Русский аркан - Александр Громов

Спалив без толку коробок спичек, запыхавшись и разозлившись, Катенька наконец сообразила: бумага! Если в чулане нет старых газет, то это не квартира, а издевательство над человеком, вот!

Газеты нашлись, и вскоре мучения Катеньки были вознаграждены: в колонке заплясало и загудело веселое пламя. Обрадовавшись, Катенька закружилась по комнате в подобии вальса и даже начала напевать негромко. Все-таки терпение и труд все перетрут («Обладают абразивными свойствами», – выразился бы в своем стиле Митенька).

Хотела было кинуть купленные у вокзала «Московские ведомости» в пыльную и пожелтевшую стопку «Русского инвалида», но, передумав, решила проглядеть свежую газету. Чем еще занять себя, пока греется вода?

Из десяти читателей девять начинают просмотр газеты с последней страницы, где помещаются разделы происшествий и объявлений. «Рефлекторно», – добавил бы физиолог словечко, входящее в моду после опытов господина Савлова с собачками. Но как можно делать противное тому, что внушено воспитанием? Этого Катенька не понимала. Разве что в знак протеста… но для протеста должны иметься какие-то основания!

Не с последней, а с первой страницы начала великая княжна – и, возможно, зря. Передовица касалась таможенных тарифов и могла заинтересовать разве что Митеньку. В российских новостях также не содержалось ничего особенного. Успехи России на Парижской промышленной выставке, статья о необходимости прокладки судоходного канала между Волгой и Доном, ожидаемый визит в Москву великого князя Дмитрия Константиновича… ля-ля-ля, жу-жу-жу… В несносную жару и новости такие же: умиротворенные, как распаренная третьим самоваром купчиха, ленивые, снотворные. Хотя вот смешной, хотя и не очень пристойный фельетон господина Легировского о сливе всяких нечистот в Неглинку…

Прочитав, Катенька сперва выпила воды, дабы утихомирить подступившую тошноту, затем прыснула, а потом поежилась. Вот же бойкое перо! И Москву, как видно, знает превосходно. Неужели сам спускался в сточные подземелья? Вот ужас-то.

Желая отвлечься от мерзкой картины, нарисованной воображением, взялась за последнюю страницу – и уже через минуту смеялась с чувством неловкости, как над плоским водевилем. «Лишь бы душа не крива, а в остальном споемся», – рубил наотмашь в разделе объявлений некий «немного обеспеченный отставной корнет», диссонируя с целым хором бесстыжих охотников за приданым. «Я мол., здор., энерг. и говор. мн. нравл. Согл. быть рабою, выйдя зам. за чел. достойн.» – взывала в унисон корнету некая Лорелея, то ли чересчур исстрадавшаяся, то ли отпетая лгунья, то ли просто ненормальная. «Рабою» – каково! Вот уж спасибо. Рабу любви очень можно понять – но рабу мужчины?.. Ступай в сераль, голубушка.

Насмешила реклама папирос – рифмованная, в кудрявой рамке, стеснившей скромные объявления о пропавших собачках, частных уроках и продаже канареек:

Я человек правдивыйИ никогда не вру.Вот мой совет не лживый:Курите лишь «Фру-фру».(6 коп. за 10 шт.)

Катенька фыркнула – и немедленно покраснела, прочтя следующее объявление:

«Писатель-психолог просит дам описать ему их медовый месяц».

Нет, это уже совсем ни на что не похоже! Куда смотрит цензура? Чем занята полиция? О чем думает Дума – неужели есть дела поважнее, чем ужасающее падение нравов?!

Со злости чуть не швырнула газету в топку, но, взяв себя в руки, вернулась на третью полосу, перешла к делам иностранным. Опять Парижская выставка… А вот – «Жестокость бельгийцев». Гм… После подавления восстания чернокожего населения военный губенатор Конголезской колонии приказал отрубить руки пяти тысячам пленных повстанцев, содержащимся в особом лагере на окраине Леопольдвиля, что и было исполнено… Фу, какая отвратительная жестокость!

Великая княжна содрогнулась от отвращения. Большое спасибо, милый папá, за помолвку с наследным бельгийским принцем! Эта газетная заметка – уже достаточная причина сломя голову бежать хоть на край света от перспективы такого брака!

А это что? «Исландская угроза обостряется» – гласил заголовок заметки в рубрике «Срочно в номер». Заметка была коротенькая и содержала скупые, как телеграфное послание, сведения. Три британских судна, шедших из южноафриканских колоний, подверглись нападению пиратской флотилии севернее Мадейры, два из них захвачены, судьба экипажей неизвестна… Пиратский десант в Шотландии… Городок Аймут познал все ужасы нападения исландцев… К прибытию из Эдинбурга полка королевской морской пехоты для отражения нападения все было кончено… Городок разграблен и сожжен дотла, масса убитых… Вышедшая в море эскадра не сумела перехватить дерзких пиратов… Бурные дебаты в парламенте… «Неужели исландцы, слишком, увы, давно сидящие костью в горле всего прогрессивного человечества, до такой степени утратили чувство меры, что осмелились бросить вызов самой Англии – Владычице морей?» – не без патетики спрашивал в конце автор заметки.

Он не спросил, кто бы мог помочь им на свою беду утратить чувство меры. Катенька догадалась сама.

Для нее это было нетрудно: просто сложить два и два. Будет пять, если добавить к сумме вклад некоего статского советника, не оцененного по достоинству. Дикие морские головорезы и их надменные покровители теперь стравлены друг с другом. Как Лопухин сделал это – неизвестно. Но это он, сомнений нет!

Отомстил за себя, за погибших моряков, за униженную Россию. Красиво отомстил. И месть уже приносит плоды.

Сердце сильно билось. Слабо потрескивали догорающие угольки в топке, намекая, что кое-кому не худо бы подбросить дров, если кто-то намерен сегодня принять ванну. Великая княжна не слышала. Выстрел над ухом – и тот могла бы не услышать.

Она улыбалась.

Начальник московской сыскной полиции Акакий Фразибулович Царапко возвращался от обер-полицмейстера очень не в духе. Он получил выволочку, хотя не числил за собой никакой вины. Можно и нужно ловить преступников – но только если достоверно известно, что преступление совершено или может совершиться, и, кроме того, имеются основания подозревать, что розыск во вверенной губернии имеет смысл.

Иначе, простите, кого ловить? Почти как в народной сказке: поймай того, не знаю кого…

Но примерно такую задачу и поставил перед Акакием Фразибуловичем московский обер-полицмейстер князь Чомгин более двух недель назад и с тех пор не уставал теребить его, то и дело подчеркивая важность задачи и коря за отсутствие результатов. Раз в три дня Царапко лично ездил к обер-полицмейстеру с докладом о ходе розыска. Успехов не было, а посему и доклады выходили коротенькими.

Однако, сколько бы начальство ни хмурило брови, Акакий Фразибулович от души желал только одного: чтобы расследование и дальше не приносило никаких результатов. Справедливо считаясь лучшим в России специалистом по сыску, Царапко был еще и просто умным человеком, и второе ценил в себе больше.

Дело ему не понравилось сразу. Принять меры к розыску и задержанию аферистки, дерзающей выдавать себя за великую княжну Екатерину Константиновну, – как вам это нравится? Почему бы уж заодно не поискать злоумышленников, преступно замышляющих спилить темной ночью Ивана Великого? Ни первое, ни второе невозможно в принципе, и Царапко понял это в одну секунду. Его изощренный ум с дивной скоростью пришел к единственно возможному заключению: разыскивается не мифическая аферистка, разыскивается сама великая княжна!

Но виду он не подал и блеском глаз себя не выдал. Хотя за своим непосредственным начальником наблюдал в тот момент весьма внимательно.

Князь Чомгин, не старый еще генерал-майор свиты Е.И.В., занимал пост московского обер-полицмейстера шестой год – и, возможно, последний. Князя душил жир. Князь хрипел. Князь глядел на мир сквозь узкие щелочки глаз, утонувших в лоснящихся розовых подушках щек. Про таких жировичков говорят: о шести подбородках. Неправда! – подбородка, даже одного, князь Чомгин не имел вовсе. Шеи тоже. Громаднейший зоб начинался прямо от пухлых губ и неразличимо сливался с животом.

Москвичи острили, что Чомгин внес весомый вклад в охрану порядка и законности в Первопрестольной. Комплекция мешала князю быть подвижным. Редко-редко можно было увидеть мчащийся куда-либо знаменитый обер-полицмейстерский возок, запряженный особой парой – коренником и одной пристяжной с непременно лебединым выгибом шеи. Превосходные, дорогие, от казны положенные лошади князя жирели в конюшне от безделья. Зато самого обер-полицмейстера, несмотря на жир и нелюбовь к выездам, никто не посмел бы назвать бездеятельным.

Для дела бывает даже полезнее, когда с высунутыми языками бегают подчиненные, а начальник координирует их беготню, не покидая рабочего кабинета в своем особняке. Но таких подчиненных надо растить самому: присматриваться к человеческой рассаде, отбирать умных, деятельных, минимально порядочных и притом верных, вербовать их в свою команду, учить, заставлять сворачивать горы, перетаскивать вслед за собой из одного места в другое, ну и продвигать по службе, разумеется, ибо личная преданность людишек почти всегда основана на ожидаемой выгоде. Один в поле не воин, сколь бы способен он ни был. Всякий знает, что пробиться наверх в команде стократ легче, чем в одиночку.