Гангстер - Каркатерра Лоренцо

— Ты нам должен. Три сотни, — заметил Анджело.

Ральф встал и ткнул дрожащим пальцем в Анджело.

— Сукин ты сын! — завопил он. — Ты сам знаешь, что деньги были там. И их взял либо ты, либо эта маленькая потаскушка в моей кровати.

— Когда я вошел в комнату, коробка была закрыта, — ответил Анджело, — девчонка к ней и близко не подходила.

— Что вы будете делать, Пуддж? — спросил Ральф, повернувшись спиной к Анджело.

Несколько минут Пуддж пристально смотрел на Анджело, а затем кивнул. Он сложил деньги и запихнул их в боковой карман пиджака.

— Я окажу тебе милость, — сказал он.

— Какую милость?

— Я даю тебе еще неделю, — объяснил Пуддж. — Этого тебе вполне хватит, чтобы собрать те триста долларов, которые ты мне задолжал. Потом мы зайдем за ними.

— И еще. Лайза уйдет вместе со своими шмотками, и прямо сейчас, — добавил Анджело. — Будешь рыпаться — я об этом узнаю и навещу тебя гораздо раньше.

Он посмотрел на Ральфа, которого била неудержимая дрожь.

— Не будь дураком, — сказал он, — и выбери жизнь.

Когда они вышли из вонючей комнаты наркодилера,

Пуддж повернулся к своему другу и партнеру.

— Я не знаю, что там произошло, в задней комнате, — начал он, — но она потратит деньги совсем не так, как ты думаешь.

— Я всего лишь дал девчонке шанс, — ответил Анджело, — а уж как она им воспользуется — ее проблемы.

— Иногда мне становится интересно: достаточно ли ты крут для нашего бизнеса, — продолжал Пуддж. — И еще интересно, если ты настолько чертовски крут, то тебе хоть сколько–нибудь важно мое мнение? Вот о чем я иногда думаю.

Я глубоко вздохнул и улыбнулся Мэри. Рассказывая мне свои истории про молодые годы Анджело, она почти все время смотрела в его сторону, иногда кладя руку на покрывало умирающего. Это выглядело так, будто он говорил со мной ее голосом. Она была его святым вестником и с удовольствием играла эту роль.

— Вы не хотите немного перекусить? — спросил я. — Или, может быть, просто прогуляться. Было бы приятно ненадолго выйти из комнаты..

— Не знаю, насколько это будет разумно, — ответила Мэри, сверкнув глазами. — Анджело всегда говорил, что вы любите незнакомую пишу.

— Ну, для него незнакомая пища — это любое блюдо, не политое красным соусом, — заметил я.

— Он как–то сказал мне, что если кто–нибудь и попробует его отравить, то сам умрет, отведав что–нибудь из любимых блюд Анджело, — сказала Мэри. Она встала, взяла, наклонившись, свое пальто с изножья кровати и небрежно накинула его на плечи.

Я прижал руку к сердцу.

— Обещаю вам, — сказал я, — что еда будет простой. Ничего более экзотического, чем бургеры и кофе. В это время, скорее всего, могут работать только заведения такого рода.

— Звучит достаточно безопасно. — Мэри быстро взглянула на Анджело, глаза и мысли которого оставались закрытыми для окружающего мира, и вывела меня из комнаты.

Пока мы шли с нею рядом — сначала вниз, к выходу, по больничным коридорам, а потом по манхэттенским улицам, — я рассказывал Мэри о незыблемых вкусовых предпочтениях Анджело и его команды. Я считал, что гангстеры любят в первую очередь блюда тех стран, откуда родом они сами. В случае с Анджело это была Италия. Остальная «гангстерская кухня» складывалась в категории, которых не найдешь ни в одной поваренной книге. Так, в тридцатых годах появилась мода на китайские блюда, вернее, даже не мода, а целый ритуал — это когда итальянские банды стали налаживать отношения с триадами[12]. В годы моего детства каждый вечер в пятницу я ел в обществе Анджело, сидя за черным столом в задней комнате его бара в центре города, доставляемую нам на дом в фирменных белых коробках китайскую еду.

«Это американская традиция — заказывать еду у желтозадых вечером в пятницу, — говорил мне Пуддж, которого можно было бы назвать гангстерским эквивалентом Джулии Чайлд[13]. — Так поступают все, вот и мы тоже».

Отношение к кухням других стран являлось частью проблемы национальных отношений в целом. Французская кухня почти полностью исключалась. «Они редко моются. Ну разве можно есть то, что готовят такие люди?» — объяснял Пуддж. Любые восточноевропейские блюда вообще не котировались. «Подумай сам, — говаривал тот же Пуддж, — если они не могут сами себя прокормить, то чем они смогут накормить меня?» Еврейская кухня была гораздо более приемлема, тем более что большинство подельников Анджело и Пудджа были евреями. «Ты никогда не ошибешься, если выберешь рогалики и немного сливочного сыра, — утверждал Пуддж. — Вместе с кофе это идет просто замечательно». К африканской кухне гангстеры относились также спокойно, как и к ведению дел с афроамериканцами. «По правде сказать, как бы они хорошо ни готовили, это могут есть только молодые, — рассуждал Пуддж. — А как состаришься, эта еда воспринимается в желудке все равно как камень. Именно по этой причине большинство черных гангстеров не доживают до старости — не пули их губят, а заворот кишок».

Подстилка была расстелена в тени большого дуба, покрытого листвой. День был ветреный, но солнце припекало, поэтому особо холодно не было. Изабелла подняла крышку большой плетеной корзины и стала аккуратно извлекать ее содержимое. Напротив нее, опираясь на локти, полулежал Анджело с безмятежным выражением на лице. Она поймала его взгляд и ответила на него улыбкой.

— Я сделала жареные перцы и бутерброды с сыром, — сказала она, — а моя тетя приготовила для тебя свой оливковый салат. Она говорит, что его можно есть всю жизнь.

— Она хочет, чтобы я растолстел, — заметил Анджело, глядя, как Изабелла осторожно раскладывает на подстилке еду, тарелки и столовые приборы. — Она говорит, что из упитанных мужчин получаются лучшие мужья.

Изабелла положила два толстых сандвича на тарелку Анджело и отвернулась от яркого луча солнца.

— Из тебя и так выйдет хороший муж, — улыбнулась она, — и неважно, сколько ты весишь.

Когда Анджело заговорил, его голос был тих и серьезен. Он наклонился вперед и взял руку Изабеллы в свою.

— А то, чем я занимаюсь, важно? — спросил он.

Несколько мгновений Изабелла смотрела на него, ее улыбка разгладилась, а затем она кивнула.

— Я знаю только то, что я вижу перед собой, Анджело, — сказала она. — Я вижу хорошего парня, который иногда грустит сильнее, чем надо бы.

— Когда я с тобой, мне никогда не грустно, — ответил Анджело. — Эти несколько месяцев были у меня самыми счастливыми. Вот только не так–то легко мне показать или рассказать тебе, что я чувствую.

— Почему? — Изабелла сидела напротив него, всего в нескольких дюймах, ветер играл ее длинной белой юбкой и забрасывал ее густые волосы на лицо.

— Я вижу тебя, твоего отца, всю твою семью. — Анджело смотрел не на девушку, а куда–то в глубь Центрального парка. — Как вы просто смеетесь, обнимаетесь, целуетесь, даже плачете. Я бы тоже так хотел, но я знаю, что никогда так не смогу. И я боюсь, что тебе этого будет не хватать.

— Для меня ты всегда будешь тем симпатичным мальчиком под дождем, который угостил меня персиками. Это тот Анджело, который тронул мое сердце, и я не хочу, чтобы ты был кем–то другим.

— И ты будешь думать так же, даже если узнаешь больше обо мне? — Анджело находился так близко от Изабеллы, что чувствовал запах ее кожи.

Она заглянула глубоко в его глаза и улыбнулась, как маленькая девочка.

— Ничто не заставит меня думать по–другому, даже если ты съешь весь тетушкин салат и растолстеешь.

Анджело улыбнулся и коротко засмеялся.

— Тогда давай будем есть, — сказал он.

Садящееся солнце ласково грело их своими лучами.

Ида Гусыня стояла спиной к Анджело и Пудджу, одной ногой упираясь в чурбак и держа в правой руке топор. Опускавшееся за горы солнце заливало и лесистую долину внизу, и домик Иды наверху своими последними лучами. Анджело и Пуддж несли каждый по бутылке пива в одной руке и по бутылке шотландского виски — в другой. Свой седан они оставили под горой и пешком поднялись по крутому склону до домика Иды. Был уже почти конец субботнего дня, дорога в Роско заняла много времени. Анджело наслаждался красотой и безмятежностью окружающей природы с той же силой, с какой предавался ощущению свободы, сидя за рулем. Пуддж большую часть поездки проспал, он больше любил ходить по бетонным тротуарам, чем путешествовать по пыльным дорогам. С тех пор как Ида шесть месяцев назад переехала в сельскую местность, они навещали ее три раза и каждый раз заставали ее такой счастливой и безмятежной, какой раньше никогда не видели.