Тень великого человека - Артур Конан Дойл

Мы похоронили Джима и де Лиссака в одной общей могиле с четырьмястами тридцатью одним солдатом из французской гвардии и нашей легкой инфантерии. Ах! Если бы только можно было сеять храбрых людей так, как сеют семена, то наступило бы такое время, когда у нас был бы урожай героев! Затем мы оставили далеко за собой это кровавое поле битвы и вместе с нашей бригадой перешли французскую границу, направляясь к Парижу.

В течение всех предшествовавших этим событиям лет я привык считать французов очень дурными людьми, и так как мы слышали о них только то, что они дерутся и убивают людей, то, мы, понятно, думали, что они злы от природы и что с ними страшно встречаться. Но ведь и они слышали о нас то же самое, а потому, разумеется, составили себе точно такое мнение и о нас. Но когда мы проходили по их деревням и увидали их красивые маленькие домики, этих кротких, спокойных людей, которые работали в полях, женщин около большой дороги с вязанием в руках, старую бабушку в огромном белом чепце, которая подхлопывала маленького ребенка для того, чтобы научить его вести себя прилично, – все это так напоминало мне о доме, что я не мог понять, почему мы так долго ненавидели этих добрых людей и боялись их. Но я полагаю, что на самом деле мы ненавидели не их, а того человека, который ими правил, и теперь, когда он удалился, и его большая тень уже не покрывала земли, ее опять освещало солнце

Мы благополучно прошли по деревне. Это была очень красивая местность, какой мне еще не приходилось видеть до сих пор, и, наконец, подошли к большому городу, причем нам пришло в голову, что может быть тут опять произойдет битва, потому что в нем жило так много людей, что если бы из двадцати человек вышел только один, то из них составилась бы прекрасная армия. Но в это время они поняли, что было бы жаль испортить целую страну ради одного только человека, а потому они сказали ему, что теперь он сам должен заботиться о себе. Затем мы услыхали, что он сдался англичанам, и что для нас были отворены ворота Парижа, что было для меня приятным известием, потому что с меня было довольно и одного сражения.

Но в Париже осталось еще много таких людей, которые любили Бони, и это было вполне понятно, потому что он доставил им славу, и он никогда не заставлял свою армию идти туда, куда не пошел бы сам. Скажу вам, что они смотрели на нас сурово, когда мы вошли в город, а мы – солдаты, принадлежавшие к бригаде Адамса, вступили в него прежде других. Мы прошли по мосту, который называется у них Нельи – это слово легче написать, чем выговорить, пошли прекрасным парком – Bois de Boulogno и дошли до Елисейских Полей. Здесь мы расположились биваком, и вскоре на улицах города появилось так много пруссаков и англичан, что он стал скорее похож на лагерь, чем на город.

Когда я в первый раз получил отпуск, то пошел вместе с Робом Стюартом, моим товарищем по роте – нам позволяли ходить по городу только вдвоем – на улицу Мирамениль. Роб ждал в швейцарской, а меня повели наверх, и едва только я поставил ногу на лежащий у двери ковер, как передо мной появилась кузина Эди, все такая же, какой она была и прежде, и пристально посмотрела на меня своими странными глазами. В первую минуту она не узнала меня, но, сделав три шага вперед, она бросилась ко мне и обвила своими руками мою шею.

– О, мой дорогой старый друг Джек! – воскликнула она. – Как вы красивы в красном мундире!

– Да, я теперь солдат, Эди, – сказал я очень сухо, потому что, когда я смотрел на ее прекрасное лицо, то мне казалось, что я вижу за ним другое лицо, которое смотрело на небо в то утро, когда я был в Бельгии на поле сражения.

– Скажите, пожалуйста! – воскликнула она. – Кто же вы теперь, Джек? Генерал? Капитан?

– Нет, я – рядовой солдат.

– Как! Неужели один из тех солдат, которые стреляют из ружей?

– Да, у меня есть ружье.

– О, это совсем неинтересно, – сказала она. И затем она пошла назад к дивану, с которого встала.

Это была чудесная комната – везде шелк и бархат, и все блестело, – мне так и хотелось пойти назад и хорошенько обтереть свои сапоги. Когда Эди опять села, то я увидал, что она была вся в черном, и тут я понял, что она уже слышала о смерти де Лиссака.

– Я очень рад, что вам все известно, – сказал я, потому что я совсем не умею передавать таких известий. – Он сказал, чтобы вы взяли все, что находится в сундуках, и что ключи от них у Антуана.

– Благодарю вас, Джек, благодарю вас, – отвечала она. – Вы были так добры, что взяли на себя это поручение. Я услыхала об этом неделю тому назад. Некоторое время я была совсем безумная, совсем безумная. Я буду носить траур всю жизнь, хотя вы видите, что я в нем настоящее пугало. Ах! Я не перенесу этого. Я пойду в монашенки и умру в монастыре.

– Позвольте вам доложить, сударыня, – сказала горничная, заглядывая в комнату, – вас желает видеть граф де Бетон, – Дорогой мой Джек, – сказала Эди, вскакивая с дивана, – он пришел по очень важному делу. Я очень жалею о том, что нам не удалось поговорить, но я уверена, что вы опять навестите меня, не правда ли, когда я немножко поуспокоюсь? Ведь, вам все равно выйти черным выходом вместо парадного? Благодарю вас, мой дорогой старый друг Джек; вы были всегда таким хорошим мальчиком и теперь исполнили аккуратно то, о чем вас просили.

И подле этого я уже никогда не видал кузины Эди. Она стояла, облитая солнечным светом; в ее глазах было по-прежнему что-то вызывающее, а ее зубы сверкали; и такой я буду помнить ее всегда – блестящею и непостоянною, подобно капельке ртути. Когда я сошелся со своим товарищем внизу на улице, то увидал великолепную карету, запряженную парой лошадей, и тут я понял, почему она просила меня уйти от нее незаметным образом: она желала скрыть от своих новых знатных знакомых то, что в детстве у нее были друзья из простонародья. Она даже и не спросила ни о Джиме, ни о моих родителях, которые были так добры к ней. Но ведь у нее был такой характер, и она не могла поступить иначе, все равно, как кролик не может удержаться от того, чтобы не шевелить своим коротеньким хвостом, и все-таки мне тяжело вспомнить об этом. Через два месяца после моего посещения я услыхал, что она вышла замуж за этого самого графа де Бетон, а через год или через два умерла от родов.

Что же касается нас, то наше дело было сделано, потому что эта огромная тень уже не покрывала Европы, она уже не лежала на землях, на мирных фермах и деревушках и не омрачала жизнь людей, которые без этого могли бы жить счастливо. Я вышел в отставку и вернулся в Корримюр, где после смерти отца стал управлять фермой и заниматься разведением овец, женился на Люси Дин из Бервика и воспитал семь человек детей, которые в настоящее время выше отца ростом и всегда стараются напомнить мне об этом. Но теперь, когда дни идут один за другим тихо и мирно, и все они так похоже один на другой, как шотландские бараны, молодые люди не хотят верить, что и у нас с Джимом был здесь свой роман, когда мы с ним ухаживали за одной и той же девушкой, и когда приехал из-за моря человек с торчащими, как у кошки, усами.