Ледяной ветер азарта - Виктор Пронин

– А! – Панюшкин с облегчением махнул рукой. – Бог простит. Идемте обедать. Познакомлю вас с первопричиной поножовщины, как вы изволили выразиться.

– Какой еще первопричиной?

– Ее зовут Анна Югалдина. Очень непочтительная девушка, – сказал Панюшкин почти с восхищением.

– И вас это радует? – спросил Мезенов.

– Непочтительность? Конечно.

– Что же вы находите в ней привлекательного? Мне кажется, что для девушки почтительность... далеко не самое худшее качество.

– Не самое худшее, согласен. Но и лучшим я бы его не назвал. Знаете, Олег Ильич, столько видишь почтительности вокруг, столько почитания, столько боязни сказать нечто неподходящее, обидеть чей-то слух сильным словцом, обидеть чей-то взор несдержанным жестом, что когда встречаешь человека, который, простите, плюет на все эти канцелярские манеры, то хочется...

– Хочется последовать его примеру? – подсказал Мезенов.

– Да! Хочется вступить с таким человеком в тайный преступный сговор, как говорит наш Белоконь.

– С вами она тоже непочтительна?

– Еще как! – Панюшкин, кажется, даже обрадовался вопросу.

– И вам нравится?

– Да, – Панюшкин посерьезнел, поняв, что последний вопрос, повторенный дважды, уже не так безобиден, как могло показаться. Невинный обмен шутками кончился. Взглянув еще раз на Мезенова, Панюшкин убедился, что не ошибся в своей догадке. Секретарь был насторожен, в нем зарождалось осуждение, слова начальника строительства он принял за браваду. – Да, – повторил Панюшкин, – мне нравится деловая непочтительность, готовность отстаивать свое мнение, свое достоинство – девическое ли, мужское ли, профессиональное, отстаивать, несмотря или, лучше сказать, не робея перед замшелыми авторитетами, окаменевшими догмами, состарившимися истинами. Жизнь всегда права. Даже когда идет вразрез с очень уважаемыми решениями и мнениями. А Югалдина слишком уважает свои чувства, свое понимание жизни и не откажется от них ради того, чтобы понравиться мне или вам. Хотя, казалось бы, так ли уж трудно польстить старику? Ан нет. Вряд ли она думает об этом, вряд ли сможет объяснить свое поведение, но Анна безошибочно чувствует, когда где-то совсем рядом возможно маленькое предательство по отношению к самой себе. Проявляя непочтительность, человек тем самым требует серьезного к себе отношения, без поблажек и жалости. Он готов взять ответственность за свои решения, поступки, за людей, с которыми связан работой, дружбой, любовью. Откровенно говоря, Олег Ильич, мне страшно хочется быть с вами почтительнее, но... боюсь.

– Боитесь? – удивился Мезенов. – Вот уж чего не ожидал!

– Почтительность в моем положении – это просьба быть ко мне снисходительнее, не судить слишком строго, простить мне промахи, которые, возможно, выплывут. Почтительность – это мольба о пощаде.

– И поэтому вы выбрали такую манеру...

– Нет! – перебил Панюшкин. – Я ничего не выбирал. Я предпочел остаться таким, каков есть. В конце концов для меня это важнее всего прочего. Мало ли здесь перебывало комиссий... Если бы я стремился всем понравиться, для всех подбирал манеру поведения, что бы от меня осталось? Месиво.

– Возможно, – медленно проговорил Мезенов. – Так что Югалдина?

– А что Югалдина... Хорошая девушка. Из-за плохой драться не станут. Да и схватились-то ребята вовсе не из-за нее, понимаете? – Панюшкин оживился. – Ни один, ни второй не имеют с ней никаких отношений. Подрались они из-за неких отвлеченных понятий – честь, достоинство, порядочность... И Горецкий, и Елохин понимают, что Анна Югалдина – нечто большее, чем просто красивая девушка. Да, уважаемый Олег Ильич, не из-за бабы дрались ребята. Понятия о чести на кону были. А Горецкий почему за нож взялся? Потому что проиграл, и все это поняли. Потому что Елохин его мордой ткнул в его же низость. Кто же сможет простить такое?

Чутье подсказало Хромову, что человек, вошедший в его каморку, слабоват и разговаривать с ним будет нетрудно. Именно об этом он думал прежде всего, встречаясь с новым человеком, – не сможет ли тот его подавить? А Тюляфтин, в распахнутой дубленке, с несмелой улыбкой и восторженным блеском в глазах, сразу вызвал у Хромова чувство снисходительности и превосходства.

– Я к вам, – произнес Тюляфтин с нарочито беззащитной улыбкой, сразу отдавая себя во власть Хромова и как бы говоря, что просит отнестись к нему не очень строго, что человек он покладистый и нет у него ни требований, ни капризов.

– Прошу, – Хромов грузно поднялся, пожал протянутую ладошку, улыбнулся как мог гостеприимнее, даже поклонился, чего сам от себя не ожидал. Он принял условия, предложенные Тюляфтиным, и согласился быть доброжелательным хозяином. Застегнув пиджак, одернув его, смахнув хлебные крошки со стола, он счел, что готов принять гостя, посодействовать в его важном деле.

– Зашел вот посмотреть, как живете, – заговорил Тюляфтин, опускаясь на предложенный стул. – А у вас мило, – сказал он, оглядывая крохотную комнатенку, в которой письменный стол, жиденький фанерный шкаф и два стула занимали всю площадь. Зажатый между столом и стеной, Тюляфтин почувствовал себя уютно – свобода движений потребовала бы от него иного поведения, более раскованного, смелого, а он был не из таких. Перед тем как войти, минут пятнадцать торчал в коридоре перед стенной газетой, стараясь придумать, чего бы это спросить у зама по снабжению.

– Живем не жалуемся, – бодро ответил Хромов и тоже окинул кабинетик быстрым взглядом. Потом, привстав, протянул руку и цепко пощупал рукав дубленки Тюляфтина. – Тысчонку отвалить пришлось?

Тюляфтин смутился, механически смахнув невидимую грязь с рукава, которого коснулся Хромов.

– Что вы! Какую тысчонку... Половину.

– Тогда ничего, – одобрил Хромов. – Тут поговаривают, вы нам нового начальника привезли? – в упор спросил он и осклабился в ожидании ответа, готовый тут же все свести к шутке.

– А что, старый не годится? – Тюляфтин был явно польщен и откровенностью Хромова, и его грубоватой фамильярностью, и тем, что тот так охотно согласился поговорить с ним.

– Поизносился старый, – хмыкнул Хромов. – Укатали сивку крутые горки.

– А мне он показался ничего... Достаточно бодрым...

– Казаться он может. С некоторых пор он этим только и занимается. На это его хватает. Но кому-то и работать надо. – Хромов развел руками, показывая заваленный бумагами подоконник, переполненный папками шкаф, связки бумаг на полу. – Так что, ребята, давайте... Стройку спасать надо, – склонив голову, Хромов доверительно и скорбно заглянул Тюляфтину в глаза и повторил понравившиеся ему слова: – Да-да, стройку надо спасать, пока не поздно.

– Вы думаете, что положение именно таково? – Тюляфтин поправил очки со сверкающими золотыми дужками и вскинул брови, готовясь услышать нечто важное.

– Будь положение иным, мы бы с вами не встретились здесь, – Хромов улыбнулся, и глаза его скрылись за припухшими красноватыми веками. – Так что сам факт нашей с вами встречи отвечает на вопрос. Положение очень тяжелое, – вздохнул Хромов. – Люди от нас бегут... Не держатся у нас люди, – повторил он, увидев, что Тюляфтин достал блокнот и ручку. – И дело не только в том, что строительство остановилось. Наши рабочие, слава богу, понимают важность стройки и готовы приносить жертвы во имя общего дела. Главное – в Поселке сложился невыносимо тяжелый моральный климат: пьянки, драки, поножовщина... Недавно совершено преступление, приехал следователь. Запутана женщина, особа определенного пошиба, но, поскольку у нее шашни, помимо прочих, еще и с главным инженером, делаются попытки все замять, свести к пустякам, сделав вид, что ничего особенного не произошло, что все в порядке вещей. И самое страшное в том, что мы действительно привыкаем к подобным происшествиям, не видим в них ничего такого, с чем стоит бороться. Вот где самая страшная опасность. – Хромов помолчал, взял какую-то бумажку, прочел ее, бессильно выронил из пальцев: не в силах, дескать, я читать всю эту деловую переписку, когда зашел такой разговор у нас с вами, товарищ Тюляфтин. – Не хочу жаловаться, не хочу навязывать вам свое мнение – сами разберетесь. Поэтому говорю только о фактах. Вот к нам приезжает Комиссия... Что делает Панюшкин? Готовит документацию? Торопится с подготовкой укладки в зимних условиях? Проводит учебу, чтобы как можно быстрее выполнить работу, когда замерзнет Пролив? Нет. Он заботится о внешнем виде конторских сотрудников. Чтобы, при-ехав, вы увидели благоухающие физиономии при галстуках и белых воротничках.

– Этого не может быть! – искренне воскликнул Тюляфтин. – Это же черт знает что! – Он нечасто употреблял крепкие выражения, но всегда нравился себе, когда ему удавалось вот так, к месту, чертыхнуться.

– Совершенно с вами согласен, – Хромов тоже нравился себе таким вот значительным и опечаленным большими заботами. – Человек вы грамотный, авторитетный, к слову представителя министерства прислушаются... Поэтому просьба – помогите! Надо что-то делать.