Теорема сводных - Вероника Фокс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Значит, — обратился ко мне батя, — ты героически защитил Лию от Ганса, который набросился на вас с кастетами?
— Ja, — отвечаю ему на родном языке.
— А почему он на вас набросился?
Я и Лия затихаем. Кто из нас будет отвечать? Она? Или я? Пока я веду монолог в своей голове, Лия плотно сжимает губы и жует так медленно, словно пытается дать понять: твоя очередь, братец.
— Потому что я сказал ему, чтобы он не приближался к Лии.
Батя удивленно поднял бровь, словно, был ошарашен моими словами.
— Он приставал к тебе? — обратился отец к Лии, которая едва ли не поперхнулась. Сводная кивнула в знак согласия.
— И он разозлился, что ты сказал ему это? Не слишком правдоподобно выглядит, — достаточно четко сказал Батя на немецком, чтобы и Лия понимала это.
— Зачем эти разборки за ужином? — восклицаю я, откладывая столовые приборы. — Неужели, нельзя просто поужинать по нормальному?
— Ты считаешь, что наш ужин — не нормальный? — парирует отец, облокотившись руками о край стола.
— Ja, — восклицаю я. — Наш ужин не нормальный. Ты — не нормальный. Думаешь, если будешь показывать власть надо мной, то Анна выйдет за тебя замуж?
— Теодор! — восклицает отец, чуть ли не бросая столовые приборы в тарелку. — Сбавь тон!
— Я устал от твоих клоунад! — повышаю голос, громко отодвигая стул. Бросаю белую тканевую салфетку на тарелку. — Ты ведешь себя, как малолетний!
— С этого часа, ты наказан! — парирует отец, строгим голосом.
— Я не маленький ребенок, чтобы ставить меня в угол! Была бы мать жива, она бы вправила тебе мозги!
В столовой вновь возникает тяжелая тишина. Батя разъярен, как бешеный бык. Анна сидит смирно и слова не вставила, будто бы в рот воды набрала. А Лия и вовсе, по ее испуганному виду, хочет побыстрее скрыться от всего этого.
Не дожидаясь, что батя что-то еще добавит, демонстративно выхожу из столовой и направляюсь на задний дворик. Хлопаю дверью, дав понять, что я не желаю разговаривать ни с кем из присутствующих. Более того, мне не хочется никого из них видеть. Достаю пачку сигарет, вдыхая прохладный воздух. Ветер едва ли заметно колышет листву. Где-то воют собаки. Где-то слышен смех подростков. Чиркаю зажигалкой и прикуриваю. Никотин обжигает легкие и я ощущаю, как расслабляюсь.
Лицо медленно начинает дергать. Мне дали больничный, поэтому я не буду появляться в институте около недели, а то и больше, пока все это не заживет до конца. Делаю еще одну затяжку, потом третью. Мне хочется верить, что Лия — со мной заодно. Что ей так же, как и мне, противно видеть эту клоунаду от родаков. Противно до такой степени, что она готова высказывать свою точку зрения без опасений и страха. Но, по всей видимости, Лия все равно будет переживать за то, какие отношения у нее будут с матерью. Мне становится интересно: куда ушел ее отец? И, как долго Анна знает моего отца? Эти вопросы не дают расслабиться.
Делаю еще одну затяжку и дверь на задний дворик открывается. Не оборачиваюсь, но чувствую, что пришла Лия. Краем глаза вижу, что она закрывает дверь за собой и тихонько садится около мне, на ступеньку.
Мы сидим молча. Думаю, сейчас слова совершенно не нужны, потому что и я, и сводная понимаем, что батя совсем съехал с катушек. Это вечные упреки в мою сторону выглядят так, словно мне десять лет и я тоскую кошку за хвост прилюдно. Но, на самом деле — в моих действиях нет ничего, что могло бы привести разговор в то русло, в которое сводит батя.
— Ты как? — тихим голосом спрашивает Лия.
— Нормально, — вру ей. Ни хера я не нормально. Вообще. Мне хочется выплеснуть всю злость, которая поступила к горлу. Всю ту ненависть, которую сейчас испытываю по отношению к отцу.
— Как нос?
— А как он должен быть, когда по нему били кастетом? — спрашиваю тихо у Лии на немецком, повернув голову. Мы встречаемся взглядами. В омуте ее зеленых глаз мелькает искра сочувствия. Такая маленькая и едва заметна, что мне становится не по себе. Между нами нависает молчание. Лия смотрит мне в глаза, а я смотрю в ее глаза. Ловлю себя на мысли, что мы все не так начали. Эта псевдо ненависть, которая появилась между нами, лишь защитный барьер от израненных чувств. У Лии, также, как и у меня — болит сердце за наших близких. Болит душа от потери тех, кого мы любили. Эта боль, как мне кажется, сближает нас. Практически насильно заставляю себя отвести взгляд от сводной. Затягиваюсь сигаретой и выдыхаю клубок серого дыма.
— Наверное, больно, да?
— Не большее, чем ударится мизинцем об угол, — тихо отвечаю, продолжая вглядываться в темное небо.
— Это очень больно, — говорит Лия на идеальном немецком.
Я усмехаюсь.
— Спасибо, — говорит она тихо.
Поворачиваю голову к ней и спрашиваю:
— За что?
Взгляд сводной наполнен добротой и состраданием. Она мягко улыбается, практически едва заметно вздернув уголки губ.
— За то, что ты на мой стороне, — добавляет она.
Мы сидим так близко, что мне кажется, по моему телу проходит едва ощутимы разряд тока. Губы Лии приоткрыты. Они пухлые, манящие, запретные. Сводная — красивая. И единственное, что я сейчас отчетливо определил про себя, так это то, что меня чертовски сильно тянет к ней.
В особенности, к ее губам.
Соблазн настолько велик, что захватывает дух. Перекрывает кислород. Лия становится для меня дозой. Дозой, которую слишком сложно заполучить. Дозой, которая позволит мне дышать дальше полной грудью. Но что будет с нами, если мы переступим эту черту?
Всю ночь я ворочался. Нос болел, а голова подавно. Я не мог уснуть, вспоминая то, насколько близко Лия сегодня была ко мне. Насколько сильно усилилась наша связь. Мне казалось, что аромат ее духов до сих пор щекочет в носу. Я то и дело поворачивался с одной стороны на другую, подминая подушку, чтобы было удобней. Но эти действия не увенчались успехом.
Утром я встал раньше всех. Быстро сходил в душ, стараясь не разбудить сводную, а после, вышел на пробежку. Холодный ветер обжигал мою кожу. Я бежал и бежал, покуда ноги не стали ощущаться напружиненными, а в горле не пересохло. Присев на лавочку, чтобы передохнуть, открыл бутылку с водой и сделав несколько глотков, шумно вдохнул
