Розовая мечта - Людмила Григорьевна Бояджиева

— Так это хозяйственный магазин? — уточнила я.

— Радио- и телеаппаратуры. Но ведь я помыться хотел. Только стену перепутал… — Объяснил Саша. — Сергей Алексеевич подтвердит, что за соседней стеной баня. А я малость в пространстве не сориентировался.

— Не баня, а душевая комната, относящаяся к детскому саду, если уж быть точным. А Александр Чекмарев из детсадовского возраста давно вышел, ему скоро пятнадцать стукнет.

— Это я расти перестал, как только сквозь стены ходить начал. Большая потеря энергетики. На укрепление организма не хватает… А нужны мне эти стены фиговы… Хорошо, если кирпич, а когда бетон с металлоарматурой попадается… — обратил он ко мне взрослое печальное лицо.

— Что, кости ломит? — посочувствовала я.

— Зря вы, девушка, мне не доверяете. А вот проснетесь когда-нибудь ночью, а Саша Чекмарев возле вашей постельки стоит, глазками моргает. Вы в блочном или кирпичном, если не секрет, проживаете?

— Может, чайку? У меня уже кипяток готов, — предложил Сергей, кивая на запотевший электрочайник.

Мы мирно попили чайку, обсуждая достижения науки в области электроники. Я никогда не встречала вундеркиндов, но Саша тянул именно на это звание. Много позже, когда компьютерные чудеса стали реальностью, я часто думала, что уже слышала об этом от худенького мальчика, пьющего чай вприкуску с рыхлым рафинадом, да к тому же, из блюдечка — в старо-купеческой манере.

Частенько потом мы с Сергеем возвращались в этот вечер, ведя от него отсчет нашей общей истории. Тогда я впервые разглядела его — прочного, надежного, по-хозяйски управляющегося в казенных милицейских апартаментах. Увидела взгляд Саши, искоса бросаемый на Сергея за поддержкой и одобрением. И с удивлением установила, что глаза у Баташова карие, а вовсе не голубые, как мне раньше казалось. Впрочем, ещё позже, когда мы валялись на крупной гальке крымского пляжа, где протекали блаженные дни нашего «медового месяца», стало очевидно, что радужка устремленных в облачное небо Серегиных глаз цвета глинисто-зеленого армейского мундира, т. е. — хаки.

— Быть тебе офицером, Баташов. Не отвертишься, — вздохнула я, зная уже, что вопрос о распределении мой муж решит по-совести, то есть пойдет служить в МВД.

Всего двух недель не дотянула до нашей свадьбы Шурочка — Александра Матвеевна, работница пищеблока 28 интерната. Мать Сергея — большая грузная женщина, никогда не вспоминала своего исчезнувшего после рождения мужа и не жаловалась на свою судьбу. Вопреки представлениям и женщинах её комплекции и профессии Шурочка отличалась редкой тихостью и покорностью. Разговаривала Александра Матвеевна чуть ли не шепотом, а когда обращала к сыну блестящие коровьи глаза, казалось, что она молится — столько восхищения и нежной грусти было в её любви к сыну. Она словно стеснялась, что этот добряк, умница и богатырь должен называть её матерью.

Сергей узнал, что у Шурочки рак, и к тому же неоперабельный, в момент нежнейшего зарождения нашего романа. Однажды, после долгого хождения по московским переулкам, измученные какой-то недоговоренностью в наших отношениях, мы поцеловались — мимолетно, но очень серьезно. Это как-то сразу изменило характер дружеских прогулок — из «славных пацанов» мы превратились в лирическую пару, озабоченную поисками мест для объятий и поцелуев. Сентябрь выдался по-настоящему золотым. Бульвары, скверы и парки, все в летающих паутинках, шуршащих листьях, бледных солнечных зайчиках, проникающих сквозь редеющие кроны деревьев, были окутаны возвышенной прощальной грустью.

Мы зачастили в кинотеатр повторного фильма, откуда потом проходили бульварами то до Кропоткинской, то от Серегиного двора, не уставая «отмечаться» с воровскими, сладкими поцелуями в каждой подворотне. Александру Матвеевну положили в больницу с приступом почечных колик. На третий день сыну сообщили, что мать спасти не удасться — опухолью поражен весь кишечник и даже тазобедренные кости.

— Не может быть, она же такая полная… И никогда не жаловалась… — пробовал опротестовать приговор Сергей. Да, она действительно никогда не жаловалась…

Мы пришли в больницу с кучей еды, заботливо настряпанной шурочкиными подругами-поварихами. Она радостно, как ребенок из подарочной коробки, извлекала пакеты и судочки.

— Это Маришкины «журавлики», с изюмом. Она их только по праздникам выпекала — так мы всю смену слюнки глотали… А Валька харчо сделала и котлеты киевские — это только для свадьбы годится… — Шурочка бережно завернула принесенные нами продукты и сложила обратно в сумку. — Возьмите с собой, детки. У меня от этих лекарств комок в горле, ничего не лезет. Вот выйду отсюда, настряпаю вам королевский пир… Она робко взглянула на сына: — Определились бы вы, что так по дворам мотаться. Я вам комнату отдам, а сама в интернат переберусь, там одна подсобка пустует. Заодно и ночным вахтером подработаю. Деньги-то в семье нужны.

Мы согласно кивали, радуясь тому, что Шурочка размышляет о будущем.

За две недели она похудела вдвое, обвисшая кожа превратила её в старуху. Нянечки так и называли её «бабуля». Сорок пять, конечно, возраст, но чтобы прощаться с жизнью… Это уж слишком.

Я знала, что со дня на день начнется самое страшное — мучительная агония, уколы обезболивающих наркотиков, постоянное полузабытье. Поэтому и предложила:

— Сережа, прихвати паспорт, завтра пойдем заявление в ЗАГС подавать. Может, ещё успеем.

Он посмотрел на меня как-то ошалело и сжал руку:

— Спасибо, Бубка. Ты настоящий друг.

Я думаю, он боялся расплакаться, потому и зашагал от меня прочь — руки в брюки, голова втянута в плечи — самая что ни на есть хулиганская походочка. Да ещё саданул ногой детский мяч, выкатившийся на бульварную дорожку. А вслед понеслось — «Шпана чертова! Сажать всех надо…»

На следующий день мы явились к Шурочке с цветами и рассказом о поданном заявлении. Она опустила бледные, отекшие веки и долго молчала, не двигаясь, и не смахивая слезинок, побежавших к вискам. А потом улыбнулась сквозь всхлипы:

— Извините, дорогие. Давно не плакала.

И ещё лишь раз нам удалось увидеть её улыбку.

— Ой, всегда издалека слышу, как наш бубенчик разливается! — Шурочка сидела, облокотясь на подушки, — причесанная, в новом, недавно купленном для неё халате. — Садитесь, детки. Я для свадьбы меню составила. Передайте Марине, она все как надо организует. Скажет, что покупать, и девчонок проинструктирует… Я ведь пока у плиты долго не продержусь…

Мы чересчур бойко и горячо обсуждали составленное меню, гадали, где и что достать, замечая, как постепенно гаснет и вроде как-то отступает в тень Шурочка. Веселая медсестра быстро сделала обезболивающий укол и кивнула мне.

— Ну, теперь баиньки. А вам, молодежь, погулять пора. На воздух, ступайте на воздух — там дождичек грибной — ну, просто загляденье!

— Сережа, ты уж не забудь Надьке напомнить, чтобы она о Женечке