Вызовы Тишайшего - Александр Николаевич Бубенников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
13. Благословение Никона Тишайшего на «шведский вызов»
Царь решился на войну с Польшей, вдохновившись «Смоленским вызовом» Саввы, по последующему благословению настаивавшего на этом Никона. Тишайший почему-то даже не отложил в памяти «патриаршего благословения», потому что сам созрел для решения о необходимости Смоленского похода в литовские, а ранее старинные русские земли. Но Тишайший был удивлен тем, как Никон связывал военные шаги государя с успехом проводимой им патриаршей церковной реформы. Патриарх легко, безо всяких лишних усилий убедил Алексея Михайловича в том, что воссоединение Малороссии с Московским государством – это всего лишь первый шаг на пути реализации программы созидания вселенской православной империи: Малая Русь, Белая Русь, потом польские коронные земли и далее везде и всюду…
Патриарх Никон проявил в этом деле незаурядную решимость, так как отважиться на войну с Речью Посполитой после Смуты начала 17 века многим русским боярам и воеводам было нелегко. В России царь и его вельможи и чиновники-дворяне еще хорошо помнили уроки Смутного времени и последующих неудачных попыток отвоевать потерянные после смуты области и знали, что одолеть польскую шляхту с их новым королем Яном Казимиром, завоевать Польшу, даже ослабленную восстанием на Украине казаков Хмельницкого, будет нелегко. Но Никон с явным удовлетворением заметил, что царь Тишайший, не влезая в тонкости его церковной реформы, буквально ожил перед Смоленским вызовом, походом в смоленские и литовские земли.
Поначалу к радости Никона и Алексея Михайловича русско-польская война, на первом этапе планов Никона, шла невероятно успешно для России. Царские войска брали уверенно, без значительных потерь, один город за другим. Был возвращен потерянный после Смуты Смоленск, о взятии которого мечтал Тишайший, в течение короткого промежутка времени взяты многие другие города, в том числе Полоцк, Гомель, Могилев и даже столица литовского княжества Вильно. Только Тишайший сильно засомневался: стоит ли сейчас ввязываться в войну с более сильным противником, чем Польша, Швецией короля Карла Густава.
Он не получил ментального знака, на уровне Знамения с большой буквы, от своего любимого святого Саввы Сторожевского. Тишайший заранее знал, что на новый 1656 год он получит совет своего карманного патриарха – отважиться на войну со шведами, выступить без страха и упрека на короля Карла X Густава. Тишайший догадывался, что после получения благословения от патриарха на войну со шведами влияние Никона на царя Алексея Романова в ходе военных действий еще более возрастёт. Тогда царю ничего не останется, как только потворствовать церковным реформам Никона с принятием трёхперстия и прочими нововведениями.
В самом конце Филипповского поста Алексей Михайлович пригласил к себе в палаты Никона и бесстрашно начал:
– Не получил, владыка, я знака знаменного от своего покровителя святого Саввы Сторожевского на войну с королем Карлом Густавом… Оттого и сомнения, что на Смоленский поход был мне знак от святого Саввы, а сейчас не было мне доброго знака при походе на Ригу и битве за выход к Балтийскому морю…
Никон ответил не сразу, долго жевал губами, словно бесшумно читал свою, никому неведомую молитву. Потом перекрестил Тишайшего и сладко начал свои речи:
– Будет… Будет тебе, государь, добрый знак от святителя Саввы… Но не сразу… А через какое-то время после моего патриаршего благословения будет тебе знак и от Саввы Сторожевского – жди… А к морю Москве надо пробиваться… Для утверждения Вселенского православия…
– А ты, что, владыка Никон, мечтаешь о Вселенском православии и даже о…
Никон перебил Тишайшего вкрадчивым, но твердым голосом:
– Да, мечтаю, для этого и церковную реформу с тобой, государь, задумал…
– Со мной – это слишком сильно сказано, владыка Никон…Это твоя задумка и твои идеи…
– Пусть и так, – согласился Никон, – но ведь я думаю о славе Москвы и ее государя Православного…
– Признайся, владыка, что мечтаешь о славе Вселенского Православного патриарха…
Никон усмехнулся, но не отвел своих проницательных глаз от царя Тишайшего… Ведь на церковные православные реформы не замахнулись другие патриархи – Иерусалимский, Константинопольский… Слабы разумом, идей нет у них, а у меня с тобой, государь, есть… Потому мне, как и тебе, государь, нужен успех в военном походе на короля Карла Густава, на Ригу и выход к морю, чего даже Грозный царь не добился, хотя и мечтал всю жизнь об этом… Частично Грозный воплотил мечту, но…
– Считаешь, владыка, что мне удастся «шведский вызов», как удался предыдущий Смоленский – со знака святого Саввы?..
– Не только со знака Саввы, но и с моего патриаршего благословения, государь, – кротко напомнил Никон, – неужто забыл, государь это?..
– Нет, не забыл… Только знак и знамение Саввы меня тогда поразили, как вспышки молнии… А сейчас знаменного знака я у иконы Саввы и в моей любимой обители не почувствовал…
– Знак знаменный Саввы ты еще почувствуешь, а сейчас подойди ко мне, государь, сын мой, под патриаршее благословение и побеждай…
На негнущихся ватных ногах Тишайший подошел к патриарху Никону, и у него неожиданно закружилась, помутилась голова, когда он вынужден был непроизвольно встать на колени, принимая странное, в растрепанных чувствах благословение. Ничего не видел перед собой Тишайший, ничего он не слышал, словно в мороке. Очнулся так же неожиданно, как и погрузился в тяжкий мучительный морок…
Никон равнодушным будничным голосом разглагольствовал о том, что в начале успешного шведского похода на шведов он созовет в нынешнем году большой Собор, главным решением которого будет о церковной анафеме, о мистическом проклятии всех «плохих православных», крестящихся двуперстно. Причем подобная анафема будет оглашена не только на двуперстие, но и на все старые церковные обряды и на тех, кто ими пользуется.
– Не слишком ли строго, владыка, – пролепетал ледяными губами заплетающимся языком Тишайший. – Ведь за такой анафемой последует раскол…
