Орел девятого легиона - Розмэри Сатклифф

Он пошарил за пазухой и достал маленький кожаный мешочек, а из него вынул сестерций.

Эска перекатился на бок, потом сел – синяя татуировка воина на руках и на груди зашевелилась под смуглой кожей, мускулы заиграли.

На ладони у Марка лежал серебряный кружок с профилем Домициана, увенчанного лавровым венком. Маленькая вещица, но в ней сосредоточилась их судьба.

– Император – идем дальше, корабли – поворачиваем назад.

Марк подбросил крутящуюся монету в воздух, поймал тыльной стороной руки, прихлопнул другой ладонью, и на секунду они с Эской уставились друг на друга. Затем Марк отнял руку, и они увидели крылатую победу на изнанке, которая звалась «корабли» со времен Республики, когда на этой стороне изображалась фигура на носу галеры.

– Опять поворачиваем на юг, – проговорил Марк.

Что они и сделали, и несколькими днями позже остановились на ночь в старой крепости, построенной Агриколой в Тримонтии, иначе говоря, в Трехгорье.

Тридцать лет назад, когда Валенция была римской провинцией не только по названию и труды Агриколы еще не пошли прахом из-за вмешательства сената, в Тримонтии кипела жизнь. Когорту удвоенного состава обучали на широком форуме; в казармах жили легионеры; в конюшнях стояло множество лошадей; на пологом южном склоне нижнего крепостного вала происходили кавалерийские маневры и на шлемах у всадников развевались желтые плюмажи; имелись там и всегдашние бани, винные лавки и земляные лачуги, где жили женщины. А наверху над всем этим расхаживали взад-вперед часовые в гребенчатых шлемах. Но теперь дикая природа взяла свое: трава росла между булыжниками мостовой, тесовые крыши провалились внутрь и стены из красного песчаника голо торчали вверх, открывая нутро непогодам. Колодцы забило накопившимися за тридцать осеней листьями и ветками, а в одном из углов без кровли, где когда-то стояли под навесом знамя когорты и алтарь богов, выросла бузина, пробив себе для удобства брешь в стене. Среди всего этого запустения бродившие в тяжело нависшей тишине летнего вечера Марк и Эска встретили только одно живое существо – ящерицу, гревшуюся на каменной плите. Ящерица молниеносно исчезла при их приближении. На поверхности каменной плиты Марк разглядел грубо выбитого атакующего кабана – эмблему Двадцатого легиона. И сразу же зрелище этого запустения особенно больно ударило его по сердцу.

– Если когда-нибудь легионы снова придут на север, им тут немало придется поработать, – сказал он.

Стук копыт лошадей, которых они вели в поводу, звучал неестественно громко в царившей тишине, и когда они помедлили на перекрестке троп, тишина и вовсе показалась им зловещей.

– В сердце моем я жалею, что мы не дошли до следующей деревни. – Эска понизил голос. – Не нравится мне это место.

– А в чем дело? – отозвался Марк. – В прошлый раз ты ничего не имел против него.

По пути на север они сделали крюк и завернули сюда поглядеть на брошенную крепость в тайной надежде найти здесь какую-то путеводную нить.

– Тогда был полдень, а сейчас вечер, и скоро стемнеет.

– Ну и что? Мы разожжем костер, – с недоумением отозвался Марк. – Сколько раз нам приходилось ночевать под открытым небом с тех пор, как мы покинули Каллеву, и ни разу еще с нами не случалось ничего плохого, пока горел костер. Да и кто может прятаться в этих развалинах? Разве кабан, но никаких его следов мы не видели.

– С того самого дня, как я взял в руки охотничье копье, я привык спать в лесу, – произнес Эска тем же приглушенным голосом. – Не от лесного народа у меня бегут мурашки между лопаток.

– А от чего же?

Эска рассмеялся и тут же оборвал смех:

– Я глуп. Я думаю о призраках пропавшего легиона.

Марк, пристально смотревший на заросший травой форум, резко обернулся:

– Тут стояла когорта Двадцатого легиона, а не Девятого.

– Откуда нам знать, где стоял Девятый легион после того, как он ушел в туман?

С минуту Марк молчал. Он принадлежал к породе людей, которых не очень волнуют призраки, но он знал, что Эска чувствует по-другому.

– Не думаю, что они причинят нам вред, если объявятся, – сказал он наконец. – Мне показалось, что здесь удачное место для ночевки, да и кроншнепы накликают дождь. Но скажи только слово, и мы отыщем укромное местечко в орешнике и переночуем там.

– Я стыдился бы себя, – просто ответил Эска.

– Тогда пора выбирать место.

Они облюбовали конец одного барака, где крыша еще не провалилась и несколько футов теса с прелой соломой спасли бы их от надвигающегося дождя. Они распрягли лошадей, обтерли их и пустили свободно бродить по длинному строению – как водилось у бриттов. Эска отправился за топливом и папоротником для постелей, а Марк собрал в кучу гнилые доски и развел костер. Випсания и Минна стояли, пристально глядя на огонь.

Позже вечером развалины, служившие им прибежищем, стали выглядеть гораздо веселее: у входа ярко пылал небольшой костер, дым сам нашел себе выход и вылетал, огибая край полусгнившей крыши в темнеющее небо; в дальнем углу лежала куча папоротника, прикрытая овчиной, которая днем, в свернутом виде, служила седлом. Марк с Эской поужинали тем, что им дали в деревне, где они ночевали накануне: ячменной пресной лепешкой и полосами полукопченой жесткой оленины, которую они зажарили над огнем. После этого Эска сразу же улегся и заснул.

Но Марк еще какое-то время сидел у костра, следя за летящими кверху искрами, прислушиваясь и слыша только, как переступают с ноги на ногу их лошади в дальнем темном углу барака. Порой Марк нагибался и подбрасывал в костер хворосту. Эска спал у стены на папоротнике спокойным легким сном охотника. Глядя на Эску, Марк задумался: а хватило бы у него самого храбрости спать вот так, если бы он верил в призраков? С наступлением полной темноты пошел дождь, и шелест и шуршание мягких, тяжелых струй по старой соломенной крыше только усилили неприютность этого места, когда-то живого, а теперь мертвого. Марк поймал себя на том, что напряженно вслушивается в тишину и воображение населяет ее призраками, которые движутся вдоль крепостных стен и пересекают пустынный форум. Наконец он заставил себя встать, сгрести в кучу уголья и улечься рядом с Эской.

Обычно, ночуя в лесу, они по очереди сторожили костер, поддерживая огонь, но тут, под защитой четырех стен, где вход загораживала груда колючих веток, чтобы не ушли лошади, этого не требовалось. Некоторое время Марк лежал без сна, и каждый нерв у него трепетал от напряженного ожидания неизвестно чего. Под конец усталость взяла верх, к тому же мягкая овчина и душистый папоротник наводили сон… Марк заснул, и ему приснилось, что он смотрит, как упражняются с копьями легионеры; все шло своим чередом, но только у легионеров от подбородка до верхнего изгиба шлема не было лиц.

Марк проснулся от легкого, но ощутимого нажатия под левым ухом, он проснулся спокойно и разом, как всегда просыпаются люди, когда их будят таким способом. Открыв глаза, он увидел, что от костра осталось всего несколько красных угольков, а в бледном рассветном сумраке рядом с ним присел на корточки Эска. Неприятный осадок от сна еще не прошел, и Марк прошептал:

– Что такое?

– Послушай.

Марк прислушался, и по спине у него пробежал зловещий холодок. К нему возвратились суеверные фантазии, одолевавшие его на ночь глядя. Может, Эска был и прав, говоря о призраках, – в заброшенной крепости кто-то насвистывал мелодию, которую Марк прекрасно знал. Не раз он маршировал под эту песню, она была старая, но ее любили в легионах, и, непонятно почему, она пережила многие другие песни, бывшие в ходу у солдат, а потом им надоедавшие.

Когда я встал под знамя орла(Не вчера ль я под знамя встал?),Я девушку из КлузияУ порога поцеловал.

Знакомые слова возникали в голове, ложились на мелодию. Марк медленно поднялся, разминая затекшую ногу. Свист приближался, становился все узнаваемее.

Дорога, дорога на все двадцать лет вперед.Поцеловал – и из Клузия ушел в далекий поход.

В песенке было еще много куплетов, перечислялись все девушки, которых герою песни довелось целовать в различных уголках империи, но в тот момент, когда Марк решительно шагнул к двери, а Эска нагнулся, оттаскивая в сторону терновник, свист прекратился и голос – хриплый, странно медлительный, задумчивый, как будто мысли певца были обращены внутрь себя и в прошлое, – пропел сразу последние куплеты:

Поцелуи галлиек – золото губ,А испанок – меда глоток.А фракийки нежней лесных голубей,Да тебя же ловят в силок.

Но все-таки ту – из Клузия,Оставленную в Клузии,Тот поцелуй в КлузииНи на миг я забыть не мог.

Дорога, дорога и все двадцать лет позади,Но все-таки та, что из Клузия, до сих пор у меня в груди.

Завернув за угол барака, они вдруг очутились лицом к лицу с певцом. Марк и сам не знал, что или кого он ожидал увидеть. Быть может, пустоту, и это было бы хуже всего. Но то, что он увидел, приковало его к месту от изумления: человек (да, человек, а не призрак) стоял перед ними и держал под уздцы лошадь в грубой попоне; он был типичным образчиком татуированного народа, среди которого Марк прожил это лето.