Храм - Оливье Ларицца

— Ты — мастак все сделать кое-как!

В этом выговоре чувствуется нежность и есть также немного показного. Мы обходим вокруг стола, на котором установлен витраж (в том месте, где будет галерея, окружающая хоры), и наблюдаем за всем происходящим. Хусто скрупулезно рассматривает стеклянный стакан и с помощью пачки сигарет своего статиста осторожно выравнивает небрежно выложенные кристаллы. Он гримасничает в тот миг, когда приближается к совершенству. Глядя на комическое выражение его лица, мы улыбаемся. Он трогателен в этом нелепом одеянии и с движениями аккуратного школьника, в нем есть что-то от Луи де Фюнеса и великого Штраумпфа, только без бороды. При таком ритме работы ему понадобится два или три дня, чтобы закончить витраж… В прохладе священного места время остановилось.

Наконец Хусто поднимает глаза, и тогда Пилар спешит нас ему представить. Разумеется, Анжел предупредил о том, что старик не доверяет туристам — он не любит, когда его беспокоят во время работы, — и особенно журналистам, которые обещали ему целые состояния и не заплатили ни копейки. Телевидение оказалось наиболее скупым. В финансовом отношении он может положиться только на самого себя.

И когда Пилар сообщила ему, что я пишу книгу, Хусто взорвался:

— Книга? Ради чего? Чтобы продавать?

Но Пилар все равно улыбается, поддерживает диалог. Впрочем, в тот момент мне наплевать на книгу. Переполняет желание выразить свое восхищение этому человеку и тому, что он создал, сказать, какой восторг вызывает у нас его необыкновенное творение. Extraordinario! Понемногу старик расслабляется.

— А вы верующие люди? — спрашивает он.

Для моего душевного спокойствия это не столь важно.

— Да, конечно, — отвечаем мы.

Тогда он проявляет к нам больше доверия. И когда Пилар сравнивает Анжела с верным слугой Санчо Панса, старик ликующе восклицает:

— А я — настоящий Дон-Кихот!

И тут он улыбнулся во всю ширь. Словно зубцы феодального замка, обнажилось чередование зубов и дыр во рту.

Затем он снова взялся за работу. Скрупулезно стал обсыпать поверхность стеклянными кристаллами. Мне захотелось помочь. И я наклонился с его стороны.

— Нужна сноровка пальцев! — ворчит он.

С понимающим видом Анжел передает мне баночку клея, делая знак, каким образом его наносить. Едва я приступил к делу, Хусто нетерпеливо вырвал у меня из рук кисточку.

— Как картина! — говорит он, рисуя круги. — Как картина!

Понемногу он начинает нас воспринимать почти как своих коллег. В моем сопровождении есть еще одна молодая женщина, Летисия, — привлекательная блондинка, к которой, кажется, неравнодушен Анжел. Неоднократно отвлекаемый звонками мобильного телефона, он приглашает Летисию подменить его при проведении радиальных лучей.

— Великолепно! Великолепно! — восклицает Хусто.

Он предупреждает о существовании только одного горизонта — совершенство.

— Здесь желтый, здесь красный цвет! Rojo, amarillo! Красный, желтый!

Amarillo — цвет знаменитой майки, которую велосипедист Карлос Састре завоевал в Париже, но из этих двоих великий чемпион вовсе не тот, о ком все думают.

Согласившись, что «нельзя быть полностью нормальным, чтобы построить нечто подобное», Хусто разговорился. Он вспомнил о своей молодости, более легкомысленной, чем можно себе представить. «Я знал многих девушек, но чистая любовь Девы Марии — самая большая любовь!» Эта невинная любовь его воспламеняет, и он повторяет эти слова наперегонки: чистая любовь. Приводит цитаты из своей настольной книги, нечто вроде Евангелия от Девы Марии: Las Misticas Dios escrita par Maria Jesus de Agreda. Настаивает, чтобы мы купили по одному экземпляру.

— На каждого по одному экземпляру, понятно? Ни на всех один экземпляр, а один — на человека!

— К сожалению, я не владею испанским языком… — возразил я.

— Почему? Ты обозлен на Испанию?

Он намерен подарить нам обсуждаемый опус. Приблизительно сорок экземпляров он уже приобрел и раздал. «Когда находишь в книге свет, им надо поделиться», — поясняет он.

Хусто нельзя назвать неграмотным человеком, как писали в газетах и в Интернете. Он каждый день читает Библию, часто находит что-то ценное в книжных магазинах столицы, где продается религиозная литература, и сам пишет — я видел, как он торопливо что-то записывал на внутренней стороне пачки сигарет — несмотря на свой не столь уж совершенный литературный язык, как в том другом изречении, написанном на стенах: «Все сделаю для того, кто мне дает силу». Хусто также нельзя назвать отшельником, и он никогда не избегал городского сообщества Мадрида: регулярно ездит в Толедо, желая полюбоваться там собором, и в Сарагосу (два часа езды на автомобиле из Мехорада), дабы повидаться с другом — епископом доном Мануэлем Урена. Уж если говорить об одиночестве и обособленности Хусто, то они состоят в том, чтобы не прилагать никаких усилий для понимания тех, кто его не понимает. Это нам надо пытаться проникнуть в его мир. И дверь его собора, даже загроможденная, всегда открыта нараспашку.

Какой смысл ему жить как все? Почему, например, он не читает свою почту? Его почтой, помимо материального обеспечения, занимается Анжел. И вполне возможно, что идея доски для объявлений родилась по необходимости, и совсем не в голове хозяина. Впрочем, у Хусто нет собственности, все свои динарии он вкладывает в базилику. Все, чем он обладает, — это его храм и небо над головой. Вместе с шурином он живет в доме недавно скончавшейся сестры — эти крестьяне создали маленькую семью, ничего другого им не оставалось. Опираясь на трость, шурин появился ближе к полудню, на нем была рубашка в красно-белую полоску и голубая каскетка с эмблемой «Nokia». Обе девушки, что приехали вместе со мной, ему нравятся намного больше, чем чистая любовь! Он смягчает, насколько может, свой хриплый и зычный, как у ломовой телеги, голос. У него плутовские глаза сине-зеленого цвета, раскатистый смех, характерный для стариков-южан, и ни одного зуба во рту. Точь-в-точь персонаж из фильма «Дети дона Камилло».

Пришло время обеда. Обычно обед готовит маэстро. Но в этот раз один из рабочих принес целый поднос изысканных яств. Хусто от угощения отказался и принялся грызть местные земляные орехи, которые ему подарил кто-то из сельских жителей, аж целую корзину, она возвышалась на верстаке. Я сразу вспомнил моего прадеда-итальянца, который всегда довольствовался малым, самым необходимым, так как рос и жил в строгости. Когда ему предлагали что-то необычное, к примеру, устриц, он отказывался, заявляя: «Без этого можно прожить».

Анжел предлагает нам перекусить и показывает Хусто на пирожные с кокосом. Тот решается их попробовать.

— Обожаю кокосовый орех, — приговаривает он.

Мы ему рассказываем о кокосовых орехах на Мартинике — зеленые в маслянистом креме.

— Когда приедете ко мне в следующий раз, привезите оттуда один орех.

Он не доел свой десерт, предпочел «клевать» земляные орехи. Щуплый как зяблик, Хусто обладает невероятной силой! В восемьдесят три года! Неужели именно калорийное ограничение позволило ему сохранить эту силу?

— Мое любимое блюдо, — уточняет он, — помидоры с жаренным в масле картофелем. Очень люблю треску и никогда не ем мясо. Надо сохранить животным жизнь. Свиньи — это совсем иное, они произошли от людей!

Разразился хохот. Он даже не подозревает, что такой юмор подчеркивает его особенность, маргинальность, оригинальный способ видеть вещи. В эту минуту мне захотелось выучить испанский язык в совершенстве лишь для того, чтобы понимать смысл каждой его фразы, в том числе самой тривиальной, что похожи на жемчужины, которые не мечут перед свиньями, пусть даже те произошли от людей. И все-таки, какая великая фраза!

Итак, Хусто нам поверил. Можно сказать, что мы его приручили в том смысле, как говорит Лис в «Маленьком принце». Чего не скажешь о десятке туристов, рискнувших войти в храм на протяжении тех четырех часов, пока мы там находились. Старик бросил на них однажды пренебрежительный или подозрительный взгляд, потому что они не осмелились или не пожелали проявить интерес к нему, его произведению, и умудрились еще погнуть портал, защищенный от внешнего воздействия и людской бестактности.

Анжел пошел чуть дальше. «Вы благородные люди», — сказал он нам. Он имел в виду благородство сердца. И пригласил нас подняться под купол, куда по указанию мэрии в целях безопасности запрещено ходить. При восхождении винтовыми лестницами Анжел нам показывал просветы, строительные хитрости. Интересно, как эта конструкция вообще держится. Красные шлакоблоки не встроены, а сложены один на другой, бросая вызов основному правилу строительства. Они даже размещены неправильно, дырками к внешней стороне — в то время как туда должны заливать бетон, чтобы укрепить ансамбль, — и это придает стенам странный вид губки. Очень скоро все рациональное кажется здесь излишним. Ибо наверху открывается грандиозный, потрясающий вид. Когда идешь по крыше, кажется, что обнимаешь все небо. Аэропорт Бахарас расположен всего лишь в нескольких километрах отсюда, и каждые полчаса над нашими головами, едва не задевая, пролетает самолет. Плывем в голубом цвете. Ветер треплет наши волосы, виден весь Мадрид, гребни сьерры Гуадаррама, высушенные гребни плоскогорья, бассейн по соседству или вывеска Центра культуры перед западным фасадом. Какой поэтической фантазией надо обладать, чтобы задумать храм в этом месте! Живи я здесь, каждый день поднимался бы под купол собора. Я был опьянен этим великолепным сумасшествием и убедился в том, что третье изречение, написанное карандашом на стенах, не является химерой: «Исполнение мечты требует силы и мужества».