Летим на разведку - Николай Бондаренко

Чибисов работает штурвалом; тяга двигается взад-вперед; Монаев не препятствует этому. Порой нагрузка на разрыв была очень большой, и приходилось держать эту перебитую дюралевую трубу так крепко, что немели руки, а с разрезанных о металл пальцев текла кровь.

В этот момент, когда Монаев бросился к поврежденной тяге, рассоединился шнур шлемофона; связь с ним прекратилась, а стрелок-радист самолета, сбросившего бомбы, передал, что Монаев убит: он видел, как тот упал на пол кабины. Чибисов сразу же решил садиться.

И вот к приземлившемуся самолету спешит «санитарка». А Монаев, присоединив в это время вилку шнура шлемофона, докладывает:

— Товарищ старший лейтенант, все в порядке!

— Володя, ты жив!..

— Жив, не волнуйтесь…

Вспомнив сейчас все это, я спрашиваю:

— Слушай, Володя, сколько у тебя боевых вылетов?

— Сто пятьдесят три, командир! Одиннадцать на СБ и сто сорок два на Пе-2.

— Молодец! Работать в воздухе умеешь!

— Стараемся, командир… — отвечает он серьезно.

Над Инстенбургом наш самолет взяла в клещи крупнокалиберная зенитка. Разрывы снарядов ложатся все ближе и ближе. Расстояние между аэродромом и станцией, которые нам нужно сфотографировать, небольшое. И чтобы захватить их вместе, мне нельзя маневрировать. Зажав управление самолетом, я смотрю вперед и, не изменяя курса, продолжаю лететь. Шопен, не выдержан нервного напряжения, треплет рукой по плечу и кричит:

— Сворачивай! Куда в огонь лезешь? Сворачивай!

— Куда сворачивать? Нельзя! Включай фотоаппараты!

Сфотографировав аэродром и станцию, резким разворотом влево ухожу из зоны зенитного огня. Все обошлось благополучно. Я молчу. Молчит и Шопен. Да, второй раз случается такое в моем экипаже. Первый раз подобное было над Джанкоем с Зиновьевым. И я думаю: «Мать честная! Нервы стали ни к черту!..»

В декабре 1944 года командиром нашего полка стал гвардии майор Палий, который до этого командовал эскадрильей в братском 134-м полку. Палий требовательный и дисциплинированный командир. 143 раза он ходил на врага с бомбовыми ударами. В апреле 1945 года ему будет присвоено звание Героя Советского Союза. Под командованием Палия мы закончим войну. За боевую работу в Прусской операции наш полк будет награжден третьим орденом.

В конце января 1945 года мы перелетаем на новую точку базирования аэродром Гиже. На этом аэродроме кто-то из летчиков-штурмовиков разбил Ил-2. Трактором выволокли его за границу аэродрома. Однажды наши ребята увидели в этом разбитом «горбатом» — так называли Ил-2 фронтовики — Шопена.

— Что ты, Димка, тут делаешь? — спрашивает его Болдырев.

— Примеряюсь. Смотрю, каким для меня будет полет хвостом вперед, шутит Шопен.

Его слова оказались пророческими. Вскоре при выполнении задания он погибает, и я остаюсь без штурмана и стрелка-радиста. Командование назначает ко мне стрелком-радистом Помелуйко, а штурманом Пешего.

…Люблю я рассматривать полетную карту. Эту уменьшенную во много раз, расстилающуюся под крылом самолета местность. Реки и озера, лесные массивы и береговая черта моря, нити железных, проселочных и шоссейных дорог по конфигурации такие же, как на земле, только краски другие.

А вот прочерченная красным карандашом линия фронта. Как приятно видеть, что она отодвигается все дальше и дальше на запад. Теперь она проходит уже по вражеской земле. Смотрю на нее и как-то не верится, что скоро уже конец войне, что позади у меня более сотни вылетов, множество освобожденных городов и сел и десятки могил боевых друзей.

В свободное от полетов время я все чаще думаю, придется ли и мне увидеть День Победы. Придется ли его увидеть моим товарищам, с кем завтра я полечу на задание. Думаю о ветеранах полка, о тех, кого уже давно нет с нами, и о тех, кто почти четыре года изо дня в день живет опасной фронтовой жизнью. Вспоминается капитан Самсонов. Первый командир нашей первой эскадрильи. Его последний, 130-й вылет на разведку.

Произошло это 9 сентября 1942 года под Сталинградом. Ранним утром командиру полка майору Валентику позвонил командующий 8-й воздушной армией генерал Т. Т. Хрюкин и приказал разведать вражеский аэродром Сысойкино. Капитан Самсонов, который учился с Хрюкиным в Луганской летной школе в одной группе, находился в это время на КП. Он попросил командира полка разрешить ему поговорить с командующим. Тот разрешил.

— Тимофей Тимофеевич, — сказал Самсонов, — есть разговор по службе…

— Что, на разведку Сысойкино лететь собрался? — спросил Хрюкин.

— Так точно!

— Но ведь тебя же третьего сентября сбили!

— Ну и что? Подумаешь… Экипаж у меня есть, — не унимался Самсонов, а самолет даст командир полка.

— Ну хорошо, лети! — немного подумав, сказал Хрюкин.

Валентик тут же распорядился:

— Зовите быстренько сюда своих штурмана и стрелка-радиста. Полетите на полную дальность — полетите на моем самолете. Он новый, надежный!..

— Есть, товарищ майор, — ответил Самсонов и направился к выходу.

Штурман и стрелок-радист находились недалеко.

— Дюндик! Хабаров! — позвал Самсонов. — На КП! Летим на разведку!

Так начинался этот вылет, в котором Самсонов, Дюндик и Хабаров проявили исключительное мужество…

С подвешенными в бомболюках и мотогондолах шестью ФАБ-100 машина набрала высоту шесть тысяч четыреста метров.

После сбрасывания бомб на немецкие эшелоны на железнодорожной станции Обливская Самсонов продолжал набирать высоту и к моменту появления над аэродромом противника набрал еще две тысячи двести метров.

— Восемь шестьсот. Нормально, — сказал одобрительно Дюндик.

— Можно набрать и больше, но надо жалеть моторчики, — ответил Самсонов штурману и внимательно посмотрел вниз.

— Командир, в воздухе спокойно! — деловито доложил стрелок-радист.

— Хорошо, Хабаров. Верти головой на все триста шестьдесят градусов! Смотри во все глаза! — шутливо сказал Самсонов.

— Есть, командир!

Аэродром Сысойкино они увидели издалека. На нем крыло к крылу, как в мирное время, стояли около 350 разнотипных немецких самолетов. Надеясь на стремительное наступление, быстрое форсирование Волги, фашисты даже не маскировали свои самолеты.

Сфотографировав благополучно аэродром, передав зашифрованную радиограмму на свой КП, Самсонов, Дюндик и Хабаров полетели домой. Правда, с Сысойкино в это время взлетели две пары «мессершмиттов», но Самсонов воевал в Испании, много раз уже летал на разведку, повадки врага знал и, изменив три раза курс, ушел от преследования.

На высоте шесть тысяч восемьсот метров экипаж прошел линию фронта и оказался над своей территорией. Под самолетом была мощная кучевая облачность три-четыре балла. Вершины облаков доходили до высоты шесть тысяч пятьсот метров. Зная, что вражеские истребители обычно маскируются солнцем и облаками, Самсонов приказал экипажу:

— Внимательно наблюдать за воздухом!

А вскоре Хабаров доложил:

— Товарищ капитан, к нам из-за облака идут два «мессершмитта»! Снизу сзади подходят!

— Дистанция? — спросил Самсонов.

— Две тысячи метров. Ниже нас на тысячу.

— Подойдут ближе — стрелять! — приказывает Самсонов и направляет машину к облаку.

— Есть стрелять! — ответили Дюндик и Хабаров.

Самсонов снизился до четырех тысяч восьмисот метров, но до облака было еще далеко. В это время «мессершмитты» настигли Пе-2 и сверху сзади зашли для атаки.

Дюндик открыл огонь из «Березина». Вытащив из бокового гнезда ШКАС и положив его на борт верхнего люка, открыл огонь по вражеским истребителям и Хабаров.

Атака была отбита. Однако через некоторое время «мессершмитты» выскочили снова, но правее Пе-2.

— Командир, красные звезды на бортах! — закричал вдруг Дюндик.

— Маскируются, фашистские сволочи!

— Слушайте, а может быть, это трофейные истребители, и на них наши летчики? — спросил с тревогой Хабаров.

— Командир, дай им на всякий случай сигнал «Я — свой», — посоветовал Дюндик.

Самсонов сделал два покачивания с крыла на крыло. Но «мессершмитты» шли напролом.

Дюндик открыл огонь. Не обращая внимания на разбитое о край борта запястье левой руки и кровь, которая текла в рукав комбинезона, стреляет по «мессершмиттам» и Хабаров.

Вдруг ведущий «мессершмитт» задымил, прекратил стрельбу, и оба они повернули на запад.

— Да, атаковали напористо! — сказал Хабаров, тяжело дыша, и в это время услышал странные слова командира:

— Самолет, Дюндик, бросать нельзя. Их и так мало в полку.

«К чему бы это?» — подумал Хабаров, перевязывая руку. Он еще не знал, что в их машине девяносто шесть пробоин, что приборная доска кабины летчика разбита и что у капитана Самсонова выбит правый глаз, а левый ранен…

Кровь заливает лицо Самсонова. Дюндик, приложив ладонь к его правой глазнице, кое-как останавливает кровотечение. Раненым глазом Самсонов может видеть только небольшое пространство внизу. Оттягивая пальцами нижнее веко и поднимая вверх голову, чтобы видеть, что делается впереди, он продолжает вести самолет на свой аэродром. И приводит его!