Маска Цирцеи - Генри Каттнер

Я шел и шел за Паниром — через большие залы, превратившиеся в одну большую бойню, но затихавшие, когда мы проходили. Думаю, что повсюду за нами оставались мир и покой, ибо воюющие толпы, едва увидев Руно, понимали, что время человеческих конфликтов кончилось. Теперь предстояло биться богам.

Наконец мы оказались на пороге той комнаты, которую я видел глазами Гекаты.

Здесь царила темнота. Комната была переполнена гомоном и непрерывными раскачивающимися движениями молящихся. Золотые одежды жрецов матово поблескивали на фоне черных стен. Я увидел маски, которые они носили: диски в форме солнца, совершенно плоские, скрывающие все лица за таинственным символом Аполлиона. И эти диски тоже светились, бросая на толпу странно приглушенные блики.

Солнечный круг Аполлиона на стене уже не был таким, каким явился мне в моем видении. Теперь он стал мерцающим кольцом, похожим на корону, повисшую в темном небе над Гелиополисом. Затмение стало полным.

— Отверни от нас свое темное лицо, о Аполлион! — пела, раскачиваясь, толпа. — Не смотри на Гелиополис во мраке Затмения.

Алтарь под солнечной короной накрывала золотая ткань, точно обрисовывающая контуры лежавшего под ней тела. «Киан, — подумал я, жертва». А время жертвоприношения должно быть близко, очень близко.

Жрецы суетились и склонялись в ритуальных поклонах. По росту я узнал Фронтиса, хотя солнечный кружок закрывал его лицо. Монотонное пение продолжалось, но теперь оно приближалось к кульминационному моменту, ибо близился миг, когда должна пролиться кровь.

Я перешагнул порог.

Мерцающие короткие вспышки посыпались с Руна и заколыхались в темном воздухе святилища, как волны на воде. Пение мгновенно смолкло, воцарилась мертвая тишина. Все лица повернулись ко мне, поднялись даже одинаковые круглые маски жрецов.

Секундой позже ропот пробежал среди верующих. Жрецы замерли на своих местах — все, кроме Фронтиса. Даже не видя его лица под маской, я и так знал, что оно кривится от ярости и страха, когца одним длинным прыжком он бросился к алтарю, вытягивая руки за жертвенным ножом.

Мне казалось, что время жертвы еще не пришло, но Фронтис не мог больше ждать. В случае необходимости он прервал бы церемонию, но теперь понял, что Киан должна умереть немедленно, прежде чем Геката сможет явиться за своей жрицей. Он схватил нож, уперся рукой в алтарь и высоко поднял клинок.

Тот яркой звездочкой сверкнул в свете Золотого Руна, звездочкой, которая дрожала и пульсировала. Комната была полна людей, но в ней стояла мертвая тишина.

Только в эту секунду я понял, насколько велики возможности Руна. Помимо своей воли я двинулся вперед, вытягивая руку, чтобы остановить опускающийся нож, словно рука моя и впрямь могла задержать его.

И все-таки рука Фронтиса застыла. Между нашими ладонями казалось, протянулась невидимая нить энергии.

Я чувствовал излучаемую мною огромную силу Руна, и понял, что среди людей я сам стал теперь богом — с божественной властью и божественной разрушительной силой Золотого Руна.

Я среди богов? Что ж, пришло время проверить это.

Лицо Фронтиса было закрыто, но я почти чувствовал под маской его испуганный взгляд, когда он убедился, что не может шевельнуть рукой. Я видел сквозь рукав, как дрожат его мышцы, как безуспешно пытается он вырваться, пойманный Руном по приказу моей чудесно усиленной воли.

Осторожно я шел вперед, не зная, как долго будет держать его заклятие. Толпа расступалась, оставляя мне широкий проход. Я подошел к алтарю.

На секунду мы с Фронтисом замерли лицом к лицу, по сторонам от накрытого саваном тела Киан. Я жалел, что не могу видеть его лица. Вытянув руку, я отбросил золотой саван жертвы.

Глаза Киан были открыты, но затуманены наркотическим сном. Думаю, она меня не видела. Золотые путы удерживали ее на алтаре за щиколотки и запястья, как и в первый раз, когда она лежала, ожидая удара ножа.

Ухватившись за путы, я порвал их легко, словно стебли травы. Металлический звук, с которым они лопались, заглушило цоканье копыт.

Я повернулся, чтобы посмотреть — это шли кентавры, и первый из них нес на вытянутых руках Маску Цирцеи. Глаза ее были закрыты, наверное, она спала, однако изпод век и сомкнутых губ пробивалось зеленое сияние. Цирцея ждала освобождения.

В мертвой тишине кентавры свернули в проход, образованный толпой, чтобы пропустить меня. С глухим стуком копыта их опускались на пол святилища Аполлиона. Это были страшные, окровавленные существа, еще не остывшие от горячки боя. Они медленно подходили к алтарю, чтобы перенести Маску Цирцеи с умершей жрицы на живую, на пол одна за другой капали красные капли.

Я видел — Фронтиса колотит дрожь. Он по-прежнему не мог двинуться с места, замерев с ножом, занесенным над Киан. Я знал, что он смотрит сквозь миниатюрное солнце на своем лице, и угадывал чувства, терзавшие его при виде исполнения древних пророчеств: Золотое Руно в Гелиополисе, Маска Цирцеи здесь, у алтаря солнечного бога. Теперь оставалось сбыться последнему предсказанию.

Кентавр обогнул меня, держа Маску на вытянутых руках, и направился к изголовью алтаря.

14. КОНЕЦ БОГА

Я продолжал следить за Фронтисом. Теперь я мог опустить свою ладонь, которая остановила его. Вместе с ней упала и его рука, нож громко звякнул о пол в мертвой тишине без единого дыхания. Жрец поднес дрожащую руку к лицу и стащил солнечный диск. Глаза наши встретились, в его взгляде читался ужас, смешанный с недоверием. Фронтис не разделял суеверий своих соотечественников, холодная логика решала все его проблемы… до этого момента. Однако сейчас его обманули и логика, и наука. Мне казалось, что я вижу, как разваливается здание разума Фронтиса.

Сзади, из толпы, послышался дикий крик. С алтаря поднималась Киан. Киан?

На нас смотрела нечеловечески красивая Маска Цирцеи в оребле зеленого пламени, живого и таинственного.

А потом на всех нас из короны слабого света над алтарем, затемненного символа Аполлиона, вдруг хлынула волна невыносимого жара. И вместе с ней какой-то звук, словно отголосок смеха на Олимпе. Фронтис пошатнулся, и я заметил, что тревога на его лице сменяется настоящим безумием.

— Нет! — крикнул он. — Нет, Аполлион! — И он почти машинально затянул ту самую монотонную песню, которую я прервал своим появлением: — Не смотри на меня, о Аполлион, в Час Затмения!

Люди подхватили ее, в их голосах звучала истовая мольба. Теперь это было не ритуальное пение, а настоящий крик отчаяния:

— Отверни свое лицо, Аполлион!!! Не смотри на нас в этот Час Затмения!