Собрание сочинений Т 3 - Юз Алешковский

К счастью, большинство блох я метнул в кремлевского истукана, а то бы они нас натурально сожрали. Незаметно для себя все мы оказались раздетыми почти догола. Тела наши сплошь покрыты были трассирующими – я не преувеличиваю – укусами. Каждый из нас уничтожил по нескольку сволочей, причем твердости они были необыкновенной и с первого раза никак не раздавливались. Давить их пришлось выгнутыми ручками вилок. Генерал продолжал во время ловли бешено недоумевать: откуда бы эта нечисть? Я высказал предположение, что, очевидно, блохами кишит шерсть медвежьего чучела, стоящего в метре от нашего кабинета. «Метру я оторву голову, – сказал генерал, – и ни одна амнистия не спасет эту мразь… Экспедиции посылаются за насекомыми чуть ли не в Африку, а их у нас под боком мириады… Вот, сволочи, куда идет валюта государства…»

Но, в общем, мистерия отлова весьма маневренных блох проходила у нас бессловесно. Лишь стоны, скрежет зубов, дикие утробные возгласы и звуки, присутствие которых в человеке уже искренне удивляет. Мы также растирали коньяком – растирали взаимно – укусы на частях наших тел и близки были, распалившись, к откровенно веселой истерике. Именно в этот момент кто-то рванул дверь. Ручка от нее враз оторвалась, и люди, стоявшие на пороге, остолбенело уставились на нашу расположившуюся на полу, неподвижную в тот миг группу.

– Пожалуйста, граждане, оденьтесь и приготовьте документы, – сказал отчужденно и твердо какой-то тип с красной повязкой на рукаве. Он же прикрыл, проявив некоторый такт, дверь.

Все мы быстро оделись. «Спокуха, – сказал генерал, – не в таких еще катавасиях бывали. Но кто-то под меня копает… кто-то точит, Серега, Нина и Галя. Сложить всех пойманных блох на чистую тарелку для вещественного доказательства нашего вынужденного оголения…»

Генерал, полностью приведя себя в порядок и еще раз попросив покрепче чесануть его промеж лопаток, вышел договариваться с дружинниками. Нам было слышно, как он пошел там на них в наступление и кричал: «Мне плевать на ваши “новые веяния”… Я, понимаете, на оперативной работе, а не на “моральном разложении в течение рабочего дня”. Вам известно, что это за кабинет?… Повторяю, нас веяния не касаются… Вейте в банях, пивных барах, на бульварах, ипподромах, в Лужниках и так далее… А ты, мерзавец, вызови немедленно санитарно-эпидемическую инспекцию на место твоей… бывшей работы. Пойдешь под следствие. И за этих блох, и за многое другое. Что? Документы? Вы что, о-бе-зу-ме-ли? Мы никому документов не предъявляем. Нас веяния, повторяю, не касаются. Можете продолжать развеивать тунеядцев, но не мешать оперативной работе. Все… Я, кажется, сказал “все-е-е!!!” Проверь, скотина, на вшивость своего вот этого медведя и вели нести шашлык…»

Генерал вернулся в кабинет. Немного погодя сам метрдотель принес шампуры с шашлыками и какой-то заграничный баллончик. «Вот, Вадим Палыч, идеальное средство для более даже чем мелкой твари…» «Английский истребитель блох, – перевел генерал, прочитав надпись на баллончике. – Выйди вон, – приказал он метрдотелю, – поговорим поздней и в другом месте. И ни один Горбачев тебя не спасет. Во-о-он!…»

Все мы затем по очереди опрыскали свою одежду до самых укромных уголков. Удрученность наша начала постепенно переходить в юморок. Но настроение было уже далеко не то. Не то. Шашлык шел вяло. Хотелось не пить, а жрать, не любезничать с дамами, а печально чесаться, чесаться, чесаться и чесаться. Что мы и делали, пока не стало ясно: яркий праздник задристан назойливой действительностью. Хорошо еще, если все так и останется в тайне, а не выплывет наружу, когда генерал трезво проанализирует случившееся и, возможно, сопоставит по-чекистски факт появления в кабинете блох с занятиями моей жены и так далее. Ниточку эту раскрутить будет нетрудно, послав блох на экспертизу и выяснив, что блохи эти – нововыведенные. «Надежда Афганщины – 6Ф/7Х»… Так я думал. Ушли мы не расплатившись. «Пусть сволочь метр сам платит, – сказал генерал, – распух от взяток и подачек. Ну-ка, чесанем друг друга напоследок… Что скажешь, Серега, о “новых веяниях”?»

Слова эти генерал произнес с яростной ненавистью. «Скоропалительность, – говорю, – всегдашний аврал, а при капитализме никто рабочих мест не покидает раньше времени. В корень глядеть надо…» «Верно, что в корень глядеть надо, но корень этот, девушки, зарыт так глубоко, что жизней наших не хватит на его выкорчевку. Не хватит… Лучше уж с тунеядцами бороться и допустить временные “ве-я-ни-я”, чем выкорчевывать… Будь здоров, Сергей Иваныч. В ближайшее время позвоню, и займемся делом…»

Был день осенний, повторяю, и листья грустно опадали. Присел я в скверике напротив Института Маркса – Энгельса – Ленина на скамеечку и схватился за голову от необыкновенной скуки и усталости. Случайно потревожил швы. Замер от ужаса: показалось, что сейчас вытекут из черепа мозги и нечем будет обдумывать случившееся со всеми возможными последствиями… Ах, лучше бы уж вытекли, подумал вдруг, потому что непременно начнут копать в кремлевских казармах насчет источника блох… искусанный часовой растрепется… возникнут нацеленные в меня версии… не мог же он не заметить моей кривой и мстительной улыбки, когда изнемогал от укусов… копанут глубже, доберутся до Коти, до нашего НИИ… это – конец ее карьеры, если не тюряга, за вынос засекреченных субъектов с закрытого объекта… я-то закошу, что мозги у меня сквозь швы вытекли около Института Маркса – Энгельса – Ленина и чесотка от аллергии на американские спутники… да и без того у меня – первая группа… я – в клещах… с другой стороны, генерал допрет, откуда взялись блохи, и от него уже не отвертеться так просто… самое милое дело – прямо тут совершить что-нибудь необычное, плакать… плакать и так хочется безумно… угодить в дурдом, а там – будь что будет…

Таким было мое решение, но вышло, как это всегда почти бывает в жизни, по-другому. Припугнутая погоней какая-то блоха вдруг взбесилась на свежем воздухе от аппетита и буквально опоясала тело мое трассирующим укусом. Опоясала и притаилась, судя по некоторым приметам, в промежности. Я вскочил со скамейки и покорябал спину о бульварное дерево. Блохи, скажу я вам, изобретательно выбирают места укусов на спине – руки до них никак не доходят, – а это, как ничто иное, способно довести человека, беззащитного перед нашествием мелкой кусачей сволочи, до бешеной неуравновешенности. Банда пенсионеров всесоюзного, очевидно, значения уставилась на меня со старобольшевистским выражением на фанатичных физиономиях. Как это я, видите ли, свинья мещанская, посмел чесаться рядом с их святыней?…

– Викторчик, позвоните немедленно товарищу Ягоде, – шизоидно распорядилась соседка по скамейке. – Гидра реакции поднимает новую голову. Адская вонища советской истории враз шибанула мне в нюх, я сблевал кусками шашлыка прямо на скамейку. – Террор… опять кавказский террор, – истерично за вопила фанатичная старуха-маразматичка.

На визг ее мне было начхать, но публично я не мог сунуться за блохой в промежность. Не мог, хоть и не находился на посту номер один СССР. Я перебежал газон и спрыгнул с гранитного парапета на тротуар… О счастье! Я мгновенно учуял общественный сортир на другой стороне Столешникова переулка. Вбежал в его ошеломительную скверну, изворачиваясь наизнанку от невыносимого зуда, ворвался в свободную кабинку, сбив с ног только что оправившегося гражданина, вскочил на толчок и снял брюки с трусами.

О, какой воинственный восторг вновь объял меня, когда изловил я наконец последнюю гадину и растер ее пальцами с таким сладострастием, что на трусах моих образовалась дырка. Одеться не успел. Дверь кабинки распахнулась столь же неожиданно, как в «Арагви», и дружинник сказал:

– Опять пидарас. Действительно, эта уборная стала пристанищем алкоголиков и извращенцев. Чем вы тут занимаетесь? Оденьте штаны. Пройдемте в отделение. Где ваш партнер? Советую сразу сообщить его адрес, имя и отчество. Меньше получите…

Я стоял на толчке в трагической позе – позе недоуменного принятия очередного удара рока. В тот же миг был озарен вспышкой мизерного фотокорреспондента уличных досок позора «НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО». Кто-то насильно сдернул меня за руку на пол. Вертухаться было бесполезно. Меня повели в отделение. Соглядатаи шипели вслед: «Не вылавливать таких надо, а расстреливать на месте…» «Не выловишь – не расстреляешь…»

В отделении я понял, что единственное мое спасение – генерал. Не дожидаясь составления протокола задержания, я сказал, что непременно должен сообщить старшему чину нечто важное.

Меня привели в кабинет замначотделения по политработе. Я сказал:

– Все правильно – стоял без штанов на толчке. Ловил блоху. Разве это не может случиться с советским человеком? Я говорю чистую правду. Я после особо важной операции на голове. Числюсь, кроме того, знаете за кем?