Колдовская любовь - Елена Ярилина

— А тебе идет, Тонь, правда, сразу взгляд на тебе останавливается, — и тут же посерьезнела. — Ты на банкет идешь?

Я заморгала, не совсем понимая, о чем она спрашивает.

— Если идешь, то марш в класс на стол накрывать, — скомандовала она по учительской привычке, видимо забыв, что я уже давно не ее ученица.

— Зачем?

— Как это — зачем? Надо на стол накрыть да еще в зале убрать, дети насорили, после банкета вряд ли у кого возникнет желание здесь полы подметать.

— Что за банкет вдруг, откуда? Я ничего ни про какой банкет не знаю!

— Да Анатолий Сергеевич получил разрешение на строительство, даже участок ему выделили, вот он и решил это дело обмыть и нас пригласил. Но если ты ничего не знаешь, то, значит, не идешь.

— Ага, не иду, — с облегчением согласилась я.

— Идешь, идешь, — засмеялась за моей спиной Светка, — Петр Семенович про тебя говорил.

Злить Петрушу мне не хотелось, он и так на меня большой зуб имеет, пришлось идти. Но вот все уже было порезано и открыто, начали рассаживаться за импровизированный банкетный стол, составленный из школьных парт, и я поняла, что пора делать ноги, а то потом поздно будет. Состроив задумчиво-тревожную мину, я устремилась к двери. Людке, окликнувшей меня, я сказала, что сейчас вернусь. Я была уже за дверью, как откуда-то вывернулся Петруша и ухватил меня за руку.

— Ты что же это, Кострикова? — неодобрительно повел он своим птичьим носиком. — Неуважительно к людям относишься? Анатолий Сергеевич для нас всех расстарался, а ты? — Он пониже наклонился ко мне и полушепотом добавил: — А он про тебя, между прочим, спрашивал.

— Ну и что, что спрашивал? Мне домой надо, меня бабушка ждет, — тоскливо защищалась я.

— Подумаешь, бабушка, пойдем, выпей хоть пару рюмок да с людьми посиди.

Когда мы ввалились в класс, он же банкетный зал, за столом сидели еще не все. Виновник всей этой кутерьмы, Анатолий Сергеевич, стоял, окруженный стайкой женщин, и что-то с большим увлечением объяснял им. Глава, пригласив всех сесть, начал подпихивать меня в спину, норовя усадить рядом с нашим будущим спонсором, я мешкала и озиралась. И тут Светка невольно выручила меня, усевшись на предназначаемый для меня стул.

— Слушай, ты водку пьешь? — спросила меня химичка, оказавшаяся рядом.

— Не-а, только вино, да и то чуть-чуть.

— Я тоже ее не очень жалую, но нет больше ничего, давай водку пить.

— Ой, да вы что?! Уж лучше я водичку газированную буду.

Она посмотрела на меня с сомнением, полный отказ от выпивки казался ей странным. Потом быстро набравшаяся Валентина Ивановна принялась рассказывать мне повесть первой любви. Было интересно, только удивительно, что так часто она упоминала всякие вечеринки и застолья. Конечно, она была тогда молодая, но если студенты и правда так много веселятся и гуляют, то когда же они учатся? Пока я раздумывала, любовная лодка в рассказе бедной Валентины Ивановны наскочила на камень в лице ее закадычной подруги. Меня это поразило, я-то думала, что такая история могла приключиться только со мной.

— Ну что мы все едим и едим? У меня сейчас живот лопнет! Давайте танцевать! — раздался громкий и капризный Светкин голос, и все ее поддержали.

Лично для себя я предвидела только неприятности, но уйти не было возможности. Химичка цепко держала меня и досказывала любовную драму, которая мне уже казалась длиннее сказок «Тысячи и одной ночи» и зануднее лекции по правилам противопожарной безопасности. Одно было хорошо: все немногочисленные кавалеры были разобраны, и мне можно было не беспокоиться за мою ногу. Любовная повесть химички внезапно кончилась, непонятно чем именно, как-то я прослушала, а сама она неожиданно заплакала, выпила еще водки, похлопала глазами и не нашла ничего лучшего, как улечься в свою тарелку головой. Я хотела вынуть ее оттуда, но подошедшая Татьяна Ивановна отсоветовала:

— Не надо, не трогай ее, Тонь. Она поспит, потом сама встанет. Небось о любви своей тебе рассказывала?

— Ну да, а вы что, слышали?

— Она всем одно и то же говорит, когда выпьет.

— Пойдем потанцуем? — грянуло на меня приглашение.

Я вздрогнула. Вот черт! Из-за этой слезливой химички утратила всякую бдительность. Анатолий Сергеевич, судя по блеску в глазах и краске на лице, хотя принял на грудь, держался на ногах твердо, вот только на ухо нашептывал пошлости, которые я старалась не слушать. Но, когда он упомянул о моей красоте, я не удержалась и фыркнула. С чувством выполненной неприятной работы отошла я от него, но не успела сделать пару шагов, как начался следующий танец, быстрый на этот раз.

— Эй, ты куда? За стол еще рано, давай еще разок спляшем.

— Ой, нет, я такие не танцую, — затрясла я головой, — мне нельзя быстрые танцевать.

Но он только смеялся, не слушая меня. Я попятилась в надежде отыскать лазейку между танцующими, но не успела. Анатолий Сергеевич дернул меня за руку куда-то вбок, не то желая закрутить штопором, не то отойти в сторонку.

Пытаясь сохранить равновесие, я перенесла вес на больную ногу, она же, подлая, отозвалась такой болью, что я приостановилась, но, все еще влекомая за руку, пошатнулась, отлетела к окну, хрястнулась боком об подоконник, отлетела к доске и грохнулась во весь рост на пол. Когда я очнулась, услышала обрывок фразы Татьяны Ивановны:

— …Не думаю, она мало пьет, но у нее недавно сотрясение мозга было, а тут еще это.

— Да сами вы пьяные, она одну газировку пила, я видела, — выступила в мою защиту Валентина Ивановна, уже вынырнувшая из своей тарелки.

Я села на пододвинутый кем-то стул, чья-то добрая рука протянула мне стакан, я обнаружила в нем водку и попросила воды. Немного посидев и не дождавшись воды, я огляделась и увидела, что прерванное моим падением веселье возобновилось с еще большим жаром. Пошатываясь, я тихонько двинулась к двери, никто меня не удерживал. Домой я шла как в тумане.

— Да ты никак пьяная! — всплеснула руками бабка.

— Нет, я только упала, — попробовала я объяснить ей мое состояние.

— Еще бы тебе не упасть, ведь на ногах не держишься! Зачем пьешь, коли нельзя тебе, ведь знаешь же? — ворчала бабка, усаживая меня на кровать.

— Да не пила я, хочешь, дыхну? Эти дурачки танцевать заставили, а у меня нога сегодня не слушается. Я упала.

Убедившись в моей трезвости, бабка еще сильнее закачала головой и погрозила сухоньким кулачком неизвестно кому. В собственной кровати я ощущала себя словно в безопасной пристани, даже голова меньше болела, а слабость казалась почти приятной. Тогда я отдалась на ее волю, рассчитывая часочек поспать.

Проснулась я уже утром, глянула на будильник: мать моя! Хотела вскочить, но вспомнила, что сегодня рождественский праздник, который сделали выходным, и успокоилась. Пришедшая с парным молоком бабулька закряхтела огорченно, увидев мою нездоровую бледность. Предложила попить молочка и снова лечь в постель — два ее излюбленных метода лечения. Но и на следующее утро самочувствие мое было не лучше, я расстроилась, ведь мне же на работу надо, а я квашня квашней! Видя мои безуспешные попытки встать, бабулька принялась собираться. Я удивилась: