Камушек на ладони. Латышская женская проза - Илзе Индране

Юритис и раньше часто видел сны, но только сейчас стал обращать на них особое внимание. Он заметил, что часто видит сны в стихах. Однажды, например, ему приснилась целая опера на русском языке, в ней участвовали богатыри и девицы, солисты исполняли арии, в массовых сценах грохотал хор, все тексты были зарифмованы. Проснувшись, Юритис еще смог спеть несколько куплетов, но не записал их и вскоре забыл.

Что такое сны? Откуда они берутся? Кто заранее нашептывает слова? Кто эти незнакомые люди, населяющие его сны? Лежа в кровати при красном свете ночника, толстый мальчик погружался в томительные мечты, его переполняли предчувствия великих открытий. Бабушка вязала у себя в комнате, и мальчик вслушивался в ее прерывистое дыхание.

Может ли быть реальность страшнее сна?

Или во всем царит равновесие — и то, что пережил во сне, никогда не придется испытать в жизни?

И вообще, что такое эта реальность?

Книги и школа учили, что человек сам лепит свою судьбу. Решив однажды, что жизнь во сне столь же подлинна, как «реальная», и что именно эту «реальную» изменить он не в силах, Юритис, сначала инстинктивно, но с течением времени намеренно стал жить снами.

Можно сказать, для Юритиса началась новая жизнь. И новая жизнь совершенно не пересекалась с жизнью одноклассников, учителей, девчонок-гордячек. И даже бабушки.

Вначале Юрис тренировался в двух направлениях. Первое и самое простое — осмысление снов, или, как писал он сам, — «записывание». Тут главное было вовремя проснуться и суметь сконцентрироваться на виденном. Второе направление было гораздо сложнее — создание снов, их формирование, для начала — по меньшей мере — сознательное на них воздействие.

Результаты в первом направлении появились быстро и были блестящими. Очень скоро Юритис научился вспоминать чуть ли не каждый виденный сон. К сожалению, эта способность, бывало, и разочаровывала. Во-первых, оказалось, что сны его еще не совсем конкретны, несовершенны, сюжетно раздроблены. Во-вторых, пришлось самокритично признать, что поэзия его сновидений не имеет никакой литературной ценности. Рифмы были примитивными — такие, как «пью-лью», «поэт-силуэт» и т. п. Да и содержание не поднималось выше уровня бытовых ситуаций. Юритис это почувствовал и стал сознательно развивать образные сны, со временем (с годами) достигнув уровня, который позволял уже думать о таких нюансах, как цвет, форма и стиль.

Карен:

Я знаю, нехорошо так говорить о мертвых, но, в сущности, он был чудовищный эгоист. Себялюбец! Меня?! Никогда он меня не любил. Этот человек просто не знал, что такое любовь, и, пусть земля ему будет пухом, так и не узнает. И это ему я пожертвовала лучшие свои годы!

Никаких чувств, никакой романтики, никакого воображения. Есть и спать. Иногда мне казалось, что он и днем спит, с открытыми глазами.

Мне было нелегко.

Я, конечно, переживаю, что все так печально кончилось, но… может быть, так даже и лучше. И для меня тоже, я не стыжусь в этом признаться. Кто я была? Прислуга.

Зная Карен, не стоит удивляться, что она тут же отрицала все, что утверждала минутой раньше. Ее совершенно не волновали противоречия в собственных измышлениях, и она ничуть не старалась придать своим словам хоть подобие достоверности. Иногда даже кажется — она смеялась над нами всеми.

Трудно представить, как Юрис все это выдерживал.

Из черновиков:

«Последний сон (№ 318), в котором я слышал пророчество о времени, заставил меня в корне изменить отношение к самому процессу творчества. Если до этого я был убежден в возможности руководить этим процессом и полной его зависимости от меня, как его творца, то теперь я вынужден признать, что моя роль ограничивается функцией медиума… Возможен и такой вариант: художник настойчиво (и с глупейшей самоуверенностью) развивает свой талант до определенного уровня, который характеризуется высокой степенью мастерства и высокой степенью душевной открытости, и когда этот уровень достигнут, он становится приемником, медиумом, Оком Всевышнего (Ухом, Мозгом и пр.). И только с этого момента сотворенное им становится Искусством.

Радоваться или грустить по этому поводу?

Во всяком случае, один аспект этой проблемы приносит утешение в виде некоторых выводов:

1) если процессом руководят „сверху“, то царящий в мире искусства XX века хаос — только кажущийся, ибо на деле, руководимый высшим разумом, он движется к единой цели разными путями;

2) всеобщий творческий процесс никогда не зайдет в тупик; отмереть, исчерпать себя могут лишь некоторые жанры, но и они, исчезая, освоенную ими грань познания мира передают другому виду или жанру искусства.

Печально лишь, что, исходя из этой теории, чрезвычайно ничтожной становится роль художника, роль личности».

Собираясь в Майори на встречу с одноклассниками, Юритис и Карен повздорили. Однако эта ссора не могла стать ни причиной, ни поводом происшедшего. Я бы о ней и не вспомнила, если бы Карен сама не стремилась придать ей такое большое значение и не прожужжала бы все уши подробностями, рассказывая знакомым о ссоре.

Карен:

Я ведь вообще не хотела идти на эту встречу! Ну что в ней интересного, что? Соберутся и давай, кто во что горазд, кичиться друг перед другом, даже если есть хоть кажущийся повод для этого. Хвастаются, пытаются выглядеть моложе и щеголяют дурацкими школьными шуточками. Если честно, Юрис меня просто удивил — обычно его силком из дома не вытащить, а тут сразу — пойдем да пойдем. Мне, конечно, ничего другого не оставалось, как с ним поехать. Почему? Да ведь он такой доверчивый! Любая вертихвостка его вокруг пальца обведет! А как бы он домой один добирался?!

Ну, я и собралась, но тут Юрису не понравился мой красный костюм! Это китайский-то! В таком, мол, я идти не могу, красный мне не идет, в красном я похожа на больного попугая… Нечего удивляться, я от него и не такое слышала… Он, мол, лучше уж вообще не пойдет, чем идти с таким шутом гороховым. О, в быту он был таким брюзгой, таким мелочным, со стороны и не скажешь.

Я, конечно, сдалась.

Надела черный брючный костюм.

Но пока спорили, опоздали на поезд, да и настроение уже было испорчено.

Может быть, я предчувствовала несчастье, а?

Такова версия Карен. Придумана от начала до конца. Думаю, Юрису было совершенно все равно, что там надела Карен. И никогда, никогда он не позволил бы себе назвать женщину больным попугаем.

К тому же Карен на вечеринке была не в брючном костюме, а в джинсах и оранжевом джемпере. Просто жуть.

Окончив среднюю школу, Юрис, к великому огорчению бабушки, дальше учиться не захотел. Зачем? Быть толстяком среди студентов? Потеть и краснеть перед незнакомыми девушками?

Нет. Юритис пошел работать. Он нашел работу на каком-то складе никому не нужных деталей, сидел в каморке за кривым письменным столом и был доволен, хотя до конца жизни так и не уяснил для себя смысла названий этих странных деталей, которые он обязан был оприходовать в синих разлинованных тетрадях.

Все это не имело никакого значения.

Зато в свободное время можно было достать из ящика спрятанную под папками тетрадку и записать увиденные минувшей ночью сны. Или почитать кое-кого из философов (без системы и отбора), долго обдумывая какую-нибудь высказанную автором мысль.

Я представляю себе Юритиса на складе:

Скрипучий, колченогий письменный стол с потертой поверхностью, на котором когда-то оставил отпечатки горячий утюг, стул с бархатной в серых проплешинах подушечкой, сама комнатка размером с кладовку, пахнет пылью и промасленными нестандартными деталями, сваленными в четыре картонных ящика в углу, на стене план социалистического соревнования пятилетней давности между каким-то трестами, за ним торчит маленький красно-бело-красный флажок и поперек тушью кривая предупредительная надпись: «Не курить!», между грязными рамами трупики дохлых мух в ожидании весенней уборки, серый свет из окна не достает даже до стола, под потолком день и ночь горит голая лампочка в шестьдесят ватт, за окном складской двор, грузовики, под навесом сгрудились грузчики, потому что дождь, осенний беспрерывный дождь, урчат водосточные трубы, чавкает, гремит по жестяной крыше.

Юритис, в синем халате, сидит, думает.

Одного я не понимаю — в последние месяцы соседи Юритиса слышали в его комнате голоса, и как раз тогда, когда Карен не было дома. Кто мог его навешать?

Из черновиков:

«…раскрылись новые горизонты, я начал материализовать сны. Правда, пока лишь делаю первые шаги в этом направлении, но успехи уже есть, вчера удалось чуть ли не целиком (без левого плеча и руки, может быть потому, что они срезаны на фотографии) материализовать мою покойную мамочку.