Долорес Клейборн - Стивен Кинг

Я отвернулась, и мой внутренний глаз увидел топорик, лежащий на своем месте. Я потянулась за ним и, сжав пальцами топорище, подумала: «В этот раз я не позволю, чтобы топорик попал в твои руки, Джо». Потом я вспомнила, как Селена оглядывалась на меня, уходя в магазин, и я решила: что бы ни случилось, топорик к этому не будет иметь никакого отношения. Вместо него я вытащила из буфета скалку.

Топорик или скалка, это не имело большого значения — жизнь Джо висела на волоске. Чем дольше я смотрела на него, сидящего в грязной рубашке и ковыряющего в носу, тем яснее я представляла, что же он сделал с Селеной; чем больше я думала об этом, тем злее я становилась; чем злее я становилась, тем ближе я была к тому, чтобы просто подойти поближе и раскроить ему череп этим куском дерева. Я даже решила, в какое именно место нанесу первый удар. Джо уже начал лысеть, особенно сзади, и свет лампы, висящей рядом со стулом, на котором он сидел, бросал отблеск на его череп. Именно сюда, думала я, именно в это место. Кровь забрызгает весь абажур, но для меня это было неважно, к тому же светильник был уже старым и некрасивым. Чем больше я думала об этом, тем сильнее хотела увидеть, как его кровь станет разлетаться в стороны, забрызгивая абажур и стекло лампочки. Чем больше я думала об этом, тем сильнее мои пальцы сжимали орудие возмездия. Это было как сумасшествие, я не могла отвести взгляда от Джо, но даже если бы я и решилась на это, то мой внутренний глаз не позволил бы сделать этого.

Я приказывала себе подумать о том, что почувствует Селена, если я сделаю это, — и самые страшные ее опасения сбудутся, — но это тоже не помогло. Сколь сильно я ни любила ее и ни желала ей добра, это не помогло. Этот глаз был сильнее любви. Даже мысль о том, что случится с тремя моими детьми, если Джо умрет, а меня отправят в тюрьму за его убийство, не могла заставить закрыться этот третий глаз. Он оставался широко раскрытым и продолжал высматривать все самое уродливое в облике Джо. Шелушащуюся кожу на его щеках, капельку горчицы, застывшую на подбородке. Огромные лошадиные зубы его протеза, сделанного хоть и по мерке, но явно не подходящего ему по размерам. И каждый раз, увидев этим третьим глазом нечто новое, я лишь крепче сжимала скалку.

И только в последнюю минуту я подумала о чем-то другом. «Если ты сделаешь это прямо сейчас, то сделаешь это не из-за Селены, — подумала я. — И сделаешь это не из-за мальчиков. Ты сделаешь это потому, что все эти вещи три месяца происходили прямо у тебя под носом, а ты была слепа и глуха, чтобы их заметить. Если ты собираешься убить его и сесть в тюрьму и видеть своих детей только по субботам, тебе надо знать, почему ты делаешь это: не из-за Селены, а потому, что он обвел тебя вокруг пальца; именно в этом ты похожа на Веру — больше всего в жизни тебе ненавистно, когда тебя обманывают».

И это позволило мне смягчиться. Внутренний глаз не закрылся, но стал меньше и немного утратил свою власть надо мной. Я попыталась разжать ладонь и выпустить скалку, но я так долго с силой сжимала ее, что, казалось, она вросла в мою руку, Поэтому мне пришлось другой рукой разжать два пальца, для того чтобы скалка упала в ящик, а три других пальца так и остались скрюченными, как бы все еще сжимая ее. Только сжав и разжав ладонь несколько раз, я почувствовала, что она снова стала действовать нормально.

Я подошла к Джо и похлопала его по плечу.

— Я хочу поговорить с тобой, — обратилась я к нему.

— Так говори, — бросил он, не отрывая глаз от газеты, — разве я мешаю тебе?

— Я хочу видеть твои глаза, пока буду говорить, — сказала я. — Отложи газету в сторону.

Он бросил газету на колени и взглянул на меня.

— Не кажется ли тебе, что твой рот слишком много болтает в последнее время? — процедил он.

— Я сама позабочусь о своем рте, — парировала я, — а вот тебе лучше позаботиться о своих руках. А если нет, то они навлекут на тебя слишком большие неприятности.

Его брови взлетели вверх, и Джо спросил, что бы это все значило.

— Это значит — я хочу, чтобы ты оставил Селену в покое, — ответила я.

Он так изменился в лице, будто я врезала коленом прямо по его семейным драгоценностям. Это был самый отличный момент во всей этой печальной истории, Энди, — выражение лица Джо, когда он понял, что его накрыли. Его лицо побелело, рот приоткрылся, и весь он как-то странно дернулся — так дергается человек, погружающийся в сон, на пути к которому его вдруг пронзает неприятная мысль.

Он попытался скрыть это движение, изображая судорогу в спине, но он не смог обмануть меня. Он действительно выглядел немного пристыженным, но это ни в коей мере не смягчило меня. Даже у самой глупой и паршивой собаки вдруг проявляется достаточно разума, чтобы выглядеть пристыженной, когда обнаруживается, что она ворует яйца из курятника.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — медленно произнес он.

— Тогда почему же ты выглядишь так, будто сам дьявол забрался тебе в штаны и зажал твои яйца? — спросила я.

Надвигалась гроза.

— Если этот проклятый Джо-младший наболтал тебе неправду обо мне… — начал он.

— Джо-младший не говорил мне ни слова, — сказала я, — так что не утруждай себя, Джо. Мне рассказала Селена. Она рассказала мне все — как пыталась угодить тебе после той ночи, когда я ударила тебя кувшином, и как ты отплатил ей, и что случится, если она хоть когда-нибудь расскажет.

— Она маленькая обманщица! — выкрикнул Джо, отшвыривая газету на пол, как если бы это могло стать доказательством. — Врунья и подлиза! Я сниму ремень, и как только она покажется дома — если она посмеет снова появиться здесь…

Он приподнялся в кресле. Вытянув руку, я снова усадила его. Это чертовски легко сделать — толкнуть человека, пытающегося встать из кресла-качалки; меня даже удивило, насколько это легко. Правда, три минуты назад я чуть не разнесла ему голову скалкой, а это ведь должно же было вылиться во что-то.

Глаза его превратились в щелки, и он закричал, что мне лучше не шутить с ним.

— Тебе удавалось это раньше, — проревел Джо, — но это не значит, что ты сможешь одерживать верх каждый раз, когда тебе этого захочется.

— Прибереги свои угрозы для дружков, — сказала я. — Сейчас ты должен не разговаривать, а слушать… и слышать, что я говорю, потому что каждое слово будет иметь свой вес. Если ты еще хоть раз попытаешься приставать к Селене, я посажу тебя в тюрьму за растление малолетних или за изнасилование — смотря за что тебя дольше будут держать в кутузке.

Это смутило его. Рот его снова приоткрылся, и несколько мгновений он просто молча смотрел на меня.

— Ты никогда… — начал было он, но вдруг замолчал. Потому что понял: я сделаю это. Поэтому он надулся, нижняя губа оттопырилась еще больше, чем всегда. — Конечно, ты на ее стороне, — пробурчал он. — Ты никогда не спрашиваешь, каково мне, Долорес. Ты даже не интересуешься моими мотивами.