Тогда и теперь - Сомерсет Моэм

Затем он отдал приказ ехать в город. Вителлоццо охватил ужас. Теперь, увидев, насколько сильна армия герцога, он осознал: их план обречен на провал. Первой мыслью было вернуться к своему отряду, расквартированному неподалеку под предлогом нездоровья. Но Паголо не позволил ему уехать. Сейчас не время, говорил он, сомневаться в честности герцога. У Вителлоццо не хватило решимости сделать так, как подсказывало сердце. Он остался.

— Я убежден, что не доживу до рассвета, — сказал Вителлоццо. — Но, раз уж вы готовы положиться на слово герцога, я пойду с вами и разделю вашу судьбу.

Кавалькада въехала в Синигалью. У дверей дворца капитаны хотели попрощаться с герцогом, но тот уговорил их войти, чтобы немедленно обсудить план совместных действий. Нельзя терять ни минуты, говорил он. Надо решить, что делать дальше. Они согласились. По широкой лестнице Чезаре Борджа ввел их в просторный зал, а затем извинился и попросил разрешение отлучиться на минуту. Как только за герцогом закрылась дверь, в зал ворвались солдаты и арестовали капитанов. Таким образом Эль Валентино повторил ловкий прием Оливеротто, причем обошелся без банкета. Паголо Орсини потребовал позвать герцога, но тот уже покинул дворец, отдав приказ разоружить отряды капитанов. Людей Оливеротто, находившихся рядом, захватили врасплох. Другим, расквартированным за городом, повезло больше. Они каким-то образом прослышали о судьбе своих командиров и, объединившись, пробились сквозь кольцо войск герцога. Чезаре пришлось довольствоваться казнью сторонников Вителлоццо и Орсини.

Солдаты герцога, покончив с отрядом Оливеротто, начали грабить город. Эль Валентино с трудом восстановил порядок, повесив несколько наиболее рьяных мародеров. Город гудел как потревоженный улей. Закрылись все лавки, жители заперлись в домах. Но солдаты заставили виноторговцев выкатить бочки и поить их вином. На улице лежали мертвецы, и бездомные собаки слизывали их кровь.

29

Макиавелли приехал в Синигалью следом за герцогом. Он провел тревожный день. Появляться на улице одному было опасно, и, если необходимость заставляла его выходить из гостиницы, где он нашел убежище, он брал с собой Пьеро и слуг. Ему не хотелось попасть под горячую руку пьяным солдатам.

В восемь вечера его вызвал герцог. Обычно во время аудиенции присутствовали секретари, священнослужители или кто-нибудь еще, но на этот раз, к удивлению Макиавелли, офицер, приведший его в кабинет, тут же вышел, и они впервые остались одни.

Герцог пребывал в отличном настроении, его глаза сверкали, щеки пылали румянцем. Таким красивым Макиавелли его еще никогда не видел.

— Я оказал Флоренции большую услугу, избавив ее от смертельных врагов. Теперь я хочу, чтобы Синьория собрала пехоту и кавалерию. И мы вместе выступим на Кастелло или Перуджу.

— Перуджу?

Веселая улыбка осветила лицо герцога.

— Бальони отказался подписать перемирие. Он же сказал: «Если я понадоблюсь Чезаре Борджа, пусть он приходит в Перуджу, да не забудет взять оружие». Именно так я и поступлю. Борьба с Вителлоццо и Орсини обошлись бы Флоренции в кругленькую сумму. И вряд ли господа из Синьории так ловко провернули бы это дело. Я думаю, они должны отблагодарить меня.

— Они обязательно это сделают, ваша светлость, — ответил Макиавелли.

Герцог не сводил с него пристального взгляда.

— Так пусть они поторопятся. Им не пришлось и пальцем шевельнуть. А то, что я сделал, думаю, стоит ста тысяч дукатов. Разумеется, эти деньги нигде не зафиксированы, но я бы хотел, чтобы Синьория начала мне их выплачивать.

Макиавелли понимал: члены Синьории придут в ярость, услышав столь наглое требование, — и не испытывал ни малейшего желания сообщать об этом во Флоренцию.

— Ваша светлость, — сказал он, — я обратился к своему правительству с просьбой отозвать меня. Посол при дворе вашей светлости должен иметь более широкие полномочия. Мне кажется, вопрос о выплате целесообразнее обсудить с моим преемником.

— Вы правы. Мне надоела медлительность вашего государства. Пришло время решать, со мной вы или против меня. Мне следовало уехать отсюда еще сегодня, но я не хочу, чтобы город разграбили окончательно. Завтра утром Андреа Дориа сдаст мне крепость, и я пойду на Кастелло и Перуджу. Когда с ними будет покончено, займусь Сиеной.

— Неужели король Франции смирится с тем, что вы захватываете города, находящиеся под его защитой?

— Конечно, нет, и я не настолько глуп, чтобы не помнить об этом. Я захватываю их не для себя, а для церкви. Лично мне не нужно ничего, кроме Романьи.

Макиавелли вздохнул, невольно восхищаясь неистовством души герцога, его уверенностью в том, что на свете нет ничего невозможного.

— Фортуна благоволит к вам, ваша светлость.

— Судьба благосклонна к тем, кто не упускает представившихся возможностей. Или вы полагаете, что мне удалось разделаться с мятежниками лишь благодаря счастливому случаю?

— Я не могу допустить такой несправедливости по отношению к вашей светлости. Уверен, вы позаботились о том, чтобы Андреа Дориа отказался сдать крепость кому-либо, кроме вас.

Герцог рассмеялся.

— Вы мне нравитесь, секретарь. Вы — один из немногих, с кем можно поговорить. — Он замолчал, задумчиво глядя на Макиавелли. — Почему бы вам не пойти ко мне на службу?

— Вы очень добры, ваша светлость. Но меня вполне устраивает служба Республике.

— И что вы с этого имеете? Вам платят жалкие гроши, и, чтобы свести концы с концами, вам приходится залезать в долги.

Макиавелли понял, что герцог намекает на двадцать пять дукатов Бартоломео.

— Я легко расстаюсь с деньгами и, пожалуй, расточителен, — с улыбкой ответил он. — И если иногда я живу не по средствам, в этом только моя вина.

— У меня на службе вам не придется беспокоиться об этом. Ведь так приятно иметь возможность подарить красивой женщине браслет, кольцо или брошь, особенно если хочешь добиться ее расположения.

— Я взял за правило не связываться с теми, кто слишком дорого ценит свое целомудрие.

— Это хорошее правило. Но иногда страсть выходит из-под контроля, и кто знает, какую шутку выкинет с мужчиной любовь. Разве вам не известно, секретарь, на какие расходы может пойти влюбленный в добродетельную женщину?

Герцог насмешливо взглянул на Макиавелли, и тот на мгновение заподозрил, что Эль Валентино известно о его неудачном романе с Аурелией. Но тут же отогнал от себя эту мысль. Чезаре Борджа хватало забот и без амурных увлечений флорентийского посла.

— Я довольствуюсь малым, оставляя наслаждения и расходы другим.

Герцог задумчиво смотрел на Макиавелли.

— Неужели вы согласны всю жизнь быть чьим-то подчиненным? Мне кажется, вы слишком умны для этого.

— Аристотель учит нас: лучше всего придерживаться золотой середины.

— То есть вы лишены честолюбия?

— Наоборот, — улыбнулся Макиавелли. — Мое честолюбие — наилучшим образом служить моему государству.

— Именно этого вам и не позволят. Кому, как не вам, известно, что в Республике с подозрением относятся к талантливым людям. Там человек достигает высокого положения только потому, что его посредственность не представляет угрозы для коллег. Поэтому демократическим государством управляют не самые достойные, но те, чья ничтожность не вызывает опасений остальных. Вы знаете, какие язвы разъедают сердце демократии?

Он посмотрел на Макиавелли, ожидая ответа, но флорентиец промолчал.

— Зависть и страх. Чиновники завидуют друг другу. Готовы на все, лишь бы не дать талантливому человеку прославиться, даже помешать ему принять необходимые меры для безопасности и процветания государства. И каждый боится, потому что знает: найдутся другие, которые не остановятся ни перед ложью, ни перед подлогом, чтобы занять его место. И что из этого следует? В результате больше всего на свете они боятся ошибиться. А, как известно, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Говорят, ворон ворону глаз не выклюет. Думаю, тот, кто придумал эту поговорку, никогда не жил в демократическом государстве.

Макиавелли по-прежнему молчал. Герцог говорил правду. Флорентиец вспомнил, в какой жаркой борьбе добился он своего не слишком значительного поста и с какой горечью восприняли поражение другие кандидаты. И как многие коллеги следили за каждым его шагом, чтобы при первой же возможности потребовать у Синьории его увольнения.

— Государь же волен подбирать себе людей в зависимости от их способностей, — продолжал герцог. — Он не обязан давать человеку пост только потому, что ему нужна его поддержка, или потому, что за ним стоят люди, чьи заслуги нельзя оставить без внимания. Он не боится соперников, так как стоит выше соперничества, и вместо посредственности, находящейся под чьим-либо покровительством, этого проклятия демократии, привлекает к себе талант, энергию, инициативу и ум. Не удивительно, что дела у Республики идут все хуже и хуже. Способности являются последним из критериев, по которым занимаются у вас государственные должности.