Любовь в наследство, или Пароходная готика. Книга 2 - Паркинсон Кийз

— Да что она будет значить, как не кусок бумаги?

— Ты неправ. Это очень даже важно. Это видимый и осязаемый факт, свидетельство того, кто ты есть на самом деле, чем занимался, перед тем как получить этот «кусок бумаги», как ты изволил выразиться. Вот у меня никогда не было такого документа, поскольку я никогда не занимался такими делами. Помнишь, как однажды я тебе сказал, что надеялся управлять… ну, своего рода империей? Помнишь? Так вот, не мог я управлять ею, поскольку у меня не было того, что позволяет это делать. Однако я знал, что, когда ты станешь немного старше, ты сможешь управлять ею, если будешь двигаться в верном направлении.

Ларри, стоявший рядом с камином, пнул полено, которое тут же ярко заполыхало, и повернулся к деду как раз в тот момент, когда тот с трудом собирался встать. Сейчас старику давалось это труднее, чем на Рождество. Тогда он опирался только на один подлокотник. Теперь же — на оба. Но Ларри знал, что дед не хочет ни от кого помощи, что признание его одряхления и слабости сильно ранит его гордость. Наконец Клайд поднялся и положил руку на плечо молодого человека.

— Я не часто торговался с тобой, Ларри, но на сей раз, видимо, придется, — произнес он. — Итак, давай договоримся: если Вашингтон не заговорит ко времени окончания тобой университета и ты по-прежнему сочтешь нужным поступать так, как хочешь поступить сейчас, то я сам скажу тебе — отправляйся, вступай в армию. Хотя, на мой взгляд, это как раз тот случай, когда тебе нужно последовать за лидером, но не в какой-либо игре.

В следующем месяце Вашингтон заговорил о прохождении выборочной воинской службы. Тем не менее Ларри не поднимал этого вопроса вновь до тех пор, пока не стал обладателем «ничего не значащего листка бумаги». Но в первый же вечер в Синди Лу после нескольких приветственных слов Ларри протянул деду диплом, торжественно отсалютовал и с улыбкой остановился напротив старика.

— Прекрасно, прекрасно, — тоже улыбаясь, произнес Клайд и осторожно положил диплом на письменный стол. Затем выдвинул ящик стола и достал оттуда коробку сигар. — Пойди-ка скажи Наппи, пусть принесет нам кофе. Мы должны устроиться поудобнее, чтобы поговорить.

— Но на этот раз нам не о чем говорить. Ты же сказал…

— Я знаю, что я сказал, и всегда стараюсь сдерживать свои обещания. Если ты хочешь сейчас же отправиться в армию, я не буду пытаться остановить тебя, как делал прежде. Я учитываю, что тебе намного лучше призваться добровольно, а не ожидать, пока тебя призовут осенью, когда тебе стукнет двадцать один. Но все же я хочу кое о чем побеседовать с тобой. Итак, как я уже говорил, если ты сходишь и попросишь Наппи принести нам кофе…

Ларри довольно резко покинул кабинет Клайда. Было нетрудно заметить, что он чуть ли не с яростью выслушал деда, чего не бывало еще ни разу. Однако Клайд невозмутимо наблюдал, как молодой человек уходит. Когда внук вернулся в кабинет, сигара во рту старика мерно горела, а сам Клайд сидел в вертящемся кресле.

— Мне бы хотелось спросить у тебя, что ты думаешь по поводу расширения кухонного сада, — спросил Клайд, умиротворенно попыхивая сигарой. — Еда скоро станет чрезвычайно важным делом. Как тебе известно, сахар и мука уже распределяются по карточкам. Мы могли бы выращивать капусту на этом клочке земли.

— Еда, конечно, очень важное дело, однако я пока не понимаю, какое отношение к победе в войне имеет капуста, — мрачно произнес Ларри.

— Капуста — это только начало. Я так считаю, поскольку то, что не успеют съесть, следует превратить в квашеную капусту, которую можно есть всю зиму. На севере устраивают погреба для картошки, свеклы и тому подобного. Мы вот не можем, к сожалению, этого делать, поскольку у нас зимы не очень холодные… О, вот и кофе.

Несколько минут они пили ароматный напиток в полнейшем молчании. Затем его нарушил Ларри.

— Полагаю, после снятия урожая капусты на эти же грядки можно высаживать сладкий картофель, па, — нерешительно проговорил молодой человек. — И, безусловно, нет лучшей еды для человека и животного, чем ямс. Я не собираюсь напоминать тебе, что превосходное сено для мулов и молочных коров получается из виноградной зелени, и мы могли бы выпускать на поля парочку поросят, чтобы они рыли себе корешки, оставшиеся в земле.

— Превосходная мысль, — произнес Клайд, поставил чашку на стол и снова взял сигару, которую на какое-то время откладывал в сторону. — Послушай, Ларри, мог бы я когда-нибудь подумать, что следующей зимой мне стукнет восемьдесят четыре… если я доживу, конечно?

— Перестань, па, это всего лишь календарь! На самом деле ты здесь самый молодой человек из всех!

— Даже принимая во внимание, что я по-прежнему передвигаюсь сам и могу о себе позаботиться, восемьдесят три — это предостаточно, и мы с тобой оба это понимаем. Обычно, когда молодой человек отправляется на войну, вопрос заключается в том, останется ли он жив, вернется ли домой. Однако, когда на войну уходишь ты… В конце концов, мы не знаем, сколько времени продлится эта война, не правда ли? Да, провожая твою тетушку, мы ошиблись в прогнозах… Итак, вопрос в том, буду ли я еще здесь, когда ты вернешься. Однако, доживу я или нет до твоего возвращения с войны, я не могу больше нести на своих плечах ношу в виде двух плантаций.

— Мне бы следовало сказать «нет», па. Никто не ожидает этого от тебя. Но сейчас здесь так много слуг…

— Много слуг для того, чтобы выполнять мои распоряжения, когда я скажу, что мне нужно, это да, — согласился Клайд. — Но одно дело — сказанное, а другое — задуманное. То есть делать — это одно, но думать — другое. Пример тому то, что сейчас придумал ты. Я имею в виду твое предложение насчет сладкого картофеля. Возможно, ты и не осознаешь этого, но ведь практически это ты управлял плантациями все последнее лето, во время каникул. То одно предложение, то другое. Ну, как тогда, когда я заговорил о капусте: ты тут как тут со своим планом о сладком картофеле… А ведь это весьма полезно! И никто здесь не додумался бы до этого. И некому взять бразды правления в свои руки.

— Септим мог бы, если бы остался.

— И да, и нет, — вновь невозмутимо произнес Клайд. Он сразу заметил в голосе внука зависть. Септим Прюдхоум, смуглый рослый молодой акадианец, бывший смотритель в Синди Лу, при первой же возможности поспешил записаться в морской флот, а он, Ларри Винсент, находился по-прежнему здесь, на плантации Синди Лу! Дюмайн, этот пузатый человечек средних лет, занимающий ту же должность, что и Септим, только на Виктории, без колебаний заявил, что сомневается, был ли поступок Септима вызван только патриотическим рвением, ибо Септим встречался с одной девушкой, которая угрожала ему тем, что беременна от него, а ему она просто наскучила. Клайд рассуждал иначе. — Конечно же, Септим — человек образованный, ведь он изучал в университете агрономию или что-то в этом роде. К тому же он был превосходным первым помощником. Не знаю, каков он в роли лоцмана или капитана, а мне не нужно напоминать тебе, что мы нуждаемся в ком-нибудь, кто знает реку так же хорошо, как и плантации.

В этой ситуации нашелся еще один момент, который Ларри был вынужден признать чрезвычайно важным. Незадолго до войны в Европе была основана некая организация, известная под названием «Корпорация: коммерческие растворители». Она использовала мелассу[23], как и зерно, для начального брожения при производстве ацетона. И меласса из Луизианы, и вест-индская меласса были теперь приспособлены для изготовления боеприпасов на нескольких фабриках, стоящих рядом с верхними рукавами Миссисипи-ривер в Иллинойсе. Вест-Индскую мелассу доставляли океанскими судами в Новый Орлеан, там ее грузили на баржи (среди которых были и баржи, принадлежащие новой судоходной компании «C&L») и против течения привозили на фабрики по изготовлению боеприпасов вместе с мелассой из Луизианы. Никто, разумеется, не хотел принижать значение реки, но именно война помогала ей вновь возвратиться в качестве торговой артерии золотых дней ее славы.

— И капитан Бурже может помочь во всем этом, — продолжал Клайд, заметив, что Ларри задумался над последним его замечанием. — Честно говоря, он сейчас вполне способен управиться с этой частью шоу, если так можно выразиться. А сын Дюмайна Жорж знает достаточно, чтобы обеспечить мне остальную необходимую помощь, хотя ему всего семнадцать лет. Он поработает с тобой этим летом и кое-чему научится. Они не призовут тебя, пока тебе не исполнится двадцать один, а это произойдет в октябре. Мы к тому времени или чуть позднее приступим к помолу, а старик Дюмайн с Треджем присмотрит за сахарным заводом. В общем-то, люди, конечно, найдутся. Не скажу, что без тебя будет лучше… Но тебе виднее, как поступить. Больше не произнесу ни слова, чтобы удержать тебя, если после всего того, что я растолковал тебе, ты решишь, не дожидаясь двадцати одного года, записаться в добровольцы…