Тавриз туманный - Мамед Ордубади

Я решила про себя быть осторожной.

Диляра и две кухарки наполняли свои котелки пловом с нетронутых блюд, приправой и другими жирными кушаньями. Для варений у них были особые банки.

Собрав остатки с тарелок, они послали это в другую комнату для мужской прислуги. Плова и после этого оставалось много. Я думала, что разделят все это между служащими кухни, но не тут-то было: все, что осталось, переложили на тарелки и послали дворовым слугам.

Гюльсум сообщила мне, что эти слуги никакого жалованья не получают; они выносят остатки кушаний на площадь Хазрат-Сахиб, там продают их и выручку делят между собой. Из этой выручки определенная часть доставалась и Диляре.

Для нас, работниц кухни, ничего не осталось, и я с ужасом думала, чем же накормлю я своего ребёнка и мужа. Но вот принесли тарелки мужской прислуги. Кроме полуобглоданных костей и небольшого количества риса, на этих тарелках ничего не было. Собрав все это, Диляра стала делить между нами.

Конечно, для того, чтобы получить лучшую долю даже из этих негодных крох, надо было пользоваться расположением Диляры.

Каждый подставлял ей свою миску, принесенную из дому. У меня не было посуды, и Гюльсум дала мне свою тарелку с отбитым краем.

- Подойди сюда, я и тебе дам немного, - сказала Диляра, Обращаясь ко мне, и переложила в мою посуду несколько обглоданных костей и горсточку собранного с тарелок рису.

Гаджи часто заходил на кухню и давал распоряжения Диляре. Иногда он что-то шептал ей на ухо. Работницы, видя это, перемигивались. Гаджи, как-то увидя меня, стал внимательно оглядывать меня и шептаться с Дилярой. Сердце подсказало мне, что у гаджи недобрые намерения. Гюльсум уже успела предупредить меня, что со многими из работниц кухни гаджи состоял в браке "сийга", что и Диляра одно время была в связи с гаджи, а теперь сводит его с вновь поступающими работницами. Во всяком случае я была настороже. Некоторые делали вид, что не замечают меня, другие задевали меня. Я не могла понять такого отношения к себе, так как я никого из них не знала и ничем не вызывала их неприязни. Впоследствии выяснилось, что они просто ревновали меня к гаджи.

За последние дни гаджи не спускал с меня глаз. Он стал заходить на кухню чаще, и каждый раз под разными предлогами подзывал меня к себе и заговаривал со мной. Отношение Диляры ко мне тоже изменилось, она уже не поручала мне тяжелой работы, не бранилась, не обзывала - "грязнухой", а после обеда уделяла мне лучшую порцию.

Она стала доверчива ко мне, больше не сопровождала меня в кладовую, когда нужно было вынести рис или другие продукты, и посылала меня одну.

- Как-то, - продолжала Зейнаб со вздохом, - спустившись в кладовую, я по обыкновению отмерила рис в мешок и, чтобы достать сушеной альбухары, прошла за мешки с рисом. Тут я заметила другую дверь, которой раньше не видела. Взяв в рот одну альбухару, я разглядывала содержимое огромной кладовой. Вдруг скрипнула дверь, и вошел гаджи. Я остолбенела и тут только поняла, почему Диляра отправила в кладовую меня одну.

Гаджи подошел ко мне, провел рукой по моей голове и сказал, тряся бородой:

- Я поручил тебя Диляре. Я сказал ей, чтобы относилась к тебе не так, как к другим работницам. Ты - прекрасная девушка. Ну, что ты думаешь об этом? Не хочешь ли стать госпожой. Я хочу дать тебе хорошую жизнь.

- Что я могу сказать, гаджи, - отвечала я. - Кто станет возражать, если "отец нации" беспокоится об участи бедняков?

Он бесцеремонно обнял меня за плечи и продолжал:

- Я хочу, чтобы ты не была бедной. Тебе не место на кухне, ты должна жить в роскошных хоромах. Тебя нужно жалеть. Погляди, к тебе совсем не идет эта ситцевая кофта!.. Все время я отодвигалась от него, но отступать дальше было некуда, дальше было самое темное место амбара. Я совсем растерялась и не знала, что делать. Кричать боялась, чтобы не опозорить себя. Я хотела пробраться к двери, но гаджи загородил мне дорогу.

- Что вы хотите от меня? Я стану кричать, - проговорила я, задыхаясь.

- Ничего дурного я тебе не сделаю, и тебе незачем убегать от меня. Клянусь гробом Магомета, что я никогда не совершал противного шариату дела. Ты только скажешь "да" на одно мое предложение.

- Какое предложение? - спросила я дрожащим голосом.

- Не откажешься от предложения, которое сделает тебе Диляра...

Я была в безвыходном положении. Мне нужно было как-нибудь вырваться отсюда.

- Я соглашусь на все, что она скажет, но все требует порядка и приличия. Раз гаджи имеет такое намерение и хочет осчастливить божью сироту, то и на это есть правила. Смею ли я ослушаться гаджи, но гаджи не должен опорочить меня. Если кто-нибудь зайдет сюда и увидит меня с вами, то я не смогу показаться людям на глаза.

- Правильно, правильно! - согласился гаджи. - Вижу ты девочка сообразительная. Ты ведь знаешь, чем мне обязан народ, недаром же меня прозвали "отцом нации". Что поделаешь, каждому надо протянуть руку помощи. У тебя нет мужа. Раз ты свободна, то где найдешь более подходящего, более состоятельного и доброго человека, чем я? Разве не так? Если я говорю неправду, скажи, что - не так.

- Конечно, так! - ответила я покорно, чтобы только гаджи отстал от меня.

- Милая, раз так, то зачем обижаешь гаджи-агу?

Он опять потянулся ко мне, но я отпрыгнула в сторону. Тогда гаджи стал заигрывать со мной.

- Ах ты чертенок, ты меня надуваешь! Поди ко мне, я подарю тебе деньги. Не убегай, поди ко мне. Никто сюда не зайдет, не бойся, иди, иди ко мне...

Он стал наступать на меня. Я вскочила на мешки с рисом.

- Если вы будете поступать так, - вскрикнула я, - то я больше не буду спускаться сюда. Раз вы хотите сделать мне добро, то делайте согласно велению аллаха и по шариату пророка.

- А ты согласна, ты согласна? - спросил гаджи, прекратив преследование.

- Конечно, согласна, почему нет...

- Если так, ты повтори свое согласие Диляре, и она все устроит.

Он отошел. Тогда я сошла с мешков и только хотела поднять мешок с рисом на спину, как он бросился на меня и стал целовать. Я бросила мешок и влепила ему пощечину. У него свалилась шапка. Я схватила мешок и, вся красная и растрепанная, выбежала из кладовой. На кухне я села на свое место и стала перебирать рис, незаметно наблюдая за работницами. Они перешептывались между собой, указывая на меня.

- Не обижайте новобрачную!.. - сказала одна из них, и все рассмеялись.

Я горела от стыда. Дважды собралась встать и уйти из этого дома, но голодный ребенок вставал перед глазами, и я снова опускала голову над рисом. Все у меня горело, в ушах стоял звон.

- Бедная Зейнаб! - сказала старая Гюльсум, заметив мое состояние. - То, что хотят сделать с тобой, сделали когда-то и с моей бедной матерью. Отец этого подлого развратника, этой собаки, был еще хуже, чем он сам. Он совершил сийга с моей матерью, и я родилась от отца этого пса. Мы с ним по отцу брат и сестра. Со дня моего рождения и до самой своей смерти мать моя служила вот на этой кухне. И я, несчастная, выросла здесь. Ни отец гаджи, ни сам гаджи не пускали меня в комнаты, и я всю свою жизнь провела на кухне, питаясь остатками с их стола. Мне жаль тебя. Не продавай чести из-за куска хлеба. Бесчестье хуже смерти. Ты не слушайся этой бесстыжей Диляры. Таких девушек, как ты, она по пятьдесят в год отдает этому блудливому гаджи и выпроваживает обесчещенными. Жена гаджи еще хуже его. Она не хочет, чтобы муж имел других законных жен и потому завела у себя проституцию. Она нарочно нанимает красивых работниц для мужа, а сама содержит толстомордых слуг и живет с ними на глазах у гаджи.

Вернувшись вечером домой, я никому ничего не могла сказать. Джавад-ага человек очень горячий, он мог пойти к гаджи и наскандалить, и вышли бы большие неприятности.

На другой день, когда я пришла на работу, Диляра отвела меня в кладовую и сказала:

- Ты родилась под счастливой звездой. Гаджи совсем без ума от тебя. Ни днем, ни ночью покоя не имеет, только и твердит, что о румяных щеках, чудных косах, томных очах Зейнаб... Ну, и поймала же ты его в западню! Он сделает все, что ты захочешь; скажешь, купи - купит, скажешь, умри - умрет... Теперь все зависит от тебя. Счастье улыбается человеку раз в жизни, упустишь момент - упустишь счастье и не вернешь. Подумай, как следует. Об этом будем знать только ты, я, гаджи и аллах. Все устрою я сама лично.

Я находилась в раздумье. Отказать - выгонят, опять будем голодать; согласиться - значит потерять честь и опорочить доброе имя.

- Хорошо, - сказала я, наконец, - но я ведь не из земли выросла, у меня есть родные. Нужно поговорить, посоветоваться с ними.

- А если родные не согласятся, тогда что? - спросила Диляра.

- Согласятся. Не отдадут же они меня за лучшего человека, чем Гаджи-Мехти-ага.

- В таком случае, надо торопиться, так как гаджи пристал с ножом к горлу и не дает мне дышать.

- Ничего, я и сама тороплюсь. До каких пор я буду голодать и холодать. Да и молодость проходит.