…в этом мире несчастливы… книга первая - Е. Черносвитов

…Дочка у Глаши была красавица. В 14 лет мужики глаза на нее пялили. Рано стала гулять. И, я так думаю, забеременела. Глаша узнала и отравила ее, сделав настой из маковой соломки. Наверное, и мышья туда подбавила. Участковый также записал со слов Глаши, что дочь у нее «потаскуха и наркоманка». И что умерла она, отравившись настоем из маковой соломки… Глаша дала ему в пузырьке «вещественное доказательство». Труп дочки увезли в поселок на вскрытие. Глаша поехала туда и договорилась с судебным экспертам, чтобы «не кромсал тело ее дочурки». И договорилась. Вскрытия не было. Акт и заключение эксперт, как я понимаю, написал со слов Глаши… Дала ему за это взятку Глаша – в советское время можно было подкупить, если умно действовать, не всех, конечно, но можно! Или не дала, парень молодой мог просто пожалеть несчастную женщину и «не кромсать» тело ее дочери-красавицы…

…Сын ушел служить в СА. А когда вернулся, сразу с матерью у него стали проблемы. Он хотел жениться, обзавестись семьей, и не хотел жить с матерью. Дом у них был огромный. Вот он и предложил поделить дом на две половины, забив одну внутреннюю дверь (да, Глаша лежит в моем доме, ее дом сгорел). Кроме того, отделиться и заборами, и чтобы калитки были разные. Два года почти мать уговаривал. Глаша – ни в какую: «Вот умру, делай с домом, что хочешь! А, пока я жива – я одна здесь хозяйка!» Парень стал не ночевать в доме. Появились у него дружки и подружки. Невеста его вышла замуж за другого. Глаша начала готовить деревню к очередному убийству: «Весь в отца пошел! Пьет, с шлюхами таскается. В мой дом их приводит. Пьют, и не закусывают! Посерел весь. Мать не слушает, как отец кончит…» Полгода так кричала на улице, по домам ходила, жаловалась на сына. Парень работал в другой деревне, «У Тихона», и действительно, иногда приезжал домой с женщиной. Всякий раз с другой. При этом всегда матери продукты привозил. Никогда голос на нее не поднимал. А с женщинами уходил, если летом – то на сеновал или в дровяник. Если зимой, то в дальнюю комнату. Я, например, никогда не слышала, чтобы он шумно гулял или Глашу обижал… Но, по-прежнему настаивал, чтобы она разделила дом! Тогда она начала разносить по деревни, что сын хочет за «взятки» (не известно, правда, кому?) увезти ее силой в дом для престарелых, чтобы завладеть всем хозяйством и пропивать все со шлюхами…» Кто-то ее слушал в деревне и сочувствовал ей, вроде, действительно сын живет, не пришей хвост к кобыле… И почему с матерью не жить одной семьей? Но большинство на ее вопли реагировали или понимающей улыбкой, а то и смехом в лицо: «Да разве с тобой жить можно? Того и гляди… отравишь!» В деревне, ведь, как правду не зарыть! Все ее за глаза называли «отравительницей» и «полоумной»… Но, это так, между собой…

Время шло. Деревня умирала. Сын старел, но, как и мать, стал ходить и всем, кому попало на нее жаловаться, что она жизнь его загубила и до гробовой доски своим упрямством, доведет! Не долго ходил, и жаловался. Однажды женщина, с которой он спал на сеновале, и он были найдены мертвыми. А рядом бутылка с техническим спиртом пустая… Вот это были первые трупы, которые действительно вскрывали и провели судебно-медицинское исследование… Заключение эксперта: «Отравление техническим спиртом»…. Все так, да не совсем. Сын-то не был ни горьким пьяницей, ни неграмотным. Откуда он взял технический спирт? Когда водки на сеновале было полно… Если бы он с бабой хотели бы покончить жизнь самоубийством, то не выбрали бы такую мучительную смерть! Ногти у обоих были сорваны, словно звери землю замерзшую рыли… О доски, в мучительных судорогах, ногти сорвали! Глашка их отравила, заменив в одной бутылке водку техническим спиртом, и подбросила бутылку им! Я так думаю…

Бабуля выпила еще одну рюмку коньяка. А потом сказала: «Ты, как, поедешь к своей бабуле или поспишь маненько в машине? Если спать будешь, то мы со стариками твои гостинцы перетаскаем тихонько… Если ехать хочешь, то я сбегаю за ними… Да и ты нам помоги. Мы уже не те, слабенькие…» «Давайте все перенесем вдвоем. Я сильная и быстро бегаю. Буду складывать коробки у крыльца вашего…» «А не хочешь с Глашой попрощаться?» «Вот и перетаскаю, и попрощаюсь…» – ответила я…

…За полчаса я все перетаскала. Бабулька тоже коробку с коньяком сама донесла… «Ну, пойдем прощаться с Глашой?..» – спросила она, и на лице ее, изборожденном глубокими морщинами, я вдруг увидела… улыбку Моны Лизы! Даже головой тряхнула: надо же такое наваждение! А, потом, быстро села в машину. Дождалась, когда плавно закроется за мной дверь, и откроется окно, и посмотрела прямо в глаза, продолжавшей улыбаться, бабуле. Несколько секунд смотрела. Бабуля не отводила глаз. Тогда я спросила: «А от чего Маша умерла?» И, не дожидаясь ответа, крикнула, запустив мотор: «Прощай, Глаша! Хорошо, что ты неверующая!»

В деревню я в эту больше не ездила. Но слово свое сдержала: послала туда на 40 дней своего бой-френда с продуктами, который мне уже изрядно надоел, но отвязаться от него я никак не могла: пристал, как банный лист… Вот уже вторая неделя пошла, а он все не возвращается!..

История четырнадцатая. Просто месть

Фото Евгения Черносвитова.

Этот рассказ, которым я хочу здесь поделиться, собственно принадлежит Василию Макаровичу Шукшину, близкому другу моего мужа. Когда Василий Макарович бывал у нас, он так или иначе возвращался к этому рассказу, к событиям, которые сильно потрясли его. «Вот ты – психолог. Больше того, психиатр. Объясни мне, как это возможно? Что такое происходит в человеке, здоровом и нормальном, ничем не отличающимся от других, когда ни с того, ни с чего, делают такое?» При этом у Василия Макаровича желваки скул ходили ходуном, глаза в сильном прищуре впивались в мужа, а кулаки сжимались так, что костяшки пальцев белели. Мой муж всегда говорил в ответ одно и то же: «А ты, Вася, возьми да напиши рассказ об этом, что тебя так мучает. Глядишь, отпустит…»

«Не могу я написать об этом. Меня и так обещал один земляк, за то, что я, якобы, о нем написал плохо, подкараулить, когда я приеду домой, и долбанут по башке кирпичом!.. Живы, и не разъехались многие… Как не прячь концы в воду, не получится! Тогда точно пришибут в родной деревне!» Василий Макарович глубоко вздохнул, и затянулся сигаретой. В такие минуты, раздираемый страстями, затягиваясь, он и сигарету почти до огонька втягивал в рот.

Последний раз Шукшин с мужем говорили об этом происшествии на свадьбе в Сростках – столы были накрыты на Пикете – в 1974 году, за несколько дней до его гибели. Он, чуя смерть, прилетал в Москву, бросив съемки, вопреки воле Сергея Бондарчука. Принес нам целый портфель различных алтайских бальзамов, настоев из целебных трав, облепихового масла. Забегал к себе домой. Но не Лиды, ни дочек не было в Москве. Они были в Ленинграде. Евгений был последний, кто Василия Макаровича видел в Москве.

Евгений, мой муж, врач и философ. В судьбу он не верил. Но, с Василием Макаровичем свела, просто крепко связала их какая-то высшая сила. Посудите сами. Первые рассказы Василия Макаровича опубликовала в журнале всемирно известном – «Москва», тетя Евгения, Вера Дмитриевна Шапошникова. Она работала тогда заведующим литературным отделом. Вся редколлегия журнала была против публикации рассказов Василия Макаровича: «У нас достаточно „деревенщиков“! Зачем их плодить? Да и в литературном плане они слабые, не говорю уж о стилистики», – резюмировал решение ред. коллегии, зам. главного редактора Елкин. «Так-то это, может быть, и так, тихо сказал последний член ред. коллегии – Михаил Александрович Шолохов – но я за то, что рассказы нужно печатать и, Вера Дмитриевна, – повернулся он в сторону зав. литературным отделом, – я читал рукопись, без всякой правки! У нас родился новый талант, самобытный и ни с кем несравнимый. И вообще, Белов – „деревенщик“, Федор Абрамов – „деревенщик“, Виктор Астафьев – „деревенщик“, а почему Михаил Шолохов не „деревенщик“?.. Пусть Василий Шукшин будет вместо меня, еще одним „деревенщиком“!» Так появились в журнале «Москва» рассказы Василия Макаровича Шукшина…

В день выхода журнала, Вера Дмитриевна позвонила Евгению и сказала: «Приходи к 14 часам в редакцию. Я тебя познакомлю с очень интересным человеком – Василием Макаровичем Шукшиным!» Это было, кажется в начале 1971 году. До этого, Василий Макарович публиковался в газетах и журналах. Так, первый рассказ Шукшина был напечатан в журнале «Смена», в №15, и назывался он «Двое на телеге». Это было летом 1958 года. Но, опубликоваться в «Москве» – это совсем другое дело! Весь мир сразу узнает: первая ступень в классики при жизни! Но Евгений не пошел. Рассказы Василия Макаровича Шукшина ему не нравились!

Так, вот, я говорила о судьбе, столкнувшей моего мужа с великим человеком – Василием Макаровичем Шукшиным. Осенью 1971 года мой муж работал врачом-психиатром в одной из ПБ Подмосковья. Главный врач больницы часто вывозил сотрудников по интересным местам. На сей раз, два автобуса выехали из ПБ с врачами и медицинскими сестрами и направились в Суздаль. У монастыря остановились. Туристов, к счастью, было мало. Программа простая: знакомство с монастырем. Обед в монашеской трапезной, непременно с медовухой, и возвращение домой. Выйдя из автобуса, лекари разбрелись вдоль высокого забора монастыря. Мой муж решил искупаться: он «коллекционировал» реки, озера, моря и океаны, где купался в любое время года. Направившись к реке, он увидел деревянную церковь, огражденную несколькими веревками с красными флажками и огромными щитами, на которых было написано: «За флажки не заходить! Опасно для жизни! В церкви идут реставрационные работы!» Кажется, это была Воскресенская церковь, перевезённая в Суздаль – памятник деревянной архитектуры конца XVIII века. Она была построена в 1776 году в селе Патакино Камешковского района Владимирской области. В связи с созданием Музея деревянного зодчества церковь перевезена в Суздаль и восстановлена архитекторами Л. В. и В. М. Анисимовыми. Евгений, осмотрев церковь со всех сторон, и не видя никого, перепрыгнул через веревки с красными флажками и стал искать место, с которого лучше всего забраться на колокольню. И полез. А день был ветряный. Церковь громко скрипела и ходила ходуном. Евгений карабкается, почти на одних руках, цепляясь за ветхое дерево. И вдруг на его пути большой провал – не за что зацепиться, чтобы взбираться дальше! И обойти вокруг, в поисках возможности карабкаться выше, тоже не получится: ни с лева, ни с права не на что ногу поставить! Остается одно: отпустить руки – а он держался с шатающуюся доску только руками, вися над свободным пространством в метрах двух от нижнего деревянного выступа. Отпустишь руки, полетишь вниз, и, гнилое дерево наверняка не выдержит, глядишь, церковь разрушится, и сам костей не соберешь! Вист на руках мой Евгений и думает: «Церковь все же… 1776 года, на табличке написано. Сколько молитв она слышала! Сколько окрещенных людей здесь побывало… «И сколько покойничков в ней было отпето!» – раздался ехидный голос из-под небесья! Евгений решил, что со страха начал галлюцинировать: голос ангела или дьявола услышал, прочитавшего его мысли! А было это уже весьма высоко. День был туманный, и сказавшего вслух последнюю мысль Евгения видно не было! Евгений задрал голу вверх и увидел торчащую к нему человеческую руку! «Хватайся! Я крепко стою. Затащу тебя к себе. Вместе и веселее, и находчивее: скумекаем, как дальше быть!» Евгений, не долго думая, зацепился сначала одной, а потом другой рукой и его потянули в верх. Вскоре он увидел, на что можно поставить ноги и мужичка, далеко не гиганта! Первое, что мужик ему сказал: «А церковь-то без единого гвоздя построена!» И, после небольшой паузы, мужик продолжил: «Ну, как – вверх, до колокольни, или будем спускаться. Я присмотрел тут один путь. Вдвоем спустимся! Ты не смотри, что я, гм, такой… Я – жилистый и сильный: одной левой тебя вытащил. А ты, наверняка все 60 кг.» Так Евгений познакомился с Василием Макаровичем Шукшиным. Они добрались до колокольни (колокола не было), а потом, держась друг за друга одной рукой, другой хватались за дерево. Спустились, не сломав ни дощечки!» У мужика на шее висел «ФЭД». Он сказал: «Давай запечатлимся на память у церкви этой! К счастью, мимо проходила пара, глазея на церковь. Мужчина и сфотографировал Василия Макаровича Шукшина и Евгения. Муж мой дал ему адрес, куда посылать фотокарточки. По-правде, не веря, что мужик пришлет. Мужик прочитав адрес, который Евгений написал ему в его записную книжку, сказал: «Ты из ПБ? Лечишься или лечишь?.. Шучу! Физиономия у тебя серьезная для психа, правда, на церковь эту может полезть только псих!» «А ты – псих?» Улыбнувшись, спросил Евгений. «Псих, да еще какой! Никому не признаюсь и не лечусь! Совсем худо будет – приеду к тебе, Евгений Васильевич Ч.!» – Мужик прочитал по листку, на котором я написал свои данные. «А ты – кто? Я… Василий Макарович Шукшин. Слыхал о таком?» «Не может быть… Я не так уж давно отказался знакомиться с тобой! Тебя в журнале моя тетка, Вера Дмитриевна, опубликовала… Никто не хотел тебя публиковать… Михаил Александро…» «Врешь, кореш…!» «Что мне врать. Я протокол заседания редколлегии читал. Слово в слово, что Шолохов сказал, помню! Он – за «деревенщиков». И ты теперь восходящая звезда в их компании!» Василий Макарович внезапно обнял Евгения, и мужу показалось, что в его сильно прищуренных глазах блеснули слезы…