Хроника царствования Карла IX - Проспер Мериме

Несколько минут она молчала, затем, резким движением повернувшись к нему, насмешливо проговорила:

- Valame Dios! V. М. no es caballero, es un monje [Прости, господи, мое согрешение! Вы монах, а не кавалер.].

Ударом кулака она опрокинула две свечи, горевшие на столе, и половину бутылок и блюд. В комнате сразу стало темно. В то же мгновение она сорвала с себя маску. В полной темноте Мержи почувствовал, как чьи-то жаркие уста ищут его губ и кто-то душит его в объятиях.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. В ТЕМНОТЕ

Ночью все кошки серы.

На ближайшей церкви пробило четыре часа

- Боже! Четыре часа! Я едва успею вернуться домой, пока не рассвело.

- Бессердечная! Вы меня покидаете?

- Так надо. Мы скоро увидимся.

- Увидимся! Дорогая графиня! Ведь я же вас не видел!

- Ах, какой вы еще ребенок! Бросьте свою графиню. Я донья Мария. При свете вы удостоверитесь, что я не та, за кого вы меня принимаете.

- Где дверь? Я сейчас позову...

- Никого не надо звать. Пустите меня, Бернардо. Я знаю эту комнату, я сейчас найду огниво.

- Осторожней! Не наступите на битое стекло. Вы вчера устроили разгром.

- Пустите!

- Нашли?

- Ах, это мой корсет! Матерь божья! Что же мне делать? Я. все шнурки перерезала вашим кинжалом.

- Надо попросить у старухи.

- Лежите, я сама. Adios, querido Bernardo! [Прощайте, дорогой Бернардо! (испан.)]

Дверь отворилась и тут же захлопнулась. За дверью тотчас послышался веселый смех. Мержи понял, что добыча от него ускользнула. Он попробовал пуститься в погоню, но в темноте натыкался на кресла, запутывался то в платьях, то в занавесках и так и не нашел двери. Внезапно дверь отворилась, и кто-то вошел с потайным фонарем в руке. Мержи, не долго думая, сдавил вошедшую женщину в объятиях.

- Что? Попались? Теперь я вас не выпущу! - воскликнул он и нежно поцеловал ее.

- Оставьте, господин де Мержи! - сказал кто-то грубым голосом. - Вы меня задушите.

Мержи узнал по голосу старуху.

- Чтоб вас черт подрал! - крикнул он, молча оделся, забрал свое оружие, плащ и вышел из дому с таким чувством, точно он пил отменную малагу, а затем по недосмотру слуги влил в себя стакан противоцинготной настойки из той бутылки, которую когда-то давно поставили в погреб и забыли.

Дома Бернар не откровенничал со своим братом. Он только сказал, что это была, насколько он мог судить в темноте, дивной красоты испанка, но своими подозрениями относительно того, кто она такая, поделиться не захотел.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ПРИЗНАНИЕ

Амфитрион

Алкмена, я молю, послушайтесь рассудка -

Поговорим без лишних слов.

Два дня он не получал от мнимой испанки никаких известий. На третий день братья узнали, что г-жа де Тюржи накануне приехала в Париж и сегодня не преминет поехать на поклон к королеве-матери. Они поспешили в Лувр и встретились с ней в галерее - она разговаривала с окружавшими ее дамами. При виде Бернара она нимало не смутилась. Даже легкая краска не покрыла ее, как всегда, бледных щек. Заметив его, она, как старому знакомому, кивнула ему головой, поздоровалась, а затем нагнулась к его уху и зашептала:

- Надеюсь, теперь ваше гугенотское упрямство сломлено? Чтобы вас обратить, понадобилось чудо.

- То есть?

- А разве вы не испытали на самом себе чудотворную силу святыни?

Бернар недоверчиво усмехнулся.

- Мне придали силы и ловкости воспоминание о прелестной ручке, которая дала мне ладанку, и любовь, которую она во мне пробудила.

Графиня засмеялась и погрозила ему пальцем.

- Вы забываетесь, господин корнет! Разве можно со мной так говорить?

Она сняла перчатку и поправила волосы; Бернар между тем впился глазами в ее руку, а потом заглянул в живые, смотревшие на него почти сердито глаза очаровательной графини. Изумленный вид молодого человека вызвал у нее взрыв хохота.

- Что вы смеетесь?

- А что вы на меня так удивленно смотрите?

- Извините, но последние дни я только и делаю, что даюсь диву.

- Да что вы! Любопытно! Расскажите же нам хоть об одном из удивительных происшествий, которые случаются с вами на каждом шагу.

- Сейчас и в этом месте я вам рассказывать о них не стану. А кроме того, я запомнил испанский девиз, которому меня научили назад тому три дня.

- Какой девиз?

- Он состоит из одного слова: Callad.

- Что же это значит?

- Как? Вы не знаете испанского языка? - глядя на нее в упор, спросил Бернар.

Графиня, однако, выдержала испытание, - она притворилась, что не постигает скрытого смысла его слов, и молодой человек, глядевший ей прямо в глаза, в конце концов под взглядом той, кому он бросал вызов, принужден был потупить взор.

- В детстве я знала несколько слов по-испански, а теперь, наверно, забыла, - совершенно спокойным тоном отвечала она. - Поэтому, если хотите, чтобы я вас понимала, говорите со мной по-французски. Ну так что же это за девиз?

- Он советует быть молчаливым, сударыня.

- Вот бы нашим молодым придворным взять себе такой девиз, но только с условием, что они станут претворять его в жизнь. Однако вы человек сведущий, господин де Мержи! У кого вы учились испанскому языку? Верно уж, у какой-нибудь дамы?

Мержи взглянул на нее с нежной улыбкой.

- Я знаю по-испански всего лишь несколько слов, - тихо сказал он, - в моей памяти их запечатлела любовь.

- Любовь? - насмешливо переспросила графиня.

Она говорила громко, и при слове "любовь" дамы вопросительно поглядели в ее сторону. Мержи был слегка задет насмешливым ее тоном, такое обхождение с ним его коробило; он вынул из кармана полученную накануне записку на испанском языке и протянул ее графине.

- Я уверен, что вы не менее сведущи, чем я, - сказал он, - уж такой-то испанский язык вам не трудно будет понять.

Диана де Тюржи схватила записку, прочла, а может быть, только сделала вид, что прочла, и, залившись хохотом, передала даме, которая была к ней ближе всех.

- Вот, госпожа де Шатовье, прочтите эту любовную записку, - господин де Мержи недавно получил ее от своей возлюбленной и намерен, по его словам, подарить ее мне. Любопытней всего, что почерк мне знаком.

- В этом я не сомневаюсь, - довольно насмешливо, однако не повышая голоса, заметил Мержи.

Госпожа де Шатовье прочла записку, засмеялась и передала одному из кавалеров, тот передал другому, и скоро во всей галерее не осталось человека, который не знал бы, что к Мержи неравнодушна какая-то испанка.

Когда взрывы хохота стали ослабевать, графиня насмешливым тоном спросила Мержи, красива ли та особа, которая написала ему записку.

- По чести, сударыня, она не уступает вам.

- Боже! Что я слышу! Вы ее, наверно, видели ночью, я же ее отлично знаю... Ну что ж, вас можно поздравить.

И она засмеялась еще громче.

- Прелесть моя! - обратилась к ней Шатовье. - Скажите, как зовут эту счастливицу испанку, которой удалось завладеть сердцем господина де Мержи?

- Я назову ее имя, но пусть сначала господин де Мержи скажет при всех этих дамах, видел ли он свою возлюбленную при дневном свете.

На Мержи нельзя было смотреть без улыбки: он чувствовал себя крайне неловко, лицо его выражало попеременно то замешательство, то досаду. Он молчал.

- Ну хорошо, довольно тайн, - молвила графиня. - Записку эту написала сеньора донья Мария Родригес. Ее почерк я знаю не хуже, чем почерк моего отца.

- Мария Родригес! - воскликнули дамы и опять расхохотались.

Марии Родригес перевалило за пятьдесят. В Мадриде она была дуэньей. Каким ветром ее занесло во Францию и за какие заслуги Маргарита Валуа взяла ее ко двору, остается загадкой. Быть может, Маргарита держала около себя это чудище, чтобы при сопоставлении резче означились ее прелести, - так художники писали красавицу вместе с уродливым карликом. В Лувре Родригес смешила всех придворных дам чванным видом и старомодностью нарядов.

Мержи внутренне содрогнулся. Он видел дуэнью и сейчас, к ужасу своему, вспомнил, что дама в маске назвала себя Доньей Марией. У него все поплыло перед глазами. Он окончательно растерялся, а смех кругом становился все неудержимее.

- Она дама скромная, - продолжала графиня де Тюржи. - Лучшего выбора вы сделать не могли. Когда она вставит зубы и наденет черный парик, то еще хоть куда. Да и потом, ей, конечно, не больше шестидесяти.

- Она его приворожила! - воскликнула Шатовье.

- Так вы, значит, любитель древностей? - спросила еще одна дама.

- Жаль мне мужчин, - вздохнув, произнесла фрейлина королевы. - На них часто находит блажь.

Бернар по мере сил защищался. На него сыпался град издевательских поздравлений, он был в глупейшем положении, но тут вдруг в конце галереи показался король, шутки и смех разом стихли. Все спешили уступить ему дорогу, говор сменился молчанием.

Король имел долгую беседу с адмиралом у себя в кабинете и теперь, непринужденно опираясь на плечо Колиньи, провожал его. Седая борода и черное платье адмирала составляли резкую противоположность с молодым лицом Карла и его блиставшим отделкой нарядом. Глядя на них, можно было подумать, что юный король с редкой для монарха проницательностью избрал своим фаворитом добродетельнейшего и мудрейшего из подданных.