Дворец ветров - Кей Мэри Маргарет

– Когда я выйду замуж, я дам тебе столько денег, сколько нужно, – утешила мальчика Каири.

Вопрос о ее помолвке уже обсуждался на женской половине Хава-Махала.

– Да какой в этом толк? – неблагодарно ответил Аш. – Будет уже слишком поздно. Ты не выйдешь замуж еще много лет – ты ведь совсем ребенок.

– Мне скоро исполнится шесть, – горячо сказала Каири, – а Аруна говорит, что в таком возрасте уже выходят замуж.

– Тогда тебя увезут далеко-далеко отсюда, на расстояние многих дней пути, и, какой бы богатой ты ни стала, ты не сможешь переслать деньги в Гулкот, – ответил Аш, настроенный смотреть на вещи мрачно. – В любом случае, твой муж может и не дать тебе денег.

– Даст, даст, не сомневайся. Если я стану махарани, у меня будет много кроров[9] рупий, как у Джану-рани. И еще алмазы, жемчуг, слоны и…

– И старый, жирный, лысый муж, который будет тебя бить, а потом помрет, когда ты будешь совсем молодой, и тебе придется стать сати и сгореть заживо на погребальном костре вместе с ним.

– Не говори так!

Голос Каири задрожал, ее маленькое личико побледнело. Ворота сати со скорбным фризом из красных отпечатков рук всегда наводили на нее ужас, и она не могла без содрогания видеть это трагическое напоминание о десятках и сотнях женщин, оставивших там эти отпечатки, – жен и наложниц, которых сожгли заживо вместе с телами покойных раджей Гулкота и которые окунали ладони в красную краску и прижимали к камню, когда выходили через Ворота сати из дворца, отправляясь в свой последний короткий путь к погребальному костру. Такие изящные маленькие ручки, иные размером не больше, чем у нее самой. Британцы запретили варварский обычай сожжения вдов, но все знали, что он по-прежнему практиковался в отдаленных и независимых княжествах, где белые люди появлялись редко, и добрая половина жителей Гулкота помнила, как бабушка Каири, старая рани, горела в пламени, пожиравшем тело ее мужа, вместе с тремя младшими женами и семнадцатью наложницами.

– На твоем месте, Джули, я бы вообще не стал выходить замуж, – сказал Аш после минутного раздумья. – Это слишком опасно.

Европейцы крайне редко посещали Гулкот. Хотя после мятежа сипаев 1857 года княжество официально стало частью территории, подпадающей под юрисдикцию Британской короны, отсутствие там дорог и мостов по-прежнему отпугивало путешественников, а поскольку Гулкот не доставлял никаких неприятностей, власти временно оставили его в покое и сосредоточились на более насущных проблемах субконтинента. Осенью 1859 года раджа, желая предупредить вмешательство в дела Гулкота, отправил своего премьер-министра и делегацию из представителей знати договориться о заключении союза с новыми правителями, но только весной 63-го полковник Фредерик Бинг из политического департамента нанес официальный визит правителю Гулкота, прибыв в сопровождении нескольких своих секретарей и отряда сикхской кавалерии под командованием британского офицера.

Данное событие вызвало огромный интерес у гулкотских подданных, чье знакомство с европейцами до сих пор ограничивалось упомянутым выше колоритным казаком-наемником Сергеем Водвиченко и его злополучной дочерью-полукровкой, фаранги-рани. Гулкотцам не терпелось увидеть, как выглядят сахиб-логи и как они станут вести себя. А еще больше всем хотелось насладиться празднеством, которое устраивалось по случаю сего знаменательного события. Торжества обещали стать поистине великолепным тамаршем, и никто не ждал его с большим нетерпением, чем Аш, хотя Сита ясно дала понять, что крайне не одобряет визиты чужестранцев в королевство, и всячески старалась отговорить сына от участия в каких-либо церемониях или даже от присутствия при дворе во время пребывания там англичан.

– С какой стати они приезжают сюда и суются в наши дела? – ожесточенно говорила Сита. – Нам вовсе не нужно, чтобы какие-то фаранги указывали нам, что можно и что нельзя, и причиняли всем беспокойство и неприятности… задавали разные вопросы. Обещай мне, Ашок, что ты и близко не подойдешь к ним.

Страстность матери приводила в недоумение Аша, который так и не забыл высокого седого мужчину, часто читавшего ему лекции о преступности всякой несправедливости. Больше о том мужчине он не помнил ничего, если не считать странного и неприятного воспоминания о мертвенно-бледном безжизненном лице, мельком увиденном в тусклом свете лампы, и еще о злобной грызне шакалов в пустынном лагере – эти звуки вселили в него такой ужас, что он до сих пор не мог слышать шакальего воя без содрогания. Но Аш давно понял, что матери не нравятся любые упоминания о прошлом, и потому решительно не желал о нем заговаривать. Возможно, когда-то фаранги обошлись с ней дурно, и именно поэтому сейчас она так старается оградить его от встречи с английскими гостями. Однако с ее стороны неразумно рассчитывать, что он оставит свои служебные обязанности на время пребывания британцев во дворце: это никак невозможно, ведь в ходе предстоящего визита Лалджи потребуются услуги всех придворных.

Однако накануне прибытия полковника Бинга Аш по непонятной причине тяжело занемог, поев приготовленной матерью пищи, и следующие несколько дней пролежал пластом в постели в комнатах Ситы, не в силах думать ни о чем, кроме жестокой головной боли и мучительных желудочных колик. Сита самозабвенно ухаживала за ним, со слезами и горькими сетованиями виня себя в том, что накормила бедняжку испорченной пищей. Она не пустила на порог хакима, посланного к больному Хира Лалом, и отпаивала Аша травяными отварами собственного приготовления, которые оказывали усыпляющее и отупляющее действие. Ко времени, когда мальчик оправился, гости уже уехали, и ему пришлось довольствоваться рассказами Каири, Кода Дада и Хира Лала о минувшем празднестве.

– Ты немного потерял, – сардонически сказал Хира Лал. – Полковник был старый и жирный, а его секретари – молодые и глупые, и один только командир эскорта говорил на нашем языке более или менее бегло. Сикхи сказали, что он чистый дьявол – в похвальном смысле слова. Ты уже выздоровел? Каири-Баи выразила уверенность, что тебя отравили ядом, чтобы ты не увидел тамарша, но мы велели ей не болтать вздора – кому какое дело, увидишь ты торжества или нет? Лалджи уж всяко здесь ни при чем, что бы там ни думала его маленькая неразумная сестренка. Наш любимый юверадж последние дни слишком исполнен сознания собственной значимости, чтобы занимать голову такими вещами.

Последнее утверждение соответствовало истине: будучи наследником престола, Лалджи играл значительную роль в официальных торжествах в честь полковника Бинга и упивался всеобщим вниманием. Эти мероприятия оказались гораздо более увлекательными и гораздо менее утомительными, чем растянутые церемонии по случаю его бракосочетания, а так как отец среди всего прочего рассчитывал ослепить варваров блеском роскоши, выданные ювераджу наряды и украшения затмили своим великолепием даже его свадебный костюм. Лалджи любил щеголять в пышных одеждах, а поскольку такая возможность представлялась крайне редко, он с восторгом воспользовался случаем покрасоваться рядом с отцом в ярких узорчатых нарядах, жестких от золотого и серебряного шитья, в усыпанных алмазами газовых тюрбанах, в жемчужных бусах и ожерельях из сверкающих драгоценных камней, с мечом в бархатных ножнах, расшитых мелким жемчугом.

Толстый англичанин, скверно говоривший на хиндустани, держался в высшей степени любезно и обращался с ним как со взрослым мужчиной, и хотя отец представил гостям и старшего сына нотч, маленький Нанду не произвел на них благоприятного впечатления: будучи испорченным, капризным ребенком, он постоянно вопил, ныл, хныкал и так плохо вел себя, что раджа потерял с ним всякое терпение и отослал прочь в середине первого торжественного приема. Больше Нанду не разрешалось показываться на глаза, и только Лалджи, один Лалджи сидел, стоял, шествовал или ездил на коне рядом с отцом в течение всех четырех дней празднества. А когда все закончилось, великолепные наряды и украшения у него не забрали, но оставили ему на хранение, и отец по-прежнему требовал его присутствия рядом и обращался с ним на удивление ласково.