Гнет - Вячеслав Марченко

Странно хмыкнув и удивленно на меня посмотрев, она принесла мне уже присыпанную пылью увесистую книгу в синем дорогом переплете, и я вернулся в палату.

— Вот, — открыв страницу и указав пальцем в нужное место, сказал я тогда полковнику, — почитайте…

Полковник нехотя надел очки и уткнулся в книгу, и, по мере того как он читал ее, я видел, как его мясистое лицо становилось то до белизны бледным, то багрово-красным, покрываясь капельками пота…

Одурманенный советской пропагандой и ослепленный фанатичной любовью к своему вождю, он, не веря своим глазам, несколько раз перечитывал письмо Ленина и внимательно вглядывался в обложку книги: все еще сомневаясь в достоверности всего того, что в ней напечатано, затем он отложил книгу на тумбочку, снял с носа очки и пустым взглядом стал молча смотреть перед собой в одну точку.

— Ну, что, товарищ полковник,… Вы прочитали? — спросил я его через минуту, с нетерпеливым любопытством посмотрев в его совершенно растерянные глаза.

— Все это очень странно,… — подавленно произнес он, не поднимая на меня глаз.

Полковник еще какое-то время сидел молча, видимо, переваривая прочитанное, и не зная, как ему реагировать на слова Ленина — человека, имевшего, в отличие от меня, абсолютный для него авторитет, затем он медленно лег на свою кровать и, отвернувшись лицом к стене, громко засопел. На этом наши разговоры о политике с ним прекратились — больше полковник не грозился вышвырнуть меня из Пограничных войск, но испытанное мной гнетущее ощущение той, времен Сталина, атмосферы, я не в силах забыть до сих пор.

А баба Киля, отвечая на мой вопрос о Сталине, тогда тоже несколько секунд сидела молча, обдумывая ответ на мой вопрос, затем ответила:

— Я, внучек, никогда не слышала от наших мужчин, пришедших с фронта, о том, что они шли в бой за Сталина,…за Родину — слышала, а за Сталина — нет. Я вполне допускаю, кто-то из офицеров, поднимая солдат в атаку, выкрикивал лозунг: «За Родину, за Сталина!», но, во-первых, — размышляя задумчиво продолжала говорить баба Киля, — Родина и Сталин — это не одно и то же, а во-вторых, солдат под любым лозунгом поднялся бы тогда в атаку, потому что знал: если он откажется идти в атаку, он тут же получит или пулю в затылок, или будет отправлен в штрафбат, где выжить было почти невозможно. Нет, внучек, — баба Киля в упор посмотрела мне в лицо, — я не думаю, что люди, пережившие те ужасы, о которых я тебе рассказывала, шли тогда в атаку, чтобы умереть за душегуба, завалившего трупами всю нашу страну.

Помню, в 1939 году, после того, как Советский Союз присоединил к себе Западную Украину, власть наша Советская стала людей, что жили тогда там, десятками тысяч со своих насиженных мест срывать и по всей стране разбрасывать: кого — в сибирские лагеря, а кого — если повезет, на поселение в другие районы страны. К нам в село тоже несколько таких семей с целью приобщения к социалистическому образу жизни тогда пригнали, при этом их унизительно называли «западенцами».

Я до сих пор не могу забыть, в каком виде семья Савелия Вовчка сюда к нам в село приползла — они потом на краю села в заброшенной землянке, вернее, в яме с дырявой крышей жить стали. Так, как они тогда жили, внучек, люди не должны жить,… им в этой яме даже лечь не на что было, им от холода не чем было укрыться, и не в чем было даже еду сварить. У Савелия этого трое маленьких детей тогда было: два мальчика и девочка. Они все, не раздеваясь, в той яме на соломе спали, ходили всегда голодные и как оборванцы. Вскоре мать Савелия — совсем уже старушка, умерла, а дети, как щепки, по селу ходили и голодными глазами на нас смотрели, и видно было, что им стыдно даже еду просить,… приличная это была семья. Кто как мог, помогал им тогда выжить. А сын его — Ваня, в оккупации при румынах подрос, и в 1944 году, после возвращения сюда Советской власти, на фронт был отправлен — погиб он тогда на войне, и, я так думаю, внучек, что он вряд ли отдал свою жизнь за Сталина — изверга, исковеркавшего жизнь всей его семьи. Хотя… — баба Киля на несколько секунд вновь задумалась, — если человеку каждый день будут вдалбливать в голову, что черт — это благодетель его, то он и черта полюбит. А нам постоянно — и до войны, и после нее — в особенности, только и твердили, что «Сталин — это наш великий вождь и учитель», что «Сталин — это наш отец родной», что «Сталин — великий полководец»… Вокруг — куда не глянь, везде были его портреты и памятники,… даже в Гимне нашей страны, который мы ежедневно вынуждены были слушать, пелось: «…нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил». Я как сейчас помню, любое мероприятие в нашем клубе начиналось и заканчивалось словами: «Спасибо товарищу Сталину»,… и тут же, бурные, обязательно — продолжительные аплодисменты срывались в зале с выкриками: «Слава!», «Слава!», «Слава великому Сталину!!!»… И попробовал бы кто-то не кричать эту чушь — то было время, внучек, когда людям буквально запрещалось не любить Сталина. Люди кричали здравицы в честь «великого вождя», а в их глазах виден был страх, потому что они знали, что даже незначительное проявление их нелюбви к Сталину может тут же закончиться для них трагически.

В те годы, внучек, и нам — взрослым, и малым детям — в школе, постоянно твердили, что без него мы все погибнем, что он самый, самый,… и когда он умер, я, как сейчас помню, многие люди у нас в селе, пережившие и несколько голодоморов во время его правления страной, и на своей шкуре испытавшие, что такое бесправие и бесплатный каторжный труд, даже рыдали от горя тогда. Но именно после смерти Сталина, с приходом к власти Маленкова, люди впервые за все годы Советской власти, почувствовали некоторое облегчение в жизни. А уже после того, как в 1958 году к власти пришел Хрущев, селянам стали паспорта выдавать, и они стали бежать из этого ада, как ошпаренные,… Хрущева они тогда почти боготворили за то, что он им волю дал. Проблема была, правда, в том, что прописку в городах получить было почти невозможно, а без нее люди не могли ни на работу устроиться, ни квартиру получить,… а уж тем более — купить ее. Но, все равно, — горько усмехнулась баба Киля, — кто как мог и куда только мог — бежал тогда из сел. Да, что там говорить, ты же сам хорошо знаешь, внучек, как твои мамка с отцом, в конце пятидесятых годов, аж в Казахстан выехали, только бы вырваться из этого ада. И до сих пор молодежь из села бежит — в селах уже одни старики остались, а в колхозах работать некому. Вон, — хмыкнув, баба Киля кивнула в сторону магазина, — на полках, хоть шаром покати, — без блата даже плавленый сырок купить невозможно, а нам все про светлое будущее при коммунизме талдычат…