Роковой рейд полярной «Зебры» - Алистер Маклин

Теперь я продвигался вперед очень осторожно, тщательно прощупывая перед собой лед — после происшествия с Хансеном мы взяли пятифутовый конец веревки, опустили в воду и потом подержали на морозе, после чего он стал твердый как сталь. Время от времени я спотыкался, иногда, когда встречный штормовой ветер внезапно стихал, я вдруг терял равновесие, падал на колени и продолжал двигаться уже на четвереньках, что было даже удобнее. Один раз, когда я полз вот так на четвереньках, я почувствовал, что ветер заметно ослаб и бьющий в лицо ледяной шторм поутих. В следующий миг моя палка уперлась в довольно большое препятствие — стену огромного хребта. Укрывшись за нею, я сдвинул очки на лоб, вытащил и зажег фонарь, чтобы остальные, те, кто вслепую брели следом за мной, могли заметить место, где я расположился.

Вслепую, выставив вперед руки, они ощупывали пространство, как настоящие слепцы, которыми мы, по сути, были последние два с половиной часа. Покидая «Дельфин», мы с тем же успехом могли бы вместо снегозащитных очков надеть на головы мешки. Я посмотрел на Хансена — он подошел первым из тройки. Очки, маска, капюшон, одежда — спереди он весь покрылся сплошной ледяной коркой, испещренной мелкими трещинами, образовавшимися от движения рук и ног. Пока он приближался, я даже на расстоянии пяти футов слышал, как на нем все поскрипывает. С головы, плеч и локтей у него свешивалась ледяная бахрома, точно оперение некоего чудища, прилетевшего прямо с холодного Плутона, так что хоть сейчас бери и снимай в фильме ужасов. Впрочем, сам я, должно быть, выглядел не лучше. Тесно прижавшись друг к другу, мы укрылись под ледяной стеной, а в каких-нибудь четырех футах над нашими головами свирепствовал ледяной шторм. Роулингс, сидевший слева от меня, сдвинул на лоб очки и стал колотить себя по груди кулаками, пытаясь сбить примерзший к меху лед. Я поймал его за руку.

— Оставьте в покое.

— Что оставить? — голос Роулингса под маской звучал глухо, однако я слышал, как у него стучат зубы. — Этот проклятый панцирь весит никак не меньше тонны. Я вам не какой-нибудь цирковой силач, чтобы таскать эдакую тяжесть, док.

— Оставьте. Без него вы бы уже давно окоченели: он защищает вас от ледяного ветра. — Дайте-ка я лучше погляжу на ваши лицо и руки.

Я проверил, нет ли у него и у остальных обморожений, а Хансен осмотрел меня. Нам повезло. Хотя от холода мы посинели и у нас зуб на зуб не попадал, зато не обморозились. Меховая одежда у моих товарищей была явно хуже моей, но все же довольно теплая. На атомных подводных лодках всегда все самое лучшее и полярная одежда также не была исключением. Нет, они не закоченели, но по их лицам и дыханию я понял, что силы у них почти на исходе. Пробиваться сквозь ледяной шторм было все равно, что идти против бурного потока жижи — это здорово изматывало, тем более, что мы не просто шли, а, то и дело натыкаясь на глыбы расколовшегося льда, карабкались вверх, съезжали вниз, скользили и падали, порой делали крюк, чтобы обойти неприступный торос, сгибаясь под тяжестью сорокафунтовых вещмешков на спине и мощных ледяных панцирей на груди и животе, так что все это превращало наш переход по ледовой пустыне, где всевозможные опасности подстерегали нас буквально на каждом шагу, в сущий кошмар.

— Всем, думаю, ясно, — проговорил Хансен, судорожно ловя ртом воздух, как Роулингс, и задыхаясь, — мы не сможем тащить все это дальше, док.

— Нужно было внимательно слушать лекции доктора Бенсона, — укоризненно сказал я. — Лопая пирожные да яблочные пироги и валяясь часами напролет в койке, вряд ли можно как следует подготовиться к таким походам.

— Неужели? — Хансен взглянул на меня. — А вы-то сами как?

— Устал малость, — признался я. — Вот и все.

Вот и все… хотя на самом деле ноги у меня буквально отваливались. Я стянул рюкзак и вытащил флягу со спиртом.

— Передохнем минут пятнадцать, не больше. Иначе совсем окоченеем. А пока давайте-ка лучше глотнем из фляги, чтобы поскорее разогнать кровь в жилах.

— А я-то думал, врачи не рекомендуют употреблять это дело на морозе, — нерешительно заметил Хансен. — Поры, дескать, расширяются или что-то в этом духе.

— Назовите мне любое дело, каким бы ни занимался человек, — ответил я, — и я найду вам кучу врачей, которые будут рекомендовать ему бросить это занятие. Да и потом, это не спирт, а чистое шотландское виски.

— С этого и надо было начинать. Дайте-ка сюда. Роулингсу и Забрински совсем чуть-чуть, они не пьют. Что там у тебя, Забрински?

Забрински, вытащив «уоки-токи», антенну и засунув наушник под капюшон своей парки, что-то говорил во встроенный в рацию микрофон, прикрывая его ладонями. Он был радистом, хорошо знавшим свое дело, вот я и отдал ему «уоки-токи» перед тем, как мы покинули подлодку. Поэтому он никогда не шел впереди. Ударься он об лед или упади в воду, неминуемо вышла бы из строя рация, которую он нес на спине, и тогда нам пришел бы конец: без рации мы не смогли бы не только выйти на дрейфующую станцию «Зебра», но и вернуться на «Дельфин». Забрински был крепкий малый, под стать средних размеров горилле, однако мы обращались с ним, как с вазой хрупкого дрезденского фарфора.

— Ничего не слышно, — ответил Забрински. — С рацией все в порядке, но из-за этого чертова шторма столько всяких помех… хотя погодите-ка…

Он склонился над микрофоном, закрыв его от рева бури, и заговорил снова.

— Забрински… говорит Забрински. Да, из нас уже дух вон, но док считает, мы дойдем, ему виднее… Подождите, сейчас я у него спрошу.

Забрински повернулся ко мне.

— Они спрашивают, как, по-вашему, мы далеко ушли.

— Мили на четыре, — ответил я, пожав плечами. — Может, на три с половиной, а может, на четыре с половиной.

Забрински передал мои слова по рации, вопросительно взглянув на нас с Хансеном, мы кивнули в знак согласия, и он закончил передачу.

— Штурман говорит, мы отклонились на четыре или пять градусов на север и, если не хотим пройти в нескольких сотнях ярдов мимо «Зебры», нам надо взять чуть южнее.

Могло быть и хуже. С тех пор, как мы последний раз получили пеленг с «Дельфина», прошло больше часа, и между сеансами радиосвязи мы ориентировались только по направлению и силе ветра, бившего нам прямо в лицо. Однако, несмотря на защитные маски, лица у нас онемели от холода и уже ничего не чувствовали, а, кроме того, мы знали, что в этой ледяной круговерти направление ветра наверняка не раз менялось. Все могло быть гораздо хуже, и я сказал об этом Хансену.

— Да уж, — с горечью согласился он. — Мы могли ходить кругами, пока все не погибли бы. Не знаю, что может быть хуже.

Он отхлебнул виски и, кашлянув, передал фляжку мне.