Я в порядке, и ты тоже - Камилла Пэган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все было просто: ты ставишь перед собой цель. Ты составляешь план. Потом – и это было самое интересное – ты следуешь своему плану. Говоря словами Иоланды, не могла ли я применить этот «набор навыков» к своему браку?
Я вернулась в спальню, чтобы поделиться своим открытием с Санджеем. Теперь он, опершись на локоть, искоса поглядывал на меня при тусклом свете лампы.
– На панихиде по Дженни я поняла, что у нас с тобой не все в порядке, – сказала я, все еще немного задыхаясь после стремительного подъема по лестнице. – Наши отношения испортились некоторое время тому назад.
Внезапно он по-настоящему проснулся.
– Что?
– Нам нужно спасать наш брак, – сказала я.
Судя по его взгляду, можно было бы подумать, что я только что намекнула ему на полигамию.
– Я не подозревал, что мы должны охранять наш брак.
– Не пытайся увести разговор в сторону, жонглируя словами.
На его губах появилась улыбка.
– Санджей, – сказала я, – я говорю серьезно.
Смирившись, он рывком сел на кровати. Перед сном он ел мороженое, и теперь его капли на майке превратились в чернильное пятно Роршаха[8]. Я была почти уверена, что оно похоже на мужчину средних лет, ставшего жертвой врожденной неряшливости.
– Ох, Пенни, – сказал Санджей. – Я понимаю, что то, что поведал тебе Мэтт об их браке, вероятно, разъедает тебе душу. Но они – не мы. Мы – не они. Ты это понимаешь, верно?
Я покачала головой.
– У нас те же проблемы, что были у них.
Он осторожно взглянул на меня.
– И что это за проблемы?
– Мы притворялись, что в нашем браке все прекрасно. По крайней мере, я притворялась.
– Э-э-э, – сказал он. – Я понимаю, что в последнее время между нами возникло какое-то напряжение…
«Если под последним временем ты понимаешь прошедшие три года, тогда да».
– Господи Иисусе. Прости, я был не настолько внимателен, как мог бы, но ты уверена, что это не следствие твоей печали?
К тому же не я одна замечала, что телефон был ему на 70 процентов интереснее, чем я. Вместо облегчения я ощутила еще большее раздражение, ведь если он все понимал, почему ничего не предпринял? Или же я, разделив судьбу многих жен, растворилась в пейзаже, в то время как другие, более интересные цели выступили на передний план?
– Не думаю, что сейчас подходящий момент для того, чтобы принимать серьезные решения, – сказал он. – И, к твоему сведению, наши проблемы – легкая зыбь, по сравнению с приливной волной, захлестнувшей брак Дженни и Мэтта.
– Я совершенно не согласна, – твердо сказала я. – Я думаю, сейчас самое время посмотреть в лицо нашим проблемам. Дела у нас идут неважно, и мы должны честно признаться в этом, а не прятать голову в песок. Мы не должны притворяться друг перед другом. Смерть Дженни пробудила меня, как звонок будильника, который я никогда не ждала, но теперь он прозвучал, и я не могу сделать вид, что этого не было.
Он бросил взгляд на будильник.
– Если уж ты заговорила о будильнике, то тебе через пять часов вставать. Не могли бы мы поговорить об этом утром?
– Вот именно об этом я и говорю!
Санджей удивленно откинул голову.
– Что я сделал?
– Мне вставать через пять часов? А как насчет тебя?
– Тьфу! Я не говорил тебе, что не собираюсь вставать! Я просто хотел напомнить. Ты всегда беспокоилась, чтобы не опоздать на работу. – Он замолчал и закрыл глаза.
– Что? – Опустив глаза, я поняла, что один из моих сосков решил вылезти за пределы моей баскетбольной майки, растянутой сверх всякой меры нашей дряхлой стиральной машиной. – Ты – как ребенок, – сказала я, поправляя майку. На этой неделе надо пойти купить новую пижаму. Или, может быть, на следующей. В ближайшее время.
– Я ничего не имел в виду, – сказал Санджей, пожимая плечами. Потом он положил руку мне на колено, и я мгновенно почувствовала себя спокойнее. – Эй, одна команда, помнишь? – сказал он. Он перенял эту фразу от футбольного тренера Стиви в детском саду, который выкрикивал ее девочкам, когда те уводили мяч друг у друга.
– Я знаю, – тихо проговорила я. – Просто… Я хочу, чтобы наш брак был более жизнеспособным. Я понимаю, что мы – не Дженни и Мэтт, но мы тоже стали другими.
– Люди меняются, Пенни, – сказал Санджей. – Мы не молоды, и у нас есть дети. Неужели ты и вправду несчастлива?
Несчастлива? Да, во всяком случае, чаще, чем хотела бы.
Самая большая проблема состояла в том, что мне было страшно. Потому что я тратила слишком много времени, думая о том, как хорошо было бы избежать постоянно повышающегося давления на нашу жизнь. До того как умерла Дженни, я говорила себе, что это обычные фантазии для задавленной обстоятельствами женщины. Но теперь ставки были сделаны, и оказались значительно выше, чем я когда-либо представляла себе. Я больше не могла притворяться нормальной. Я была той, чья мать взяла бессрочный отпуск, освободив себя от семейных обязанностей. И я не хотела пойти по ее следам или по следам Дженни.
Если верить отцу, то моя мать не страдала психическим расстройством.
– Она была здорова, – сказал он в качестве объяснения, когда я достаточно подросла для того, чтобы выбить из него правдивый ответ на вопрос, почему она ушла. – Конец истории.
По правде сказать, это была только крупица истории. В одном из своих отчетливых детских воспоминаний я вскоре после ухода матери стою в нашей маленькой кухне, глубоко встревоженная тишиной. Куда делись орущие голоса моих родителей? Куда делся звук хлопающих дверей, стук каблуков по ступеням, визг шин? С тех пор как я себя помню, я сознавала, что мои родители не любят друг друга. Я даже не была уверена, что они когда-то любили друг друга, хотя в какой-то момент ее шкодливую душу, должно быть, привлекли его замашки трудоголика, поскольку они решили пожениться и завести двоих детей.
Однако, как бы плохо ни было, после ухода матери стало еще хуже. Я поклялась себе, что, если у меня когда-нибудь будет семья, все у нас будет по-другому. Никто не будет орать. И никто – никто – не уйдет.
Несмотря на все свои мысли о бегстве, я никогда не бросила бы своих детей (впрочем, мне пришло в голову, что Дженни, вероятно, говорила себе то же
