Путешествие из Петербурга в Нью-Йорк. Шесть персонажей в поисках автора: Барышников, Бродский, Довлатов, Шемякин и Соловьев с Клепиковой - Елена Клепикова

Здесь самое время, как обещано, заступить место мнимо пока что покойному автору Владимиру Соловьеву. Что меня несколько смущает, а то и возмущает: не слишком ли уж быстро моя соломенная вдова забыла своего свежего еще мертвяка и пустилась в литературный треп с вымышленными героями? Ну и тип, этот заместитель Довлатова, ха-ха! Самозванец! Пусть я его и измыслил себе на горе. Подлинные письма или не подлинные – какая разница? Главное, что похожи, и даже если фальсификат, то неотличимы от настоящих, коли даже вдова попалась. Да Довлатов подписал бы их не глядя.

В «Трех евреях», коли они помянуты всуе, у меня есть глава «Саморазоблачение героев в теоретическом аспекте», действие происходит в Вильнюсе и там триалог между Сашей Скушнером, Томасом Венцловой и Владимиром Соловьевым. Разговор такой действительно имел место быть, и суть его схвачена верно, но я не записывал на магнитофон, а когда пытался воспроизвести по памяти, чего не помнил, присочинил, добавив аргументы всем его участникам. На то и роман, пусть и исповедальный. И вот после двух скандальных публикаций в Нью-Йорке выходит первое российское издание, тоже, понятно, со скандалом, и я участвую в радиомосте по этой книге – два часа разговоров со всех краев земли: от Москвы и Питера до Лос-Анджелеса и Нью-Йорка, и включая, само собой, американские и канадские университеты и колледжи, где обосновались новые американцы русского разлива. Среди участников – Томас Венцлова из Йельского университета, выступления которого жду с некоторой опаской. И тот вдруг, душка, защищает меня от моих зоилов: «Не знаю, как относительно других частей книги, но все, что написано про нашу встречу в Вильнюсе, абсолютно точно. Все так и было». А касаемо всего остального лучше всех сказал Довлатов: «К сожалению, все правда». Это была последняя книга, которую он прочел.

Кому принадлежат отправленные письма – автору или получателю? Обоим? Ввиду моральной двойственности этого вопроса, переведем его в юридическую плоскость. Есть ли у получательницы писем СД права на них, тем более ЮМ все письма уничтожила, а значит, утратила права даже как на материальную собственность – на ту бумагу, на которой они написаны, не говоря о содержании? Права на интеллектуальную собственность, понятно, у вдовы писателя, которая с живым энтузиазмом восприняла саму находку и предстоящую публикацию писем в книге о ее муже. Здесь, однако, требуется юридическая оговорка: права на эти письма также у Владимира Соловьева, как соавтора СД. И как у человека, который втащил их в свой неоконченный роман, видоизменив их в угоду сюжету и концепции (на сколько процентов, не считал), а потом извлек их обратно, по возможности очистив от скверны-отсебятины, и в таком виде вставил в эту книгу, как документ. К тому же Владимир Соловьев – то есть я – приводит эти письма не полностью, а только те фрагменты, которые характеризуют их отправителя: как большого писателя, остроумного абсурдиста, блестящего эпистоляриста и глубоко трагического человека.

Я уже писал, как был обескуражен и расстроен, когда Лена Довлатова стала возражать против публикации писем, хотя только что была за! Еще бы! Я начисто позабыл про эти письма и обнаружил их по чистой случайности в самый последний момент, когда книга уже была практически закончена, – потому и решил тиснуть их под конец, хотя место им по их значительности, наоборот, где-то в самом начале, но откуда мне было знать? Не перекраивать же весь сюжет и композицию книги. И не только физические усилия были потрачены, чтобы разыскать их в хаосе моего архива, но и эмоциональные всплески: когда я стал читать весь этот эпистолярий, думал, что прошлое похоронено и раны зажили, а прошлое живо, пока жив я, и старые раны открылись. Всяко, это не имеет никакого отношения к письмам СД.

В конце концов мы пошли с Леной Довлатовой на компромисс: я привожу отдельные места из этих писем в книге, а сами письма больше не существуют, коли они уничтожены, и я использую эти уничтоженные письма в рассказе, который сейчас дописываю. То есть возвращаю их в мою прозу, откуда их извлек. А что мне остается? Единственный выход из моего отчаяния. «Это ваше право, как писателя», – сказала мне вдова. Не моя будущая, а вдова Сергея Довлатова. И коли я перевожу эти письма из документального жанра в беллетристический, как и было задумано давным-давно в Москве, то и письма эти предположительно вымышленные, поддельные, хотя самые что ни на есть настоящие, подлинные!

Нина снова забралась с ногами на наш – теперь уж точно наш! – loveseat, я укрыл ее пледом, и она углубилась в чтение неоконченного романа Владимира Соловьева.

– Вот и «Малый эпистолярий», – сказала она.

– С нас достаточно большого.

Я сидел за столом и раздумывал, как обойти запрет вдовы на публикацию писем СД. Воспользоваться суфлерской подсказкой вдовы ВС? Выдать подлинные письма за поддельные? Почему нет? Не пропадать же этим драгоценным письмам. Один раз они уже были уничтожены – чтобы я взял грех на душу и уничтожил их вторично? Никогда!

– Смотри, что я нашла!

– Что еще?

– Письма!

– Какие еще письма?

– СД!

– Так они же с ЮМ разбежались.

– При чем здесь ЮМ! Твоему Соловьеву! С ним СД по корешам. Не то что коленопреклоненные письма ЮМ! Что будем делать?

– Писать следующую книгу, – сказал Владимир Исаакович Елене Константиновне.

Перекрестный секс

Рассказ Сергея Довлатова, написанный Владимиром Соловьевым на свой манер

Названием, сюжетом, целым эпизодом и даже отдельными словечками эта история обязана Довлатову, а потому и посвящена ему

Ты у меня одна. Я у тебя – один из целого табуна употребленных мужчин.

я сзади подойду прикроюладонями твои глазаи буду слушать грустно викториван василий константин

Женщина пришла к Конфуцию и спросила, чем многоженство отличается от многомужества.

Конфуций поставил перед ней пять чайников и пять чашек и говорит:

– Лей чай в пять чашек из одного чайника. Нравится?

– Нравится, – согласилась женщина.

– А теперь, наоборот, лей в одну чашку из пяти чайников. Нравится?

– Еще больше нравится, – призналась женщина.

– Дура! – заорал Конфуций. – Такую притчу испортила…

Бля*ь я или не бля*ь – вот в чем вопрос? Оставим его пока открытым. Это все-таки моральная категория, то есть условная. На меня тут один наехал с вопросом, сколько у меня мужиков было. Честно ответила: «Так это же надо сосчитать…» Так он прямо лёг. А что я такого сказала? Я должна их всех в уме держать, что ли? Когда считаю от нечего делать, всегда сбиваюсь – получается то больше, то меньше. Тогда я поделила: сколько до замужества и сколько – после. Так легче считать. Хотя все равно приходится одно число держать в памяти, когда считаешь остальных. Среднестатистическое число чуваков, которые то ли меня харили, то ли я – их: как придется. Полтинник наберется. Да еще не вечер, хоть бабий век на исходе, но парочка-другая, смотришь, набежит. Бывшие, сущие, будущие. Я – как бабочка: с цветка на цветок свежий нектар собираю.

После первого раза никогда долго не простаивала, не просыхала, всегда при деле, пусть я и припозднилась: половонедозрелая мокрощелка, уж не знаю, для кого берегла свои первины – застоялась в девках. Хоть сертификат девственности выдавай! Наверное, лишних года полтора проходила целой, столько возможностей упущено! А сколько ко мне подваливало, как кобели к сучке, когда у той течка. А у меня и была течка. На запах шли. Мне льстило, что меня кадрят и клеят, хотя не очень тогда понимала, что к чему. Зажатая была. Очень возвышенно и с оторопью к этим делам относилась. Принца ждала и вовсю, неистово, ночи напролет мастурбировала – утром такие вот огромные синяки под глазами, стыдно показываться на людях: боялась, поймут с первого взгляда. Евтушенковское «Кровать была расстелена, а ты была растеряна. Ты спрашивала шепотом: «А что потом? А что потом?» было для меня чуть ли не откровением, а теперь – пошлая чернуха для таких вот романтических барышень, какой была я.

Нашелся, наконец – слава богу! – опытный, настойчивый, предприимчивый целколюб, от которого я бегала, бегала, бегала, пока не поняла, что никуда мне от него не деться, да и зачем? Истомилась вся. Большой крови не было, зато тупая такая боль, но какая сладкая! Нет ничего прекраснее, когда тебе впервые за*уярят – аж до самого сердца! Как я благодарна ему за то, что он меня продырявил. Так бы до сих пор в девках ходила! Шутка.

А потом уж пошло-поехало – секс мне нравится сам по себе, все равно с кем. Ну, почти все равно. Беспорядочные связи, разгульный секс со случайными, с кем попадя, партнерами, а то и вовсе по-быстрому в купе или в тамбуре «Красной стрелы» с нечаянным попутчиком, даже не зная имени друг друга, а зачем имя? – разошлась по полной программе. Инициатива обычно исходила от них, а я – безотказная. Почему нет? Люблю любовь. Точнее, любви предпочитаю секс, а что такого? Любовь – чудо из чудес, но секс – с любовью или без – в разы лучше. Потом любви – поди дождешься: в отличие от секса. Злость-тоска меня берет, что не тот меня е*ет – нет, это не про меня. Мне вся эта лажа пох. Вот только моего дырокола нет-нет да вспоминаю – так хорошо мне никогда больше ни с кем. Спустя несколько лет мы с ним как-то пересеклись – не то. Два раза такое не случается. Как какой-то древний грек выразился: нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Вот бы снова стать целой, а меня бы кто уламывал, а потом уломал, сломал и вломился! Только так долго я бы больше не противилась – сама бы не выдержала. Похоть? Да, похоть. А что плохого? Похоть, а не любовь, и есть амок. Ладно, заменим на эвфемизм: похоть – это крутое одиночество плоти. Без регулярной еботы я не человек – загибаюсь. Думать ни о чем больше не могу, так невтерпеж.