Сулла - Франсуа Инар

С тех пор Сулла, игнорируя тот факт, что был отстранен от командования, а затем объявлен врагом народа, реорганизовал Азию, поставив в известность сенат о результатах своих действий. Его первой заботой стало восстановление Ариобарзана на троне Каппадокии и Никомеда на троне Вифинии (ему же он передал верховную власть над Пафлагонией): эта задача была доверена его легату Гаю Скрибонию Куриону. В отношении своей провинции он объявил, что отменяются демагогические постановления Митридата, принятые между сражениями при Херонее и Орхомене в течение 86 года; это означало, что освобожденные рабы должны вернуться к своим старым хозяевам и снова стать рабами, и города, которым была предоставлена свобода, должны снова считать себя зависимыми от Рима. Эти решения не везде были восприняты с энтузиазмом, но города, которые закрыли ворота перед победителем, дорого заплатили за свою дерзость: взятые силой, они подверглись грабежу и разрушению: некоторые даже были стерты с лица земли. Одна Митилена временно избежала наказания: она держала осаду в течение пяти лет, была взята штурмом только в 80 году Луцием Лицинием Лукуллом (во время трудных операций, давших Цезарю, только начавшему военную службу, гражданский венок, самое выдающееся отличие) и разрушена.

В разгар зимы 85–84 годов римские войска вернулись на побережье, сам Сулла расположился в Эфесе. С городом обошлись жестоко, потому что он был одним из самых активных в резне италиков. Руководители мятежа (так же, как, впрочем, все те, кого мог схватить любой из участников чисток, развязанных Митридатом на следующий день после Херонеи) были осуждены и казнены.

Римские войска разместились гарнизонами в городах на побережье, создав особо тяжелые условия для тех, кто их принимал: каждый солдат, живущий у горожанина, должен был получать от последнего по 16 драхм в день (сорок обычных жалований), плюс обед для него и всех его гостей. Центурион получал 50 драхм и одежду — домашнюю и для выхода каждый день. Обязанность была очень тяжелой, тем более, что Сулла одновременно обложил провинцию огромными контрибуциями: прежде всего возмещение военных расходов — определенных на экспедицию, — которые достигали 20 000 талантов (в десять раз больше того, что требовал Митридат); затем пять ежегодных поступлений от трибы, которые не были поставлены, их требовалось предоставить в один прием. В целях немедленного выполнения финансовых постановлений, так как сообщества откупщиков, собиравших традиционно налоги в провинциях, не имели никакой постоянной структуры с резни 88 года, Сулла создал 44 фискальных округа для разверстки и получения налогов, и в каждый из них направил квалифицированный персонал. Примечательно, однако, что эти очень «современные» постановления оставались в основе финансовой организации Азии до Империи.

И, конечно, были вознаграждены остававшиеся верными Риму города, очень пострадавшие от этой верности: так, Илион был почти полностью разрушен Фимбрием, и его восстановление финансировалось; Хиос, где зверствовал Митридат, наказывая жителей, отчего здесь всегда была серьезная проримская партия, а также города Лидия, Магнесия в Меандре, Родос и другие были объявлены свободными и исключены из каких-либо фискальных и военных обязательств. Оказывается, археология открыла эпиграфические тексты, которые являются подтверждением римским сенатом освобождений, сделанных Суллой: их города старались запечатлеть и распространить, благодаря чему мы знаем, что Табай и Стратоника, например, получили почетные грамоты, которые воздавали должное их верности и давали им за это различные преимущества.

В момент, когда Сулла готовился покинуть Азию, он мог думать, что «его» провинция реально успокоилась. На самом деле она была особенно сильно ослаблена: сначала понесла значительные людские потери либо во время сражений против римлян, либо в результате произведенных репрессий с той и другой сторон. Прежде всего Митридатом, который организовал убийство всех италиков и начал губительные акции против всех общин, подозревавшихся в неверности; затем Фимбрием, который отдал провинцию легионерам, готовым на все, — они тоже многих убили; наконец, Суллой, который хотел заставить нести ответственность за резню 86 года группу городов Азии, потому что этим он как бы оправдывал Митридата; и это вело к кровавым казням.

Азия была также обеднена: то, чем поживился Митридат, было отправлено в его царство, и, следовательно, когда Сулла объявил о новых поборах, у городов не имелось больше резерва и они были вынуждены прибегнуть к чрезвычайным решениям, таким, как получение денег в залог на общественные здания: театры, стены, ворота; и эти крайности долго держали их в финансовой зависимости от тех, к кому они обратились. Кроме тех, кого Сулла вознаградил, как Стратонику, о которой известно, что ее храм был восстановлен сразу же после войны, редкими были те города, что снова стали процветать в следующие десятилетия.

Однако голгофа еще не кончилась, в частности для жителей побережья: война спровоцировала пиратское движение, обеднение восточного Средиземноморья, обострившееся из-за грабежа городов Самосы, Клазомен и даже Самофракии, когда сам Сулла был в окрестностях. Он не вмешался, чтобы положить этому конец, вероятно, потому, что, возможно, он не так уж был и недоволен таким положением в провинциях, которые выказывали столько враждебности римлянам (и еще короткое время вся торговля была поражена). Кроме того, он считал, что азиатские города сами должны были обеспечить собственную безопасность; скорее всего, также едва ли он предчувствовал, какой размах сможет обрести пиратство, которым оправдалось избрание в лице Помпея через несколько лет специальной власти, чтобы положить этому конец.

Во всяком случае, когда он покинул Эфес, направляясь в Афины летом 670 римского года (84 года до н. э.), он мог полагать, что доверенная ему четыре года назад миссия выполнена — ad majorem Populi Romani gloriam.

Глава IV

Долгий марш

С марта 87 года, то есть времени, когда Сулла покинул Рим, отправляясь в войска, с которыми он должен был отплыть по направлению на восток, Город испытал много потрясений, о которых он получал подробные отчеты; но занятость войной и более чем трехлетнее отсутствие оборвало его контакты с римской политической реальностью до такой степени, что он не мог надеяться получить о ней довольно четкое представление.

Однако за несколько дней до его отъезда произошел один инцидент, который он сам интерпретировал как знак слабости равновесия после серьезных волнений 86 года, но на которые не обратил большого внимания в тот момент. Марк Вергилий ополчился на Суллу за посягательство на Его Величество римский народ не из-за поставленных вне закона двенадцати авторов волнений предыдущего года, как часто полагают, и не из-за экзекуции трибуна Публия Сульпиция, все решения были приняты по настоянию сената, но, что более правдоподобно (хотя мы не располагаем подтверждающими это документами), из-за его поведения во время мятежа войск: он оставил безнаказанным особо тяжкий акт неповиновения, закончившийся забрасыванием камнями одного из легатов, человека консула; еще хуже, когда его в этом упрекнули, он ответил, что для него лучшим средством удержать легионы было внушить им сознание того, что они сделали ошибку. Во всяком случае, надеясь, что эти вопросы не подпадут под гражданскую юрисдикцию, и принимая во внимание, что он был под защитой иммунитета, распространяемого на магистратов, действующих в своей провинции, и обычно также на всех тех, кто был на службе у государства (закон Меммия, введенный в действие каких-то двадцать пять лет назад) он с превосходной беззастенчивостью послал к черту обвинителя и трибунал и процесс на этом остановился.

Но возвращаясь мысленно назад, дело, на которое он не обратил никакого внимания, потому что оно казалось ему лишь проявлением враждебности между некоторыми семьями (хотя неизвестно, что могло противопоставить Корнелиев и Вергилиев), теперь обнаруживалось более заметно, как имеющее политическое значение; больше не было сомнений, сам Циина подтолкнул на это обвинение, представляющее первое проявление политической враждебности, которая должна была развернуться во всем своем размахе, хотя он и дал клятву, гарантирующую его добрые намерения. На практике было ясно, что консул воспользовался первым же случаем, и он не был последним, нанести вред самому Сулле и его друзьям.

В более общем плане, одним из действий, предпринятых Цинной вопреки его обещаниям поддерживать согласие, стал подъем агитации, относящийся к голосованию новых граждан. Аппий настаивает, что его усердие шло не от глубокого убеждения, что нужно было дать свежеиспеченным италикам гражданское право реальной власти, распределяя их во все избирательные единства (где они буквально «затопили» бы «старых римлян»), а от суммы в 300 талантов, которая была бы ему предоставлена, чтобы он сделался защитником этого дела. Однако даже если признать, что предложенная сумма могла соблазнить не одного политического деятеля (7 200 000 сестерциев: в эту же эпоху Луций Лициний Красс, консул в 95 году, приказал доставить из Греции для перистиля своего римского жилища десять мраморных колонн за 100 000 сестерциев; вышеупомянутое жилище, оценивалось совершенно баснословно в 6 000 000 сестерциев), можно также предположить, что у Цинны были и другие основания заниматься этим делом, которое события последних месяцев 88 года отбросили на второй план.