

Помолчав некоторое время, она добавила тихо:

— В ночь с понедельника на вторник мама была в комнате Градера, якобы его лечила. Мне она заявила, что он болен. Действительно, насколько я могла видеть из коридора, он лежал весь красный и, похоже, у него был жар. Мама послала меня за банками.

— Если бы он выходил из дома после ужина, ты бы услышала?

— Не обязательно… Вспомни, мы в тот вечер совсем утратили бдительность. Я радовалась, что не надо тащиться на вокзал по такой гадкой погоде.

— И что же ты думаешь?

Вместо ответа Катрин развела руками.

— Если эта особа приехала, как мы и договаривались, в понедельник…

Деба замолчал, их взгляды встретились. Стояла тихая зимняя ночь. Катрин хотела, как обычно, помочь отцу лечь в постель, но он отказался наотрез: им овладел безотчетный детский страх.

— Кто-то поднимается по лестнице, — пролепетал он голосом испуганного ребенка.

— Какой ты, папа, нервный! — проворчала Катрин и выглянула в коридор. — Это мама идет спать… Нет, повернула сюда.

— Пусть войдет! — прошептал Симфорьен.

Когда Матильда появилась в дверях, оба смолкли, пораженные ее видом: блуждающий взгляд, желтые пятна на щеках, растрепанный пучок с торчащей из него шпилькой.

— Катрин, дорогая, спустись, пожалуйста, к Андресу, побудь с ним, найди какой-нибудь предлог. Разговори его, пусть лучше он разозлится, выйдет из себя. Молчание, в котором он замкнулся, меня пугает.

— Э! — перебил ее Деба. — Сиди с ним сама и оставь Катрин в покое. А мне, думаешь, помощь не нужна? Мне разве ничего не угрожает? И ты прекрасно об этом осведомлена, обманщица!

Он приподнялся, опираясь на ручки кресла, и тут же снова откинулся на спинку. Матильда его как будто не слышала.

— Я тебя умоляю, детка, — настаивала она. — Сходи к Андресу. А я подменю тебя здесь.

— Ну уж нет! — вскричал старик. — Чтобы ты отдала меня в руки этому…

Он заикался от ярости и страха. Катрин в нерешительности стояла у двери.

— У меня будет неспокойно на душе после того, что ты сделала… — сказала она матери. — Как ты могла взять сторону такого человека!

— Но, Катрин, он же отец Андреса!

— И что? Мы хотели, чтоб он убрался отсюда, чтобы духу его тут не осталось. Андресу это только на пользу бы пошло…

— Тебе, детонька, не сказали всей правды, — горячо возразила Матильда. — Если бы речь шла только о том, чтобы он уехал! С ним должны были разделаться. Эта девка собиралась сдать его полиции. Я боялась позора для Андреса… Я считала, что защищаю его, а, оказалось, навлекла еще худшую беду. Я думала: предупрежу его отца, и он уедет. Избавит нас от своего присутствия, а сам уж как-нибудь выкрутится… Я хотела, как лучше… Не могла же я предвидеть…

Тут она увидела настороженно обращенные к ней два лица, взгляды, прикованные к ее губам в тревожном ожидании. Она провела рукой по лбу.

— Нет, нет, я ничего не знаю, не больше вашего, клянусь! Просто мне страшно, меня мучают подозрения…

Она опустилась на стул. Деба с дочерью ждали продолжения… Но Матильда словно погрузилась в забытье. Едва ли она слышала, как Катрин пререкается с отцом:

— Ты же говорил, что она его увезет, и все. Слово давал.

— Что бы она стала с ним делать — это не моя забота. Мне это глубоко безразлично.

— Все, что касается Андреса, нам небезразлично.

— Говори за себя, дурочка.

Катрин повернулась к матери и сказала громко:

— Хорошо, мама, побудь здесь, а я посмотрю, что творится внизу.

— Я запрещаю тебе оставлять меня одного! — завизжал Деба, но дочь сделала вид, будто его не слышит, и быстро сбежала по лестнице.

В вестибюле она зажгла люстру, дверь в столовую была открыта. Она прошла дальше, в закуток, в шутку называвшийся у Дю Бюшей арсеналом, потому что там хранились охотничьи принадлежности.

В стойке у стены красовались ружья всевозможных устройств и калибров: от старинного шомпольного, заряжавшегося через дуло (из него отец Градера ни разу не промазал по вальдшнепу), до «лефоше», принадлежавшего прапрадеду Дю Бюшей; здесь же можно было увидеть и «хаммерлессы» последних моделей. Сидя за простым еловым столом, Андрес отмеривал и забивал в гильзы порох и дробь. Он на секунду поднял глаза и с отсутствующим видом посмотрел на вошедшую Катрин. Весь он как-то осунулся, губы были крепко сжаты, выражением лица он напоминал больное животное, отказывающееся от пищи.

— Ветер переменился, — начала Катрин. — Завтра можно идти на вальдшнепа. Если ты приготовишь для меня патроны…

Андрес заглянул в шкаф.

— Их тут предостаточно, — сказал он усталым голосом.

— Если ты не возражаешь, чтобы я пошла с тобой…

— Мне один черт! — буркнул он и пожал плечами.

Катрин и бровью не повела. Оторвавшись от своего занятия, он теребил в руках пустую гильзу. Потом вдруг спросил раздраженным тоном:

— Чего ты на меня уставилась?

Катрин вздрогнула:

— Я привыкла все терпеть, Андрес. Знаю, я и сама бываю не слишком приветлива… Но мне очень многое приходится сносить…

— Всем приходится…

— Но видеть, как ты страдаешь, — закончила она, — это выше моих сил.

И слезы брызнули у нее из глаз. Личико сморщилось: так хныкала она маленькой девочкой, когда он ее дразнил. Андрес давно позабыл эту плаксивую гримаску, поскольку уже много лет видел Катрин либо хмурой, либо насмешливой. Он искал подходящие слова, а она удивлялась, что он до сих пор не осадил ее какой-нибудь грубостью. Наконец он сказал: