Рыцарь Таверны - Рафаэль Сабатини

Кеннет раздумывал, должен ли он сохранить в тайне существо дела, и под конец решил, что нет. Поэтому он вкратце пересказал ей историю Криспина, которую тот доверил ему той ночью в Ворчестере — историю подлинных страданий, которые только трус мог оставить неотмщенными. Он ничего не добавил, ничего не сократил, а рассказал ее такой, какой услышал в ту ужасную ночь, воспоминание о которой до сих пор повергало его в трепет.

Синтия слушала его, раскрыв рот, впитывая в себя нить повествования, которая по своей трагичности больше походила на роман, чем на подлинную жизнь человека. Со скорбью, с гневом и негодованием она слушала рассказ Кеннета. Даже после того, как он окончил его и сел в соседнее кресло, она продолжала молчать, все еще находясь под его впечатлением.

Затем внезапно она повернула горящие глаза на юношу и с глубочайшим презрением воскликнула:

— И вы, зная все это, позволяете себе так говорить об этом человеке? Зная, сколько страданий выпало на его долю, вы осмеливаетесь упрекать его за те грехи, на которые его толкнула полная лишений судьба? А как бы поступили вы на месте этого несчастного? Упали бы трусливо на колени и возблагодарили Господа за то, что он сохранил вашу презренную жизнь? Или вы безропотно снесли бы удары судьбы с молитвой на устах? Кто вы такой, что, зная правду о жизни этого человека, можете сидеть здесь и осуждать его? Скажите мне!

Но Кеннету нечего было ответить на этот взрыв негодования, на вопросы, полные презрения, которые обрушились на него. Ответ, который он дал «Рыцарю Таверны» в ту ночь в Ворчестере на тот же вопрос, он сейчас не решался повторить. Может, он боялся этой девушки, а может, наконец, осознал, какое жалкое зрелище он представляет по сравнению с Криспином, которого он всем сердцем презирал еще не так давно.

Уступая ее гневу, он начал лихорадочно искать подходящее оправдание, но прежде чем он успел это сделать, раздался звук тяжелых шагов, и в холле появился Грегори Ашберн. Его лицо было пепельного цвета, и брови были нахмурены.

Его приход вызвал неловкую тишину в зале, и Грегори молча подошел к столу. У нижнего края стола он задержался, собираясь что-то сказать, но его прервал звук грохочущих колес и щелканье кнута.

— Это Джозеф! — воскликнул он с явным облегчением, которое не ускользнуло от Синтии. И с этим восклицанием он выбежал мимо них из зала, чтобы встретить так своевременно вернувшегося брата.

Он подоспел к ступенькам лестницы, ведущей в замок, как раз в тот момент, когда перед ней остановилась дорожная коляска, и из нее выскочил худощавый и подтянутый Джозеф.

— Итак, Грегори, — проворчал он вместо приветствия, — в конце концов я проездил впустую. Ваш курьер обнаружил меня в Лондоне, когда я уже истощил запасы гостеприимства в Уайтхолле. Но, раны Христовы! — воскликнул он, заметив бледность на его лице. — Ты болен?

— У меня есть для тебя новости, — ответил Грегори дребезжащим голосом.

— Что-нибудь с Синтией? Нет, вон она стоит со своим красавчиком возлюбленным. Господи, какие патлы он себе отрастил!

И с этими словами он поспешил навстречу молодым людям, чтобы поцеловать свою племянницу и поздравить Кеннета с благополучным возвращением.

— В Лондоне я много слышал о тебе, мой мальчик, — произнес он с хитрой улыбкой на лице. — Как ты подружился с глотателем огня Геллиардом, и как он связал священника и часового и вытащил тебя из тюрьмы за час до казни.

Кеннет вспыхнул. Он чувствовал издевку в тоне Джозефа. Тот старался подчеркнуть, что вся заслуга побега принадлежит Криспину и что сам Кеннет ни за что бы не выбрался из той переделки. Кеннету показалось, что эти слова и этот тон в присутствии Синтии были не случайны.

Он был прав. Джозеф был злобным и ядовитым от рождения и не упускал случая показать это окружающим. И сейчас он злился за те неудобства, которые он был вынужден терпеть в пути, выполняя дело, которое ему было явно не по душе.

Его тонкие губы расплылись в неприятной улыбке, и он устремил свой злобный взгляд на молодого человека, но в этот момент Грегори оттащил его в сторону за полу плаща. Они направились в залу, в которой состоялся их последний разговор перед отъездом Джозефа. С таинственным видом Грегори прикрыл за собой дверь и повернулся лицом, к брату. Тот в это время расстегивал свой пояс с мечом.

— Подожди, Джозеф! — воскликнул Грегори голосом полным трагизма. — Сейчас не время разоружаться. Держи свой меч под рукой, вскоре он будет тебе нужен, как никогда в жизни.

Он перевел дыхание и поведал брату последние новости:

— Роланд Марлёй жив, и он находится здесь! — И он без сил опустился в кресло.

Выражение лица Джозефа не изменилось. Только частое подергивание века выдало его взволнованное состояние. Его рука, снимавшая рукоятку меча, расслабилась, и он шагнул к брату, пристально вглядываясь в его бледное изможденное лицо. Внезапная догадка осенила его. Он взял брата за плечи и встряхнул.

— Грегори, идиот, ты слишком много пил в мое отсутствие!

— Да, это так, — простонал Грегори, — и он был моим собутыльником и подавал мне пример.

— Ну, конечно, — бросил Джозеф с презрением. — Бедный Грегори, вино настолько помутило твой рассудок, что тебе начали мерещиться призраки за столом. Оставь, старина, все это ерунда!

В его словах Грегори уловил сомнение. Он с трудом поднялся на ноги и обратился к брату.

— Это был не призрак, а Роланд Марлёй собственной персоной во плоти сидел со мной за столом. Он сильно изменился, и я бы ни за что не узнал, если бы не разговор, который я услышал десять минут назад.

Его искренность была очевидной, а слова были достаточно убедительны, и подозрения Джозефа вновь начали усиливаться.

Он схватил брата за руку, заставив того поморщиться от боли, и насильно усадил обратно в кресло.

— Что ты имеешь в виду, черт меня побери? — процедил Он сквозь зубы. — Рассказывай по порядку!

И Грегори поведал ему о том, как Кеннет прибыл в замок в сопровождении человека, который в последние годы войны прославился среди роялистов под именем «Геллиард Сто Чертей», а среди мятежников как «Рыцарь Таверны» за свое беспробудное пьянство. Грегори вспомнил и его упоминание о Роланде Марлёе в первую ночь пребывания в замке и закончил рассказом, который Кеннет недавно доверил Синтии.

— Значит, этот Криспин не кто иной, как Роланд Марлёй, превратившийся в наемную собаку? — размышлял вслух Джозеф. Он был спокоен, обдумывая то, что сообщил ему брат.

— Это не подлежит никакому сомнению.

— И ты виделся с этим человеком все эти дни, проводил с ним ночи напролет за бутылкой испанского вина и так и не узнал его? Клянусь Богом, где были твои глаза?