Каникулы вне закона - Валериан Скворцов

Я с тоской оглядел помпезный подъезд, спроектированный в форме трех сопредельных арок, центральная из которых контуром напоминала высокий овал тульи на фуражке Ибраева. "Комитет национальной безопасности Республики Казахстан" значилось по-русски под такой же, видимо, надписью на казахском.

На запорошенной снежком безлюдной улице пролегал единственный автомобильный след. Наш. Я принялся рассматривать кованую решетку перед зданием всемогущего ведомства, за которой из небольшой двери с надписью "Приемная НГБ РК" по крутой лестнице спускались два офицера.

Когда они подошли к машине, Сергей освободил блокировку дверей "Волги".

- Прошу следовать с нами, - сказал, пристально рассматривая меня, казах с лейтенантскими звездочками на погонах. Второй, крупнее, возможно и метис, с прыщавым лицом, цепко взял мою правую руку. Лопатообразной ладони с избытком хватило обжаться вокруг моего предплечья.

Когда-нибудь, если вырвусь из этих передряг, подумал я, напишу философское исследование о страхе. Природа и Господь все-таки передозируют его по сравнению с другими эмоциями. В особенности у дверей учреждений вроде того, куда меня препровождали. Страх рожден нашими собственными, выдуманными представлениями о таких местах. Я заставлял себя настраиваться на эту волну, поднимаясь по лестнице, уткнувшись носом в две блестящие пуговицы на хлястике лейтенантской шинели. Подумать только, они не успели заменить старого образца - со звездой и серпом и молотом - на новые, скажем, с той же пантерой с площади. Поистратились на "великое кочевье"?

Наверное, достойным завершением ученой работы могла бы стать формула измерения страха, выраженного в неких единицах, которые благодарное человечество назовет "шемякин". Скажем, страх загустел до стольких-то "шемякиных в минуту". Или на килограмм человеческого веса, допустим.

Лейтенант поднес пластмассовое полено пискнувшей рации к уху. Даже я услышал команду Ибраева:

- Оформляйте как добровольную явку с повинной.

Безликий часовой у белой стойки отдал лейтенанту честь. Второй конвойный напирал сзади так, что из-за спины впереди идущего лейтенанта я практически ничего не мог разглядеть в коридоре, кроме красной ковровой дорожки с пестрой окантовкой под ногами. Дорожка глушила шаги. Тишина стояла абсолютная. Стальные двери с топорно вделанными квадратами смотровых окошек тянулись справа и слева с интервалом в пять шагов. Над головой ржавые сырые проплешины разъедали серую, некачественную потолочную штукатурку.

Идущий сзади сказал негромко:

- Теперь - стоять! Лицом к стене! Руки за голову! Ноги шире плеч!

Двумя пинками он раздвинул мои ступни и быстро, словно на тренировочном манекене, обшарил. Едва я шевельнулся из-за боли в боку, прошипел:

- Стоять на месте! Положение не менять!

Лейтенант с хрустом и лязгом открывал камеру. Донеслось скрипение переворачиваемых нар, скрежет ножек сдвигаемого стула, хлопнула дверца холодильника. Возможно, мне и показалось, но я разобрал щелчки включения и выключения телевизора, лампы, звяканье поднятой и опущенной телефонной трубки. Обыскивали камеру перед помещением сидельца. Все тюремные инструкции в мире, наверное, писал один человек.

- Подъем в шесть, отбой в десять вечера, - сказал появившийся в коридоре лейтенант мне в спину. - Прогулка час. Медицинский осмотр до обеда. Прием пищи три раза. Смена белья и баня один раз в неделю. В экстренном случае или при необходимости видеть следователей снимите трубку телефона, вам ответят. Есть холодильник, можете получать передачи. За нарушение внутреннего распорядка, невыполнение приказов, разговоры, безобразия, драки и азартные игры на прогулке лишаетесь удобств, а также отправляетесь в карцер.

- Кругом! - скомандовал второй. - Заходить!

И ткнул в спину.

Подумать только, на металлическом письменном столе, ножки которого были вцементированы в пол, лежала стопка бумаги с шариковой ручкой поверх. Имелась и настольная лампа, торчавшая из стены на штыре. Старый, облупленный холодильник назывался "Розенлев". Зарешеченное окно выходило в цинковую коробку без верха и дна. Снежинки в неё залетали и, пометавшись, таяли, свет падал сверху, но вид на окрестности, таким образом, отсутствовал. Его заменяло литое, впаянное в стену панно с изображением, видимо, местного парламента. Парашу прикрывало подобие дешевой тумбочки, к которой примыкало изголовье нар. От двери я сделал три шага. Мог бы и в сторону ещё один. Вот и все пространство.

И тут не зазвонил, а надсадно задребезжал телефонный зуммер.

- Фима, - сказал мне Ибраев вкрадчиво. - Садитесь и пишите.

- Чистосердечное признание? - спросил я.

- Чистосердечное признание, - подтвердил подполковник.

- Детали подскажете?

- Продиктую. Берите бумагу. План текста такой...

В качестве "практикующего юриста" мне доводилось диктовать подобные планы запутавшимся бедолагам. Теперь диктовали мне. Ибраев занудно, монотонным голосом, без запинки, явно по заготовке-шпаргалке, медленно, чтобы записывалось без переспросов, хотя я ничего и не писал, бубнил про то, что немудрено было предвидеть. Я такой-то, гражданин такой-то страны, прибыл в Алматы по подложным документам в качестве киллера по заказу такого-то лица или такой-то структуры. Моя задача состояла в... Чистосердечно и с глубоким сожалением, до конца осознав то-то и то-то, не в силах выносить такие-то и такие-то угрызения совести, признаюсь в содеянном, а именно:

Первое. В закладке подрывного устройства в алматинском ресторане "Стейк-хауз" с целью физического устранения предпринимателя такого-то и его итальянского партнера такого-то. Взрывное устройство состояло из замороженного в куске льда с бутылкой водки особого детонатора и семисот граммов тротила, прикрепленных с наружной стороны стены ресторана. Детонатор сработал по мере истаиванья льда.

Второе. В преднамеренном убийстве предоставившего взрывное устройство Усмана Ирисова, моего сообщника, для сокрытия следов преступления. Орудием убийства служил кинжал, съемную рукоять которого я унес, чтобы не оставлять улик.

Третье. В оказании вооруженного сопротивления сотрудникам правоохранительных структур, пытавшихся предотвратить совершение вышеуказанных преступных деяний...

- Это все? - спросил я, когда Ибраев замолчал.

- Нет, - ответил подполковник, переводя дыхание. - Добавите, что просите компетентные органы... запомнили? Просите, значит, компетентные органы принять во внимание добровольную явку с повинной и ходатайствуете по возможности о проявлении к вам снисхождения при определении справедливого наказания, которое готовы понести...

- Минутку, - сказал я, прикидываясь, что записываю слово в слово. Значит... и готов понести справедливое наказание?

- Фима, - сказал безучастным голосом подполковник. - Хватит придуриваться. Вы же не пишете, так?

Я догадывался, что в камере есть "телеглаз". Выходит, действительно был.

- Так, - признался я действительно чистосердечно.

- Остальное при личном свидании. Сегодня в пять.

- Как я определюсь со временем? Где мои "Раймон Вэйл"? У меня нет часов.

- Сразу после прогулки.

Я положил омертвевшую трубку на привинченный к столу телефонный аппарат без вертушки, выбил ладонями на столешнице дробь общей тревоги "К оружию!", который, оказывается, не забыл, и сказал себе по-французски:

- Капрал Москва, плен не могила!

И затянул занудно, протяжно, как положено, и, может, не совсем верно, легионерскую походную:

Хоть короля, хоть императора,

Хоть папы иль султана

Любой роскошный полк

Весь в золоте и форме

Небесной иль пурпурной

Ничто в сравнении с шиком

Мундиров Легиона,

Разодранных в бою!

Крышка на дверном глазке сдвигалась, как и положено, бесшумно. Я услышал голос с сильным акцентом, который приказал из ниоткуда:

- Прекратить немедленно!

Я помахал руками, мол, прекращаю, больше не буду, дяденька, и лицемерно приложил ладонь к груди.

Чему я радовался?

Просвету. Подполковник Ибраев предлагал сделку.

Чистосердечное признание - не предъявление обвинения. Хочу признаюсь, а хочу - нет. Полностью или частично - тоже зависит от моей доброй воли. Конечно, легко накрутить на меня, говоря юридическим языком, деликтов сверх макушки и на много месяцев, а то и лет, растянуть обстоятельное следствие, заполучив санкцию прокурора, которая у подполковника, считай, уже припасена. Но подполковник этого не делает. Значит? Значит, во мне нуждается. Нуждается вне этой тюрьмы. И все, что вытворяли со мной до этого, в том числе и заключение в камеру, заготовка липовых козырей и даже в игре не со мной, а с моими хозяевами, со Шлайном. Однако, козыри начнут выкладывать на стол все же на переговорах со мной. Дескать, снимаем это обвинение в обмен на вот это с вашей стороны, а другое обвинение - в обмен вот на то... Но на что именно?